— Ничего себе, живем, — сказал он. — Шестьдесят лет вину. Трогать страшно. Штопор есть?
— Нет, конечно. И я вам все не вылью, не мечтайте, — сказал Илан, доставая из коробки ланцет и втыкая его в пробку. — Половину оставим для больного.
— Чтоб я так болел, — вздохнул Намур.
— Не приведи бог, советник. Это для доктора Эшты. После пьяного гриба память возвращать. Он ведь ничего не сказал сегодня Дженишу?
— Дженишу за допрос наш общий любимец доктор Ифар чуть не навалял по шее. А других подробностей не знаю. Или не было их.
— Значит, не было. Рано лезете. И неправильно.
— А как правильно? Может, вам заняться?
— Обещать не буду, но попробовать могу. Напишите только, о чем спросить. Вдруг у вас какие-то особые пожелания.
— Никаких особых, кроме интереса узнать, что он регулярно делал в хофрском посольстве.
— Лечил, — сказал Илан. — Довольно удачно, им были довольны. У них летом умер штатный врач.
— Ах, вот как. Мы предполагали. А, может, не только лечил?
— Не имею представления. Про 'не только' хофрские посланники мне не рассказывали.
— Они с тобой разговаривают о своих делах? — удивился государь Аджаннар, отнимая руки от автоклава и подходя к столу.
Илан не без усилия вывернул пробку и поставил бутыль между пирогами и печеньем.
— А куда они денутся. Они хотят разговора с киром Хагиннором. Младший хочет. Но кир Хагиннор, насколько я понимаю, желанием идти навстречу не горит.
— Послушай-ка... — государь задумался. — Хотя, нет. Мне с младшим разговаривать не о чем. Мне бы со старшим обсудить кое-что.
— Боюсь, что старший к переговорам расположен не более кира Хагиннора. А в чем разница? В возрасте?
— В них самих, доктор, — сказал государь. — Они из разных кланов, между которыми столетиями тянется конфликт. У них так принято — в ученики брать не из своих родственников, а из... можно сказать, врагов. Общие интересы у кланов, безусловно есть. Вот ради этих интересов они друг друга терпят. Но клан Белых меня не интересует. Не они сегодня решают то, что мне нужно. Мне нужны Серые. Это старший.
— На мой взгляд, оба они рыжие. Впрочем, тебе виднее. Мне довести до сведения старшего твой интерес?
— Пока не надо. Пусть господин Намур сначала разберется в том, что они творят. Может быть, уже зарвались все, и даже с Серыми мне разговаривать не о чем.
Мышь принесла чайник и стала наполнять чашки. Намур плеснул себе вина в лабораторную посудину, болтал его по кругу и принюхивался.
Илан достал из внутреннего кармана два дяна, положил на край стола:
— Возьмешь себе, Мышь.
— Не возьму, — задрала подбородок она.
— Ну... еще не хватало, чтоб ты нас за свой счет кормила. Мы не такие люди.
— Мне не нужно денег, — заупрямилась Мышь и обиженно уставилась на монетки.
— А что тебе нужно? — спросил государь. — А то у меня и денег-то с собой нет. Чем тебя благодарить за гостеприимство?
— Мое желание, — напомнила Мышь. — Помните, в адмиралтействе вы предлагали загадать?
— Помню. В тот раз вы с доктором вежливо отказались. Я даже немного обиделся.
— Но вы же любое можете исполнить?
— Не любое, — улыбнулся государь. — Только такое, которое не противоречит законам империи и ее интересам. Ты переменила решение? Хочешь что-то для вас попросить?
— Мое не противоречит, — твердо и очень серьезно сказала Мышь. — Переменила, хочу. Я вас подслушала в прошлый раз, вы с господином губернатором говорили о войне весь вечер и пол ночи. Только о войне и больше ни о чем. Вы сделайте так, чтоб не было войны. Пожалуйста. Ведь вы же можете?.. Такой ездец людей рожать, а на войне их убивают...
Илан понял, что Мышь дрожит. Взял ее ладонью за затылок, уткнул в себя. Она чуть слышно всхлипнула и на мгновение поддалась, но потом оттолкнула его руку, вывернула шею и с требовательным ожиданием посмотрела на государя. Мышь не играла и не шутила. Государь молчал, глядя на коробку с пирогами.
