В полумраке звякнуло — один из молодых, именем Марат из рода Шарафутдиновых который, согрел на самодельной печурке кипяток в котелке и сейчас, вбросив в него щепотку сушёных трав, оставленных князем как раз на этот случай (как он сказал? Облегчают сердце и успокаивают дух?), накрывал котелок крышкой. Минут пять постоит, и можно будет попить горячего. Не чай, конечно. И без сахара. Но всяко лучше пустого кипятка...
Мысли Гусева опять вернулись к недавним событиям.
За два месяца, прошедших с начала нынешней зимней кампании, захватчиков где больше, где меньше, но потеснили на почти всей протяжённости Советско-германского фронта. Именно потеснили — гансы отступали неохотно, упирались, но напуганные недавними "котлами", при появлении угрозы окружения спешили отвести свои войска. Почти везде, кроме Харькова, который, по слухам, Гитлер ещё осенью потребовал у своих генералов удерживать любой ценой. Ну вот они и удерживают. Сидя в котле. Вся 6-я армия во главе со своим командующим, генералом танковых войск Паулюсом, ну и так, по мелочи...
Хотя надо отдать должное и, как их называет напарник, воеводам. В этот раз они всё же как-то ухитрились договориться, и Харьковский "котёл" образовался благодаря сходящимся ударам левого крыла Юго-Западного и правого крыла Южного фронтов.
Что же касается других успехов советских войск — товарищ Левитан чуть было не охрип, зачитывая в очередной сводке Совинформбюро список отбитых у врага городов и населённых пунктов...
Марат снова зазвякал посудой и вскоре принёс Сергею обычную эмалированную кружку, на три четверти наполненную парящим душистым отваром. Гусев отпил чуть-чуть, покатал на языке (он уже давно кипятком не обжигался) и, прикрыв глаза, потянулся Силой к сидящим наверху, на НП, товарищам. Разговаривать так у него пока что не получалось, но вот передать какой-нибудь простой короткий сигнал, вроде "Подъём!" или "Чай!" — это пожалуйста.
Ощутив отклик, Сергей открыл глаза и кивнул выжидательно глядящему на него Шарафутдинову: сейчас будут.
Корпус Брусникина, к которому приписали группу, тоже не остался в стороне от событий. Проломив ослабленную оборону (гитлеровцы, решив, что на этом участке наступления не будет, сняли с него часть сил), корпус стремительным рывком достиг Богодухова, занял его и приготовился отбиваться. Однако противник, упорно пытавшийся прорвать кольцо в других местах, про Богодухов как будто забыл. Да и то сказать, направление для прорыва, особенно с учётом нехватки горючего и боеприпасов, далеко не самое выгодное. И потому люди — что простые бойцы, что командиры — слегка расслабились. Они просто не верили, что обмороженные и оголодавшие гансы способны совершить что-нибудь... этакое.
Прошло почти два месяца с момента рождения "котла", Командира вызвали в Столицу для отчёта, а на следующий день после его отбытия неполная рота явно потерявших всякое соображение гансов при поддержке четырёх "Штугов" (как потом выяснили) попыталась прорваться на свободу через этот, с позволения сказать, город.
Потеряв половину машин и людей при прорыве через позиции внутренней линии обороны, оставив третью самоходку и кучу трупов при ней на окраине, уцелевшие с единственным оставшимся штурмовым орудием влетели в центр... поселения и...
И у них, очень может быть, всё могло получиться, если бы не череда несчастливых для гансов событий. Сначала — полевая кухня, которую последний оставшийся "Штуг" походя раздавил вместе со всем содержимым. Затем — сержант госбезопасности Пучков, гордо носящий позывной "Гек", молодой и всё ещё растущий организм которого требовал регулярного и усиленного питания. Ну и, наконец, то, что происходило уничтожение полевой кухни не где-то там, далеко, а всего лишь в полутора десятках шагов от упомянутого вечно голодного растущего организма. Издав невнятное рычание (Шарафутдинов потом клялся, что это не сам Гек был, а его пустой живот), сержант госбезопасности Пучков во мгновение ока нагнал продолжающую куда-то ползти самоходку, взлетел на броню и, сорвав крышку люка, одну за другой сунул внутрь две "лимонки".
