"Наши люди были рваных, грязных лохмотьях от трудов прошедшего года, по сравнению со сверкающими, раззолоченными, украшенными перьями имперцами. Наши шведские и финские клячи выглядели подобно пони в сравнении с огромными немецкими скакунами. Наши крестьянские парни не имели такого бравого вида, как ястребиноносые, усатые ветераны Тилли."
Армия Тилли следовала за ним годами и не знала ничего кроме побед. Правду сказать эти "ястребиноносые, усатые ветераны" включали множество новичков. Уровень дезертирства в армиях того времени был воистину астрономическим. Но, из-за охватившего центральную Европу хаоса, дезертиры, как правило, вступали в другие армии — или даже, достаточно часто, в ту же армию которую они оставили. И благодаря тому же хаосу, всегда можно было набрать новых людей. Строгость и формализованность, которые будут характеризовать армии последующих столетий, практически полностью отсутствовали.
Даже самые зелёные новобранцы, после вступления, пропитывались мистикой и престижем прошлого. Ветеран или нет, ястребиный у него нос или нет — они вели себя соответственно. Таким образом, для их оппонентов, было весьма устрашающим противостоять "людям Тилли" на поле брани. Образ может и был искажен, но он был высечен в граните истории.
Католические солдаты начали повязывать на шляпы белые шарфы. Когда старый генерал — а было ему уже семьдесят два, прорысил перед строем на своем любимом белом боевом коне, крики: "Папаша Тилли!" — прокатились от терции к терции. И вместе с ними — победный боевой клич империи: "Дева Мария!"
Густав-Адольф тоже обратился к войскам. Король был выдающимся оратором — по общим отзывам — лучшим в Швеции — и люди приветствовали его с энтузиазмом. Густав-Адольф был храбрейшей личностью своего времени. Со времен Александра Македонского првящий монарх не выказывал такой личной отваги — граничившей с безрассудством — на поле брани. Ко дню Брейтенфельда, его большое тело носило шрамы от множества ранений. Он не носил брони, потому как не мог — поразившая его четыре года назад в битве при Диршау польская пуля до сих пор сидела в его шее. Броня раздражала эту рану, поэтому король шёл в битву защищённый только кожаным колетом и Господней Волей.
Слушая речь, шведские войска привязывали к своим шлемам зелёные ветви. А закончив, разразились собственным боевым кличем: "Готт мит унс! С нами Бог!"
Битва при Брейтенфельде началась в полдень. Но первые два с половиной часа, это была только артиллерийская перестрелка — Тилли и Густав-Адольф всё ещё оценивали друг друга.
С течением времени стало ясно, что шведская артиллерия превосходит оппонентов. У короля было больше пушек, его пушки были лучше, а расчёты более подготовлены. А главное — ими командовал Торстенсон. Поймав ритм, шведские артиллеристы отвечали тремя выстрелами на один выстрел своих имперских коллег.
Опрометчивый и импульсивный, как и всегда, Паппенгейм решил выйти из сложившегося тупика и повёл своих Черных кирасиров в первую за день атаку. Не дожидаясь приказа Тилли, командир имперской кавалнерии обрушил громоподобную кавалерийскую атаку на правый фланг шведов.
Это было глупым решением и Тилли проклял Паппенгейма, пржде чем тот проехал первую сотню ярдов: "Они украли мою честь и мою славу!" — закричал он вскинув в отчаяньи руки.
Паппенгейм рассчитывал обойти шведов и опрокинуть их с фланга. Но его шведский коллега фельдмаршал Баннер был к этому готов. Ставка короля на общевойсковой бой оправдала себя в обороне, как и в наступлении. Кирасиры Паппенгейма удерживались залпами шведской пехоты, в то время как шведская и финская кавалерия Баннера отвечала короткими контратаками.