— Не можете, — наконец сказала она.
— Могу, — ответил тот. — Но это очень-очень трудно. И опасно для меня. Если у меня не получится, не будь в обиде, Мышь.
— Хотя бы попытайтесь, — вздохнула она. — А денег все равно не возьму.
Часть 4
Диагноз исключения
* * *
Как прошла ночь, Илан к утру последовательно восстановить не мог. Не потому, что все было спокойно. Как раз, наоборот. Он навещал Рыжего, Эшту и доктора Ифара, смотрел Палача, дважды выдворял из хирургии в спальню Мышь, у которой оценка ее заслуг и похвала предыдущим вечером вызвали приступ рвения быть полезной. Когда Мышь вернулась в третий раз, всунулась в палату к Рыжему, на подушке которого Илан планировал подремать хотя бы половину стражи, и подняла его громким шепотом: 'Доктор, наверху шумят плотники, мне не спится!' — Илан, чтоб отстала, нарисовал ей на рецептурном бланке десяток примеров по арифметике и изобразил несколько строчек из 'Травника и лечебника' для переписывания. Сам удивился, насколько его почерк отличается от каллиграфии государя Аджаннара, но ничего поделать с этим было нельзя. Не лучший пример для подражания, но другие доктора вряд ли покажут лучше. Мыши упражнения по письму не понравились, но она сама напросилась, поэтому покорно отправилась к удобному подоконнику во второй послеоперационной и, высунув язык, стала пыхтеть над заданием. Математика у нее получилась мгновенно, со словесностью обстояло в разы хуже. Мышь пыталась халтурить, Илан заставил ее переделывать. Мышь пыталась увернуться от письма и заняться уходом за больными, Илан пресек поползновение, вернул ее к чернильнице и подоконнику.
За четверть стражи и дюжину строчек Мышь перемазалась чернилами, словно портовый писарь, работающий подряд вторую смену, зазевала, захотела спать и, не доделав толком задание, попросилась в дезинфекцию отмыться от клякс. Илан смилостивился и отпустил. План поспать на подушке у Рыжего все еще был актуален, половина ночи впереди. Но не тут-то было. В эту ночь в покой госпиталя вмешались не внутренние силы, против которых медицина вполне действенна, а внешние, со своими непонятными целями и мотивами. Едва Илан прикорнул, подвинув Рыжего чуть в сторону, раздался короткий звякающий удар камешком по оконному стеклу, потом такой же по соседнему окну, а потом звон разбитого стекла один раз и еще раз, грохот открывающихся рам, чьи-то удивленные возгласы и, через небольшое время, снова разбитое стекло, крики возмущения и звуки драки, больше всего похожей по воплям на кошачью, если бы вопли эти не перемежались непечатной руганью. Похоже, ругалась под окнами Мышь. И в драке участвовала она же.
Первым на происходящее отреагировал Обморок.
— Окна бьют! — подскочил он со своей постели, всунул ноги в обувь, резво отстегнул крюк с ближайшей глухой ставни, распахнул ее в ночь и, оценив расстояние от подоконника до земли, одним звериным прыжком канул в темноту.
Илан совершенно не помнил, растут ли под окнами палаты Рыжего какие-нибудь кусты. Но, судя по тому, что Обморок, выскочив наружу, смолчал, приземлился он удачно. Хорошо быть таким ловким, наверное. Несмотря на то, что палата располагалась на первом этаже, Илан прыгать вниз через окно не решился. Высота стены от основания до первых окон где-то два человеческих роста, с больной ногой это много. Закрыл распахнутую ставню обратно на крюк, и поспешил в обход. В промежутке между акушерским и хирургическим встретил доктора Никара и сонного Гагала, попросил их остаться, сказал, сам посмотрит, что это за ночные безобразия. Впрочем, за ним еще увязались два фельдшера и мойщики из дезинфекции, где и было разбито последнее окно.