В самоходке дважды глухо ахнуло, из люка потекла жидкая струйка дыма, и железный гроб, дёрнувшись напоследок в сторону, застыл. Вместе с ним застыли бежавшие следом гитлеровцы, преследовавшие гитлеровцев бойцы с окраины и мчавшиеся на выручку оголодавшему боевому товарищу осназовцы. Оный же товарищ, мрачно оглядевшись по сторонам, спрыгнул на дорогу и побрёл к останкам кухни, возле которых уже печально вздыхал и чесал затылок повар из хозчасти, которого все называли просто Степанычем.
Стыдно признаться, но первыми в себя пришли не осназовцы и даже не сам Серёга Гусев. Вовсе нет. Первым очнулся какой-то вполне обычный на вид красноармеец из тех, что гнались за прорвавшимися. И он — этот красноармеец — что удивительно, не стал ничего кричать или стрелять. Нет, он молча подошёл к ближайшему немцу и просто потянул у того из рук карабин. И немец, посмотрев на бойца, оружие отдал. Потом подумал немного и поднял руки, сдаваясь...
На лестнице послышались знакомые шаги, и в блиндаж, отодвинув занавешивающую вход плащ-палатку, просунулась голова Степаныча:
— Здравы будьте, товарищи бойцы и командиры! Кушать подано! Прошу к котлу!
Снаружи, вокруг полевой кухни немецкого образца, распространяющей аппетитные запахи, уже звякали котелками и кружками успевшие набежать бойцы, среди которых мелькали знакомые лица Мишки Северова и его подопечных. Вот кому из-за гибели кухни пришлось туго! Привыкли они к хорошей жизни, привыкли...
То ли дело оперативники! Даже Пучков, несмотря на свой вечный голод, и на сухом пайке чувствует себя очень даже неплохо. Особенно если его — сухпая — много. Хотя, конечно, горячее есть горячее, тут ничего не скажешь. И потому, заметив Гека уже возле самого ганса, мастерски орудующего большим черпаком, насыпая в подставляемые ко... тел... ки... Ганса?!
Гусев "принюхался": от немолодого — лет сорок с лишним на вид — сверкающего свежим фонарём гитлеровца в шинели с нашивками обер-ефрейтора тянуло чем-то вроде покорности и... облегчением, что ли?.. В общем, знакомый набор. В последний месяц майор сталкивался с таким "букетом" уже не раз — почти все взятые в "котле" гансы нижних чинов "пахли" почти одинаково. Так что и с этим ничего удивительного. Но всё равно — откуда?..
Покрутив головой, Сергей обнаружил повара чуть в стороне. Тот стоял и с благодушной улыбкой отца семейства глядел, как происходит насыщение подопечных. Даже жаль было отвлекать человека от такого приятного занятия, однако любопытство мучило.
Степаныч, вопреки опасениям Гусева, не обиделся и чуть ли не в лицах поведал благодарному слушателю, как, погрустив над останками основного средства производства, отправился поделиться горем к одному из знакомых коллег стоящего рядом пехотного батальона. Коллега Степаныча выслушал, посочувствовал и предложил обратиться к обществу. В смысле, к людям. А точнее — в одну из ротных парторганизаций. Для начала. Чтобы уже она вышла на парторганизацию батальона. Потому как помочь товарищам в их беде — это будет по-большевистски.
Два дня после этого выслеживали гансовскую кухню, ещё день ушёл на разработку операции и выдвижение на исходные позиции, и вот сегодня утром оно — великое дело — наконец свершилось! На глазах у охреневших от такой наглости гитлеровцев полевая кухня тевтонского образца шустро покатила в сторону русских позиций, а рванувшая следом группа то ли самых отчаянных, то ли самых голодных была остановлена плотным отсечным огнём...