Семь раз вёл своих людей Паппенгейм на шведский строй, игнорируя приказы Тилли об отходе. И семь раз его отбрасывали. Затем Баннер начал массированную контратаку, и выбил черных кирасиров с поля. В полнейшем беспорядке тяжелая кавалерия Паппенгейма начала бегство к Галле. Баннер начал было преследование, но Густав-Адольф отозвал его обратно в строй.
Король был осторожен — дела на его левом фланге обстояли не очень хорошо. Увидев, что Паппенгейм увяз, Тилли послал в бой кавалерию противоположного фланга. Там войска Тилли достигли куда больших результатов. При всём их блеске, саксонцы имели за плечам долгих лет польских и прибалтийских кампаний, как у густава и его шведских ветеранов. Первая же атака имперской кавалерии рассеяла их.
Верный своей сути, курфюрст лично возглавил бегство. Охваченные ужасом Иоганн-Георг и его великолепные телохранители-дворяне галопом ускакали с поля, оставив армию позади. Вскоре армия последовала за ними. За каких-то полчаса могущественная имперская кавалерия обратила саксонскую армию в бегство.
Шведский левый фланг оказался обнаженным, его начала обходить имперская кавалерия. Катастрофа надвигалась подобно приливу. Шведские обозники всполошенные саксонцами начали паническое бегство в казавшийся безопасным Эйленберг. Тилли, опытным взглядом увидев приближающуюся блистательную победу, отдал приказ на наступление на прорванный строй противника всей армии. Терции двинулись вперёд, смещаяась вправо, дабы обрушить весь свой вес на нарушенный шведский левый фланг. Огромные, как ледник, и такие же неумолимые.
Здесь. Сейчас. В этот самый момент.
Именно на него опираются и вокруг него крутятся все легенды — десятилетие за десятилетием, столетие за столетием. Никогда не достигая согласия, но всё время кружась.
Отецом современного военного дела Густав-Адольф, быть может, и не был. Но он вполне может считаться отцом современного мира. Потому что тогда, в том самом месте, в момент, когда саксонцы сломались и побежали, и расследования инквизиции были готовы начать триумфальное шествие по Европе. Король Швеции остался на месте.
И доказал, ещё раз, что историческая правда всегда нечто конкретное. Абстракции — предмет для споров, но реальность дана. То что могло случиться, не произошло. Не из-за тактики, построения, артиллерии и методов набора — хотя всё это сыграло свою немалую роль — а из-за обычной правды. В этот момент история повернулась вокруг одного человека. Его звали Густав-Адольф, и среди его последователей бытовало мнение, что он — единственный монарх в европе, заслуживающий своего титула. Они были правы, и этот человек был близок к тому, чтобы это доказать. Один из немногих случаев в истории человечества, когда "королевское достоинство" не было ложью.
Через двести лет, много позже того как установилась реальность и истина стала очеведной всем, на этом поле поставят памятник. Прошедшие годы, несмотря на споры и дебаты, установят занчение Брейтенфельда. Фраза на монументе гласит: "Свобода вероисповедания для всего мира, добыта при Брейтенфельде Густавом-Адольфом, христианином и героем, 7 сентября 1631 года"*
Прим. Пер. Дата по старому стилю, для XVII века разница составляла десять дней. В оригинальном тексте приведена только первая часть надписи "Свобода вероисповедания для всего мира"
Что бы там ни было, Густав-Адольф всегда будет связан с Брейтенфельдом. Он будет стоять на этом поле вечно, как стоял в тот день — 17 сентября 1631 года.
Брейтенфельд. Брейтенфельд — навсегда!
Глава 35
— Убюдки! — выкрикнул Бернхард. Младший герцог Саксен-Веймарский смотрел как саксонцы бегут в сторону Эйленберга — Жалкие трусы!
Бернхард сместил взгляд на приближавшиеся терции, отклонявшиеся в сторону надтреснутого фланга шведов. Он повернул бледное лицо к Густаву-Адольфу.
— Мы можем задержать их, Ваше Величество — я думаю, на достаточный срок, чтобы Вы организовали отход.
Голубые глаза густава весело плясали.
— Отход? — требовательно переспросил он. — Ты с ума сошёл?
