Иван Оченков Великий герцог Мекленбурга

— Вовремя ты вернулся, князь, — сказал мне негромко князь Дмитрий Михайлович. — Полковники Струсь да Будило не раз справлялись, где ты, — не иначе хотели бы тебе сдаться.

— А вы им что же?

— Как договаривались — то ты на охоте, то на молитве, то еще за какой надобностью отъехал.

— Вот и хорошо. Помаялись — будут посговорчивее.

— Тут еще весть пришла, — вступил в разговор Трубецкой, — сказывают, король Жигимонт с королевичем совсем уже было войско собрали, чтобы выступать на нас. А тут их Господь и наказал: в чистом небе ни облачка, а в порох возьми и ударь молния! Он весь и взорвался. Прямо не знаю — верить ли такому чуду?

— Я же тебе говорил, князь, что не будет пороха у Сигизмунда, а без пороха он много не навоюет.

— Я помню, что ты это говорил! А вот откуда ты про сие знаешь — так и не сказал.

— Многие знания — многие печали, боярин.

— А это что там такое? — воскликнул вдруг Минин, показывая на вьющиеся подле моих драбантов дымки.

— Кашу варят, — пожал я плечами.

— Кашу, какую кашу? — переспросил донельзя удивленный Трубецкой.

— Полагаю, с салом, — ответил, я принюхавшись. — Тут такое дело, бояре. Мы так торопились, что позавтракать толком не успели, а не стоять же нам тут голодными.

— Ты чего творишь, князь? Сказывают, ляхи в Кремле голодные, чего доброго кинутся...

— Кинутся — накормим. Кого свинцом, кого картечью. Ну а кто сдастся, тех можем и кашей.

— Ох и хитер ты, князь, аки змей!

Между тем открылись ворота в башне, и из них вышли и построились польские жолнежи с одной стороны и венгерские и немецкие наемники с другой. В получившийся коридор выехал полковник Струсь в сопровождении нескольких шляхтичей. Лошади их были в совершенно плачевном состоянии, но выйти пешком им, очевидно, не позволял шляхетский гонор. Подъехав к нам, польский военачальник первым делом поклонился воеводам и спросил, готовы ли они начать. Получив утвердительный ответ, он немного замешкался, а затем тронул коня в мою сторону.

— Ваша светлость... — стал он говорить, но я его перебил:

— Ко мне следует обращаться "ваше королевское высочество", — заявил я ему.

— Прошу прощения, ваше королевское высочество, не могли бы мы обсудить с вами некоторые важные вопросы?

— Отчего нет, однако давайте прежде закончим дело, ради которого мы с вами здесь собрались, а потом не вижу никаких препятствий для приватного разговора.

Полковник некоторое время вглядывался в мое лицо, то ли пытаясь уяснить смысл моего ответа, то ли вспомнить, мог ли он видеть меня раньше. Наконец он наклонил голову в знак согласия и махнул рукой своим людям, а они стали выпускать русских бояр, запершихся с ними в Кремле. Бывшие деятели Семибоярщины выходили вместе с семьями и слугами, испуганно оглядываясь то на своих бывших защитников, то на ополченцев. Многие из них были полураздеты — видимо, осажденные, воспользовавшись отсутствием своего полковника, напоследок ограбили своих бывших союзников. Ополченцы также смотрели на бояр без особой приязни, и хотя они пока еще сохраняли дисциплину, в рядах стрельцов и казаков раздавался ропот. Впереди беглецов из Кремля шел высокий старик с надменным лицом, опиравшийся на резной посох, одетый в шелковую ферязь и с высокой шапкой на голове. По рядам ополченцев волной прошел шепот: "Мстиславский". Это был один из самых знатных бояр во всем русском царстве и фактический глава Семибоярщины. Не удостаивая взглядом ни поляков, ни ополченцев, величественно шел он в сопровождении своих холопов, как будто направлялся на заседание боярской думы. Стоявшие у него на пути ополченцы невольно робели и отступали перед князем. Казалось, все пройдет без эксцессов, но тут боярская процессия поравнялась с казаками. Насмешливо глядя на русских бояр, некоторые из казаков начали отпускать в их адрес язвительные шутки. У Мстиславского достало ума не отвечать казакам, однако кто-то из его холопов, желая, очевидно, выслужиться перед хозяином, имел глупость схватиться за оружие. Но не успел он даже вытащить саблю из ножен, как свистнула нагайка, и холоп кулем свалился, держась за голову. Казалось, еще мгновение — и прольется кровь, но мои драбанты во главе с фон Гершовом с одной стороны и рейтары Вельяминова — с другой, резко подавшись вперед, взяли беглецов из Кремля в клещи и, загородив их со всех сторон, не давали никому приблизиться.