Стена, под которой каталась кошачья драка, была за углом фасада, за решетчатой оградой, отделяющей мощеную городскую площадь и спуск к ближним кварталам от дворцовой территории. Сразу под окнами кустов действительно не росло, но когда-то вдоль ограды были высажены огромные парковые и плетистые розы, а пустое пространство засеял вечноцветущий безвременник, гигантские лопухи и конский хвост, и набраться колючек, репьев, заноз и грязи тут можно было с полшага. Или недоломанные ноги поломать, потому что из окон во время переделки дворца под госпиталь выбрасывали всякий мусор, а теперь это еще было посыпано битым стеклом. И, если бы Илана всерьез спросили, где госпиталь требует первоочередного наведения порядка, он назвал бы не крышу и не детское отделение, а сказал бы: снаружи, вдоль городской стены.
Пока все бегали вокруг, Обморок поймал дерущихся и даже в некотором смысле рознял: брыкающуюся Мышь держал за шкирку в одной руке, вторую мышеподобную фигурку, отчаянно машущую в воздухе лапками, в другой. Они, правда, обращали на него мало внимания и пытались заново сцепиться, но вовремя подоспела помощь. Илан, зная характер Мыши, первым делом бросился сквозь безвременник и лопухи смотреть, цел ли ее противник. Ну... условно цел. Покусан, поцарапан и побит, но руки-ноги работают. 'Пусти! Пусти немедленно!' — шипела Мышь, извернулась и вдруг, воспользовавшись тем, что ее на мгновение поставили на землю, ухватила Обморока за державшую ее руку и вывернула ее так, что у того захрустело в локте. Обморок охнул, присел, освободил Мышь, но противника Мыши не выпустил. Илан схватил и стал оттаскивать свою озверевшую помощницу.
— А чего! — кричала Мышь. — Чего он ей помогает! Чего вы все ей помогаете! Нечестно!..
Обморок прижал виновника переполоха к себе, заслонил от Мыши, говорил по-хофрски: 'Это я, я, успокойся!..' В свете поднесенного из дезинфекции фонаря, блеснули растрепанные медные, полные репьев и сухой травы волосы и рваная парчовая одежда с золотым пояском. Девчонка, ровесница Мыши. Глаза такие же бешеные, по щеке и шее течет кровь. Через плечо Обморока она скалилась на Мышь и гортанно рычала. Или немая или слабоумная, решил Илан. Опять из хофрского посольства. Да что ж такое-то...
Илан кое-как урезонил Мышь, держа ей руки за спиной, скомандовал:
— В приемник обеих, пусть дежурный фельдшер посмотрит!
— Я цела! — заявила Мышь, уже почти не вырываясь. — Мне в дезинфекцию надо, помыться!
Илан вздохнул, взял Мышь за ворот робы и, оступаясь на битом кирпиче и кусках штукатурки, потащил сквозь репьи в дезинфекцию. Тут он ей верил. Мышь бы и ловкому Обмороку навешала, сойдись они один на один в сухой траве, строительном мусоре и ночью.
— Одежда, — немного позже поучала Илана Мышь в дезинфекции, отскребая щеткой с его кафтана репьи и колючие лепестки безвременника, — должна быть такой, чтоб в ней удобно драться! Или такая, чтоб не жалко, если в драке в клочья! А у вас ни то, ни другое...
В дезинфекции были выбито стекло в окне женской раздевалки и в одном из двух окон в автоклавной. Это кроме окна в общей палате и трещины в окне процедурной. Мышь пришлось засунуть отмываться от чернил и набранной под стеной грязи в мужскую душевую и сидеть караулить на пороге, чтобы никто туда не вперся и она бы снова не подралась.
— Зато у тебя, Мышь, и то, и другое, — кивал Илан, которому разбираться кто прав, кто виноват, сейчас совершенно не хотелось, но и так оставить было нельзя, — только оно не твое. Госпитальное не жалко, да? Сколько раз я просил тебя не ввязываться в скандалы с рукоприкладством? Ты скоро со всем городом передерешься, потом будешь прятаться по коридорам, потому что стыдно в глаза глядеть, как господину Адару...
— А зачем она! — снова всколыхнулось в сердце Мыши горячее возмущение. — Я только раздеться собралась, и тут хлобысь мне кирпич в окно! Вы бы разве не полезли смотреть, кто такой наглый?