Что же касается пленного, то поначалу на него просто не обратили внимания, благо он не стрелял и даже не вопил, а просто лежал поверх котла, обняв дымовую трубу, а потом... А потом какой-то шутник высказался в том смысле, что это Степанычу возмещение. Мол, пока в тыл не отправили, пусть отрабатывает...
Сам Степаныч поначалу отнекивался, однако когда во время оформления пленного выяснилось, что тот до войны работал в ресторане в Мюнхене, передумал. Мол, будет теперь фирменными рецептами делиться. Когда же Гусев выразил сомнение, что ганс согласится раскрыть свои профессиональные секреты, Степаныч, с преувеличенным вниманием разглядывая свой немаленьких размеров кулак, сказал, что он его очень хорошо попросит...
После обеда, когда бойцы позволили себе ненадолго — на полчасика, благо обстановка допускала — расслабиться, майор почувствовал сильное желание подняться на крышу той четырёхэтажки, в подвале которой они обосновались, и пообщаться с напарником.
Первым побуждением Сергея было сказать что-нибудь нехорошее. Мысленно. О себе. Точнее, о своей забывчивости, из-за которой он опять не поставил защиту. Вторым — задавить в себе навязанное желание и никуда не идти. Третьим... Третьим было — а вдруг не просто так, а по делу?.. Вот стояла бы защита, и всё было бы понятно: если зов сквозь неё прорвался, значит, и правда нужно. А если нет...
С другой стороны, зная напарника, можно сказать, что "просто так" было бы что-нибудь... этакое. Например, гавкнуть ни с того ни с сего (один раз попался. Командира облаял. Хорошо, чужих не было), или петухом прокричать, или кукушкой, или... Н-да... А тут — просто поговорить...
Буркнув себе под нос пару слов из тех, что при детях лучше не употреблять, Гусев отрицательно качнул головой на вопросительный взгляд Бахи Абаева — второго всё ещё безымянного (была его очередь дежурить по штабу группы) — и уже разборчивее сообщив, где его искать случись что, отправился к напарнику.
Кощей на Серёгин приход никак не отреагировал. Как сидел, слегка откинувшись назад, опёршись локтями о покатую крышу, запрокинув голову и подставив лицо лучам зимнего солнышка, так и продолжил сидеть. Пришлось устраиваться рядом, потому как ждать лучше сидя. Удобнее. Да и для вражеских наблюдателей — а они есть, Гусев это, можно сказать, нюхом чуял — не так заметно.
Долго ждать не пришлось: минут через десять Кощей шумно потянул носом воздух, то ли к чему-то принюхиваясь, то ли выполняя какое-то дыхательное упражнение (он их оперативникам показывал. Да и не только оперативникам. И Командиру тоже, и курсантам в том лагере, и другим), и в своей обычной манере — не открывая глаз и не поворачиваясь — поинтересовался:
— Гусев, подраться хочешь?
— Подраться?! — удивился Сергей. В его понимании это слово переводилось, как "набить морду". А чтобы её кому-нибудь бить, надо иметь причину, Причём достаточно вескую. Однако вот так сразу ничего в голову не приходило, и майор, которому лень было напрягаться после плотного обеда, просто спросил:
— А с кем?
— А помнишь, Командир просил скрыться с глаз? Ну, когда Кромка тебя чуть не забрала?
Да уж, такое забыть... Однако при чём тут драка?
Оказалось, напарник хотел напомнить немного о другом. О тех непонятных гансах, которые решили устроить на них с Гусевым засаду. Так вот, кого-то похожего князь почуял сегодня утром. По его ощущениям, сейчас они сидят неподалёку — примерно полторы тысячи шагов, если по прямой. Кощеевых. И, по ощущениям напарника, ждут ночи. И на самом деле напарник у Серёги спрашивает, что с ними делать. То есть если подраться, то пойдут только майор и молодые, а если просто завалить, то и одного Кощея хватит...
Ну, то есть одного Кощея в компанию...