— Казимир, ты видишь вон того отрока рядом с монахиней? — указал я Михальскому на Мишу Романова. — Отожми его в сторону и привези в наш острог.

— А что с монахиней?

— Это, дружище, на твое усмотрение, да только, насколько я знаю, она из Шерстовых, так что тебе почти родня. Сам решай, однако лучше привези парня одного.

Вслед за боярами поляки выпустили некоторое количество пленных. Изможденные и в лохмотьях, подгоняемые плетьми, бежали они между вражескими солдатами, с ужасом оглядываясь на своих надсмотрщиков. Увидев это зрелище, ополченцы зароптали еще больше, но теперь их гнев переключился со своих изменников-бояр на поляков. Схватившись за оружие, некоторые из них посылали проклятия своим противникам. Впрочем, бо́льшая часть русских ратников бросилась к освобожденным пленникам, ища среди них своих пропавших товарищей или родных. Тем временем ко мне вновь подъехал Струсь, очевидно желая продолжить наш разговор.

— Ваше королевское высочество, могу ли я рассчитывать на вашу защиту, если мы капитулируем?

— Полковник, вам следовало сдаться, как только русские отогнали от стен Москвы Ходкевича. Думаю, в этом случае вы могли бы даже рассчитывать на свободный проход домой. Разумеется, вам пришлось бы расстаться с вашей добычей, однако, я полагаю, это не такая уж большая жертва за жизнь!

— О мой герцог, но вы не представляете себе, какие варвары эти московиты! Мы просто боялись, что...

— Какие сильные выражения! Варвары-московиты! Я, если вы не заметили, воюю вместе с этими варварами и прекрасно представляю себе, что это за люди. И скажу вам, что они неоправданно милосердны к таким, как вы. Проделай вы половину таких подвигов в моих землях — вас ничто бы не спасло! Я прекрасно понимаю, чего вы боитесь, полковник, так что давайте условимся так. Вы сдадитесь без всяких условий, но я обещаю вам, что мои люди закроют вас от гнева московитов, как сегодня они закрыли этих бояр. Если вас не убьют в первые минуты, то дальше вам ничто не грозит, поскольку ваши противники, в отличие от вас, еще не забыли, что такое христианское милосердие. К тому же вожди ополченцев — разумные люди и хотят вернуть своих соплеменников, во множестве томящихся в польском плену. Так что вас, вне всякого сомнения, обменяют. Решайтесь и не раздумывайте слишком уж долго.

Так беседуя с полковником, мы почти добрались до польского строя. Между тем аромат каши, варившейся в котлах, стал достигать обоняния наемников, и они все сильнее морщили свои носы, стараясь не упустить волшебного запаха. Наконец один из них, очевидно самый голодный, вышел из строя и закричал мне:

— Ваша герцогская светлость! Ваша герцогская светлость! Я родом из Ростока!

— Вот как? Очень приятно встретить земляка вдали от дома!

— О мой герцог! Возьмите меня к себе на службу, заклинаю вас всем святым, что у вас есть! Я помню вашего отца, он был добрым и щедрым герцогом, а вы так похожи на него!

— Каналья, — не выдержал Струсь, — как ты смеешь переходить на сторону врага, вам же только что заплатили жалованье!

— Плевал я на ваше жалованье, гер оберст, я хочу жить! — исступленно кричал ему в ответ отчаявшийся мушкетер.