— Не знаю, — сказал Илан. — Может, и не полез бы. В драку точно не полез бы.
— А я в драку и не лезла, она первая бросилась!
— Ну, да. Когда ты на нее сверху упала. Ты же видела, девочка слабоумная!
— Не видела! — отказалась Мышь. — Как окна бить и драться, так все эти слабоумные соображают лучше грамотных!
— Мышь! — Илану надоело пререкаться. — Ты когда начнешь меня слушаться? Ты на испытательном сроке, между прочим. Пойдешь и извинишься. И пред Адаром извинишься, когда он днем придет. Иначе выгоню тебя под хвост.
У Мыши было возражение, но высказать его не позволил Обморок, деликатно постучавший в стену возле открытой двери. Он был один, без ночной хулиганки.
— Простите нас, — сказал он. — Эта девочка не в себе, у нее погибла мать прямо на глазах... Она часто ведет себя странно. Это дочь... ну... вы все равно знаете... Палача.
Мышь торжествующе уперла руки в бока: вот! Не она должна извиняться!
— Отца искала? — спросил Илан.
— Наверное. Мы заплатим за побитое стекло. Или пришлем людей починить, если скажете.
— И что, одна пришла через пол города ночью?
— Не знаю, доктор. Правда, не знаю. Она никого не слушается, только отца.
— Вот видишь, — обернулся Илан к Мыши. — Она хоть отца слушается, а ты вообще никого. Проси прощения. Прямо сейчас.
— Нууу... — неискренне затянула Мышь. — Я больше не буду ваших бить. Простите. Но и вы не бейте окна!
Обморок посмотрел на нее странно и едва заметно кивнул.
— Можно оставить девочку до утра? Пусть отец с ней поговорит...
— Можно, — согласился Илан. — Но либо пусть ждет в отделении для беспокойных, либо запрем в изоляторе. В интересах ее же самой и ее отца. Доктор Арайна уже приходил, смотрел ее?
— Да. Еще раз простите. Мы создаем для вас очень много проблем, я понимаю. Мне жаль...
— Идите спать, — попросил Илан. — Идите все спать.
'Надоели', — вслух не сказал.
Мышь все еще топталась, приводя в порядок свою и чужую одежду и обувь, ворчала, поглядывая на Илана, что бестолковый цветок безвременник, цветет, как бумажка, ничем не пахнет, а крючками на лепестках цепляется злее репья. Падение в драку из окна переполнило ее впечатлениями, которых хватило бы для обсуждения на весь остаток ночи, но доктор Илан не шел навстречу и ничего больше обсуждать не хотел, даже невинные безвременники. Обморок деликатно смылся, как только ему предложили. Он с воспитанием и чувством такта, прекрасно видит, что в госпиталь хофрское посольство гораздо чаще приходит, чем уходит, и, если так продолжится дальше, скоро перенесет сюда свой секретариат, канцелярию и делопроизводство, как уже почти сделало адмиралтейство. Госпиталь-то большой, все поместятся. Только зачем эти все доктору Илану в хирургическом? Вперед, наверх, на третий этаж и чинить крышу, друзья...
Илан спросил у дезинфекторских время — всего-то начало первой ночной, четверть с четвертью. А казалось, что глубокая ночь ближе к утру, разбойничья вахта, когда сон самый крепкий и снимают часовых. Или зимой темнеет раньше, или совсем заблудился в своей операционной, то есть больные, то нет больных, сбили с толку. Вот и доктор Арайна не спит. Мимо больших, как ворота, дверей дезинфекции провел за руку присмиревшую ночную разбойницу. Прошагали быстро в сторону хирургического. Опять. Зачем? Доктор Арайна, конечно, знает, что делает, наверняка знает, однако доверяй, но проверяй. Нужно сопроводить, хотя бы из вежливости. Что самое дрянное, Илан чуть поспал, и его организм утверждает, будто больше не хочет. Мысли сворачиваются, как молоко на жаре, нога слегка ноет на погоду, но снова прилечь не тянет. Илан оглянулся на Мышь, хотел ее поторопить, но из приемника вдруг заорали: 'Бригада! Где спите! Тупая живота, гемодинамика в говно, всем мыться и хирурга!'