Король показал толстым пальцем на левый фланг.
— Скачи туда, Бернхард — так быстро, как только можешь — и передай Горну развернуть войска влево. Скажи ему держать свой правый фланг в контакте с центром, но сформировать новое построение под углом вправо к нашему. Ты понял?
Бернхард кивнул. И сгновением спустя пустил своего коня в галоп. Его старший брат попытался последовать за ним, но Густав остановил его.
— Ты остаешься со мной, Вильгельм.
Король улыбнулся.
— Твоего импульсивного и горячего брата вполне достаточно, чтобы докучать Горну, которому вовсе не надо докучать.
Вильгельм покорно кивнул. Густав повернулся в седле. Как обычно, на небольшом расстоянии находилась в сёдлах небольшая группа гонцов. Большинство было молодыми шведскими дворянами, но среди них были и два шотландца. Король стащил с головы шляпу и воспользовался ей, чтобы их подозвать. Этот цветастый жест был достаточно излишним, и был вызван исключительно хорошим настроением Густава. Несмотря ни на что, король был больше похож на человека которого ожидал бал, а не катастрофа.
Сначала он обратился к шотландцам.
— Сообщите полковнику Хепберну выдвинуться своей бригадой и поддержать фельдмаршала Горна. Приказ понятен?
Шотландцы кивнули. Бригада Хепберна, вместе с бригадой Вицхама, находилась во второй линии шведского центра. Они составляли основную часть шведских резервов. Логично, что король теперь использовал их для усиления находившегося под угрозой левого фланга.
Не успели уехать шотландцы, как король отдал такой же приказ двум другим гонцам
— Вицхаму — тоже!
Король бросил взгля на центр сражения. Терции Тилли медленно ползли вниз по пологому склону, где их разместил опытный католический генерал. Даже с учётом движения вниз по склону, по лишенной препятствий местности, имперские солдаты двигались крайне медленно.
Густаву было достаточно короткого взгляда. Он был вполне уверен, что его пехота в центре, усиленная пушками Торстенссон а, способна отбить любую лобовую атаку. Терции Габсбургов и не пойдут в лоб. Опасность была справа, и он сделал что мог, чтобы поддержать Горна перед грядущим ударом молота. Возможность...
Слева!
Густав нетерпеливо осмотрел свой правый фланг. На мгновение, молча поздравил себя с тем, что удержал Банера от преследования опрокинутой кавалерии Паппенгейма. Это было почти таким же искушением для короля, как и для его фельдмаршала. Но Густав сомневался в устойчивости саксонцев, и было лучше иметь баннера под рукой, если что-то пойдёт не так.
Что и произошло! Но теперь — теперь! — у густава была возможность обратить катастрофу в триумф. Баннер и его люди вернулись в строй, в порядке и готовности. Большинство из них, понимал Густав, набрались уверенности в своих силах. Они только что опрокинули знаменитых Черных кирасиров Паппенгейма. Почему бы им не повторить этот трюк с остальными?
— А почему нет? — спросил король вслух. Он ухмыльнулся четырем оставшимся с ним гонцам — Почему нет? — он почти радостно взмахнул шляпой.
Молодые дворяне ухмыльнулись в ответ. Один из них сорвал в приветсвии свою шляпу, крича
— С нами Бог!
В нескольких футах за ним Андерс Йонсон вытянул саблю из ножен где-то на дюйм, прежде чем отпустить её. Также он проверил как выходят из седельных ольстов четыре пистолета. Это оружие скоро понадобится, и он должен быть уверен что его легко извлечь — огромный Йонсон был личным телохранителем короля.
Дюжина шотландцев которой он командовал, последовали его примеру. Они знали Густава-Адольфа. Шведскому королю было плевать на личную безопасность. Было весьма немного битв в которых король участвовал и не возглавлял атаки лично.
И совершенно точно — эта не будет одной из них. Шотландским телохрнителям скоро придётся отрабатывать жалование.