— Эй, Курт, куда это ты собрался? — раздался из рядов наемников глумливый голос. — Сегодня жребий показал на тебя, и теперь ты принадлежишь всему нашему десятку! Не вздумай улизнуть, это будет нечестно!

— Что это значит? — воскликнул я.

— О мой герцог! Мы уже много времени лишены пищи, и, когда становится совсем невмоготу, мы бросаем жребий и съедаем одного из нас. Сегодня жребий пал на меня, и если вы меня не спасете, моя судьба решена! Умоляю вас, сжальтесь!

— Какого дьявола! — заревел я в ответ. — Полковник, думайте себе что хотите, но вы черта с два сегодня сожрете моего подданного! Эй, ребята! Вы слышите этот славный запах каши со свиным салом? Ее готовят для моих солдат, и если кому-то из вас надоело жрать друг друга, то идите ко мне на службу прямо сейчас!

Несколько человек из немцев и венгров решительно вышли из строя и собрались было идти ко мне, но стоявшие напротив них поляки или литвины решительно воспротивились этому и взялись за сабли. Немцы в ответ также схватились за оружие, и казалось, что вот-вот — и они вступят в схватку друг с другом.

— Что вы наделали, — простонал, глядя на все это, полковник, — да вы просто дьявол!

— Мекленбургский дьявол, с вашего позволения, — отвечал я ему, разворачивая коня. — Сдавайтесь, полковник, пока не поздно!

Ретируясь, пока никому из поляков не пришла в голову мысль разрядить в меня свой мушкет, я услышал, как за моей спиной стучат башмаки бегущих наемников. Поравнявшись с фон Гершовом, приказал ему позаботиться о перебежчиках и продолжил двигаться вперед. Надо не пропустить встречу вождей ополчения с "кремлевскими сидельцами". Очень интересное ожидается зрелище. Огражденные от остальных русских ратников бояре немного испуганно косились на моих единообразно обмундированных и вооруженных драбантов и рейтар и, стараясь не терять достоинства, гурьбой подошли к сидящим на конях ополченческим воеводам. Сохранять гордый вид у них получалось плохо, даже откровенный простолюдин Минин в своей броне и верхом выглядел представительнее, чем любой из бывших деятелей Семибоярщины. Но вот Трубецкой и Пожарский спешились, а за ними и прочие бояре из числа ополченцев. Подойдя с Мстиславскому, они по очереди обнялись и троекратно расцеловались сначала с ним, потом с Романовым и Шереметевым. Ну что же, бояр приняли с честью, пора и мне получить свою долю славы. Спешился и подошел вместе с Каролем и Климом к боярам. Князь Трубецкой торжественно представил меня:

— Это вот, бояре, великий князь Мекленбургский Иван Жигимонтович! Зять свейского короля Густава Адольфа и его представитель. Давно воюет с ляхами и бивал их не раз, так что прошу любить и жаловать!

Приподняв немного шляпу, я благосклонно кивал новым знакомым. Лелик и Клим кланялись более почтительно, помахав шляпами. Бояре в ответ тоже кланялись и смотрели уважительно, очевидно догадавшись, чьи солдаты прикрыли их от казаков. Только Иван Никитич Романов смотрел немного недоуменно, как видно, пытаясь что-то припомнить. Что же, знакомство состоялось, пора действовать дальше.

— Вот что, господа воеводы, князья и бояре! — звонко и громко сказал я собравшимся. — Чего мы тут стоим у всех на виду? Не ровен час, поляки какую каверзу затеют или казаки наши чего удумают. Надо бы в лагерь воротиться от греха.

Кремлевские сидельцы тихонько ахнули: "Немец по-нашему говорит!" Но мысль всем показалась удачной, и началась суета. Подводили коней одним, сажали на телеги других. Иван Никитич тем временем, улучив минутку, подошел ко мне и спросил вкрадчивым голосом:

— А не помнишь ли ты меня, князь?

— Я, боярин, столько поганых рож за свою жизнь видел, что всех и не упомню. Ты если чего сказать хочешь, так скажи.