Почесав слегка обросший затылок, майор на всякий случай уточнил: подраться — это в смысле без громыхалок? И услышал, что со стороны гансов — хрен знает, а вот им лучше бы да. В смысле, без них. И задумался. Потому что была это, как в таких случаях говорит Командир, а-ван-тю-ра!
С одной стороны.
С другой — от поединков друг с другом уже тошнит. Нет, отрабатывать приёмы — оно самое то, но, забери его Чернобог с Белобогом, которых не существует, хочется ведь настоящего боя! С настоящим врагом! Которого тоже учили! И пусть не так хорошо, как тебя, но хоть чему-то!..
— А сколько их там? — Гусев колебался.
— Три десятка, — хмыкнул напарник. И уточнил: — Без одного.
— Значит... эт-то по-лу-ча-ет-ся, — забормотал себе под нос майор. Поймал себя на желании позагибать пальцы, чертыхнулся, начал сначала и наконец выдал: — По десятку на человека, так?
— По сколько?! — от удивления Кощей повернулся к Сергею и распахнул глаза.
Тот объяснил, что гансов три десятка, это князь сам сказал, а их будет трое, вот и... Да. А трое — потому как Баха, то есть сержант госбезопасности Абаев, и ростом не вышел, и в плечах... не того, в общем. И что он такой невеликий в рукопашной делать будет, а?
Потом они немного поспорили. Кощей доказывал, что не пустить воя в битву только потому, что он ростом не вышел — обида великая вою тому будет. Сергей же отвечал, что в те замшелые времена, из которых князь родом, оно, наверное... да даже наверняка так и было. Потому что тогда не было теории Ленина-Сталина, самой передовой из всех теорий, и люды были несознательными. А теперь такая теория существует, и потому сознательность людов — во всяком случае некоторых — выросла в достаточной степени, чтобы ставить интересы общества выше личных. Тем более что когда речь идёт о выполнении боевой задачи...
Нет, конечно, иди речь о каком-нибудь обычном люде, князь мог бы оказаться прав. Мог бы! Потому что и в этом случае судить огульно — это не наш метод! То есть нужно было бы разобраться.
Но!
В том-то и дело, что сейчас речь идёт о красном командире и комсомольце!.. То есть, конечно, наоборот: о комсомольце и красном командире! А это уже, как говорят в народе, совсем другой коленкор!.. И совсем другое отношение к службе! И понимание...
Глядя, с каким вниманием слушает Кощей и как кивает в нужных местах, Сергей уже начал потихоньку надеяться, что ему наконец-то удастся разагитировать это... этого... В общем, напарника. Но тут, воспользовавшись тем, что майор на секунду умолк, чтобы набрать воздуха, этот самый напарник как-то даже лениво проговорил:
— Гусев, ты, ежели не можешь воя поставить, чтоб с него прок был, так и скажи.
— В прикрытии постоит! — не задумываясь буркнул майор, вздохнул и вдруг подумал: "А и верно! Почему бы и нет?"
Ближе к вечеру пришло приглашение из особого отдела соседнего батальона. Того самого, бойцы которого помогали Степанычу добывать кухню. Батальонный особист приглашал коллег посмотреть на то, чего они, скорее всего, никогда раньше не видели. Гусев засомневался, однако Кощей посоветовал сходить. Мол, когда придёт время, он, князь, пришлёт вестника. Этот же вестник покажет, куда идти. Только надо будет дать ему немного крови.
Услышав про кровь, Сергей сначала удивился, а потом вдруг как-то разом вспомнил и освещённую ласковым солнышком полянку, и надоевшее хуже горькой редьки постукивание костяных бус, пересыпающихся из ладони в ладонь. И висящее в воздухе, раскинув крылья, костяное нечто. И прокушенный палец...
— Шило! — шёпотом, чтобы не привлекать лишнего внимания, воскликнул майор, обрадованный собственной догадливостью. И тут же на всякий случай уточнил: — Или ещё кого сделал?