Один из шотландцев подошёл к вопросу философски
— О, отлично, он храбрый парень, не то что наш проклятый Стюарт король Англии — он сплюнул на землю — и не е..нный папист, как он.
— Ага. Близко не стоял — согласился один из его товарищей.
Густав-Адольф пустил лошадь в кентер, затем в галоп. Герцог Вильгельм Саксен-Веймарский ехал рядом, гонцы и телохранители чуть позади.
Приблизившись к шведскому правому флангу, Густав заметил Банера, рысившего ему навстречу. Но уделил фельдмаршалу не более чем мимолетный взгляд — его взгляд был прикован к большой группе кавалеристов под зелеными знамёнами. Это были Вастгёта Эрика Соопа, более тысячи кавалеристов из Вестер-Гёталанда, сведённые в восемь рот. Густав высоко ценил их. И не зря!
Приблизившись к Банеру, Густав придержал лошадь и крикнул:
— А теперь, Юхан? Ты видишь?
Фельдмаршел кивнул своей лысой головой:
— Вы были правы, Ваше Величество. Как всегда.
— Ха! — крикнул Густав — Как честно! На тебя не похоже!
Король люто оскалился. Казалось, его воинственный настрой передался коню. Скакун почти нервно стал на дыбы, как будто с нетерпением ждал битвы.
— Я хочу чтобы ты повёл Вастгёта, Юхан. — Король указал на левый фланг построения Тилли, Теперь, когда кирасиры Паппенгейма обратились в бегство, фланг был незащищён. Незащищён, и всё больше расстраивался в процессе движения. Косое движение Тилли двигавшегося наискось слевой части поля на правую, чтобы ударить по левому флангу шведов, растягивало твердость его терций. Эти квадраты в испанском стиле, были плохо приспособлены для чего-то кроме движения вперёд.
— Я собираюсь сделать с Тилли то же, что он хочет сделать со мной. — пояснил король — Ха! — пролаял он радостно — Только у меня получится, а у него нет!.
Банер мгновение поколебался. Король предлагал чистейшей воды авантюру, было бы безопаснее...
Гучтав покачал головой, будто прочтя его мысли.
— Горн устоит, Юхан. Он устоит. Горн будет наковальней — а мы молотом.
Банер не стал спорить, он доверял боевому чутью короля. Густав II Адольф был молод, по меркам генералитета того времени, ему было всего тридцать шесть, но у него было больше боевого опыта, чем у большинства людей вдвое старше его. В шестнадцать, он подготовил и возглавил внезапную атаку и захватил датскую крепость Боргхольм. В двадцать семь — он захватил Ливонию и Ригу и был ветераном войн с поляками и русскими.
Банер был с ним там. Банер, Горн, Торстенссон , Врангель — ядро отличного шведского офицерского корпуса. Вместе с Акселем Оксеншерном и прибывшими позже шотландскими профессионалами — Алексадром Лесли, Робертом Монро, Джоном хепберном, Джеймсом Спенсом — они составляли лучший командный состав в мире. Ну, по крайней мере, по версии Банера.
И короля:
— Мы сделаем это, Юхан! — крикнул он — Начинаем сейчас!
Банер повернул лошадь и выкрикнул приказы свои курьерам и посыльным. Через несколько секунд стройное построение шведского правого крыла превратилось в изумительный бардак, предшествующий согласованным действиям. Командиры рот и их замы носились повсюду, отдавая собственные приказы — большей частью, излишние приказы. Шведская и финская кавалерия итак были ветеранскими подразделениями, по меркам этого времени. В течении минуты, место действия было полно характерного безумия. Кто-то спрыгивал на землю, дабы подтянуть подпругу, кто-то проверял как выходит сабля, кто-то менял пирит в колесцовом замке, и все они в процессе изрыгали ругань и богохульства — проклинали упрямых лошадей, или снаряжение, или неловких товарищей, задерживающих их, или собственную неловкость — или, зачастую, просто весь белый свет. Многие — большинство — нашли время ещё и для краткой молитвы.