— Скажу, князь, — ничуть не смущаясь, продолжал Романов, — отчего же не сказать. Ты, князь, от свейского короля послан, видать, чтобы уговорить нас королевича Карла Филипа царем избрать. А я к его королевскому величеству Густаву Адольфу давно расположен и голос за брата его мог бы отдать.

— Приятно слышать разумные речи, боярин. Его королевское высочество Густав Адольф, несомненно, будет благосклонен к сторонникам его брата, не говоря уж о благодарности самого Карла Филипа, — отвечал я боярину, не уставая дивиться его бойкости: не успел фактически из плена выбраться, а уже интриги плетет, сукин сын.

Однако поговорить нам не дали — к боярину подбежала женщина с озабоченным лицом, в которой я узнал мать Миши — инокиню Марфу.

— Охти мне, Иван Никитич, Миши нигде нет!

— Вот же бестолковый отрок, — с досадой отозвался Иван Никитич, — да не тревожься, матушка, найдется твой неслух, не иголка, чай!

— Да, как же найдется, он же ровно дите малое, его всякий обидеть может!

— Ну ладно, сейчас велю поискать его холопам, никуда он не денется, — огорченно вздохнул боярин с видом кота, у которого из-под носа убрали миску сметаны.

— Вот что, Иван Никитич, где я остановился, в ополчении всякий знает. Обустроишься — приходи, я гостям всегда рад, — усмехнувшись, сказал я боярину и, не дожидаясь ответа, тронул коня.

Виновник переполоха тем временем с любопытством разглядывал амуницию моих драбантов, а Казимир с лукавой улыбкой рассказывал ему какую-то небылицу.

— Здравствуй, Миша, — воскликнул я, подъезжая к ним, — ты меня узнаешь?

— Ваня, — отвечал он радостно, — где ты был? Я уж думал, и не увижу тебя больше.

— Ну что ты, Миша, это гора с горой не сходятся, а человек с человеком встретятся обязательно.

— А я матушку потерял, — поведал мне юный Романов.

— Ну, это не беда, я видел твою матушку и дядюшку — они, кстати, тоже тебя ищут. Вот что, давай я пошлю человека предупредить твоих, что ты нашелся, а ты тем временем погостишь у меня. Я ведь у тебя в гостях был, а ты у меня еще нет.

— Я могу съездить к боярину, — с готовностью вызвался Казимир.

— Съезди, голубчик, сделай милость, да возьми с собой драбантов — и на обратном пути приведете к нам перебежчиков, — отозвался я и, понизив голос, добавил: — И с боярином не торопись.

— Я бы погостил, — с обезоруживающей улыбкой отвечал нам юноша. — Но я не умею верхом.

— Ну, это не беда, боярич, это полбеды, — усмехнулся стоящий рядом Рюмин, подсадил отрока в седло и запрыгнул сзади.

Мой форт произвел на Мишу впечатление ничуть не меньшее, чем мои драбанты. А когда мы торжественно въехали в ворота и нам отдали честь караульные, он и вовсе обрадовался как ребенок. Спешившись, мы поднялись по ступенькам на второй ярус и прошли в мои покои, где нас встретила с поклоном Настя и поднесла с дороги кубки с вином. Михаил, похоже, впервые видел женщину в европейской одежде, едва не потерял дар речи и только смотрел во все глаза. Вино он, видимо, тоже пил впервые, и вскоре лицо его пылало не только от смущения. Когда Настя вышла и способность соображать вернулась к отроку, он обратил внимание на окружающее убранство. Прямо над креслом, предназначенным для меня, висел щит с мекленбургским гербом.

— А отчего бык в короне?

— Это мой герб — герб Мекленбурга, а корона герцогская.

— А ты герцог?

— Да, я великий герцог Мекленбургский.

— А это что? — указал Миша на висящий рядом гобелен, изображавший великана, переносящего через реку младенца на своих плечах.

— Это покровитель моего герцогства святой Христофор, переносящий Христа через реку. А поскольку меня в моих землях называют Странником, святой Христофор, опекающий путешественников, и мой покровитель.