Третий шаг. Книга 4. Каждый выбирает

Олмиру лучше думалось на ногах. Размышляя о чем-либо в одиночестве, он не мог усидеть на месте и наматывал вокруг рабочего стола многие километры. Да и во время званых обедов или важных заседаний ему постоянно приходилось одергивать себя, подавлять желание двигаться вместе с течением мысли. Но здесь обстановка неофициальная. И махнув рукой в сторону Ламарка с канцлером, чтобы те продолжали сидеть, Олмир поднялся и нервно заходил вокруг стола.

— В качестве примеров необъяснимых, сверхъестественных научных прорывов мне приходит на ум появление максвелловских уравнений электромагнитного поля. К ним же относится формулировка Ньютоном основных законов механики, уравнение Шредингера и научно-популярная заметка в журнал для любознательного юношества, из которой затем выросла специальная теория относительности. Простые формулы, предельно лаконичные утверждения, но они произвели своего рода революцию в науке. Да и спустя многие сотни лет ученые обдумывали их смысл и находили все новые и новые приложения.

— Я бы начал с постулатов Илина, позволивших освоить сверхсветовые скорости передвижения. А затем отметил бы некоторые теории Уренара, — вставил Ингельрок.

— Дело вкуса. Я не упомянул Илина, наверное, из ложной скромности — потому, что он мой прямой предок. Между прочим, правильнее говорить Ильин, а не Илин. Мериме, с ударением на последнем слоге, а не Меример. В истории любили искажать звучание старых слов и имен.

— Есть и более яркие примеры научной проницательности. В частности, ряд достижений в области информатики. Потом, ме...

Ингельрок умолк на полуслове. Не хочет затевать обсуждение достижений меритских магов, догадался Олмир. Правильно делает: Это тема особого, не между делом разговора.

— Этот список трудно исчерпать и потому надо вовремя остановиться, чтобы не затеряться в дебрях. Я хочу сказать немного о другом. Неожиданный всплеск на стержневом направлении науки — это, конечно, хорошо. Но не главное. Каковы наиболее фундаментальные достижения человечества? Их немного, можно пересчитать по пальцам. Это изобретение алфавита — так? Появление колеса, на идее которого в той или иной степени основываются все механические устройства. А также позиционная система записи цифр, позволившая разработать простые и удобные алгоритмы счета. Когда были сделаны эти открытия, кто их автор?

— Вряд ли когда-нибудь мы узнаем их имена. Да и названное тобой, скорее всего, есть плод коллективного творчества.

— Я тоже так думаю. Базисная идея этих изобретений чрезвычайно проста, не так ли? Но важность их стала очевидной только спустя многие-многие годы. Века, а то и тысячелетия. Может, сейчас в Содружестве именно такой период — скрытного накопления прорывного потенциала? Может, новое колесо уже изобретено, а мы просто не видим его?

— Все быть может. Тем более если вспомнить появление символической письменности Уренара в связке с его заявлением о том, что употребление алфавита в конечном итоге замедлило развитие человечества.

— Я рад, что вы не отвергаете мои рассуждения. Перехожу к примерам противоположного плана — свидетельствам очевидной, вопиющей близорукости людей. Скажем, оптические свойства стекла известны очень давно. В Древнем Мире была распространена лупа. В Средние Века слабые зрением люди пользовали очки. Одним словом, прошла не одна тысяча лет, прежде чем догадались разместить два оптических стекла друг за другом. Тут же были изобретены архиважные приспособления — микроскоп и телескоп. Что мешало сделать это две, три тысячи лет назад?

— Хороший пример, — сказал Ингельрок, согласно кивая.

— Подобных можно привести много. Я напомню еще один, более тонкий. Когда под занавес Средних Веков европейцы в очередной раз открыли на Земле западный материк, они решили, что аборигены не знакомы с понятием колеса. На самом деле колесо там было давно и повсеместно известно, использовалось в детских игрушках. Аборигены не преодолели самую малость: не обратили внимания на то, что у колеса есть ось. Поэтому тяжести перевозили не на тележках, а на волокушах. Цена ничтожного шажка в рассуждениях — огромная расточительность общественного труда.

Олмир подошел к столу, отпил глоток сока.

— Какой общий вывод следует из приведенных примеров? Отвлекаясь от частностей, следует признать: процесс познания и, в частности, научно-технический прогресс — гораздо более сложная вещь, чем кажется на первый и на второй взгляд, и для его описания недостаточно использовать простые показатели. Такие, как количество научных открытий и изобретений, комфортные условия и продолжительность жизни, экономический рост, снижение доли ручного труда и так далее. Вполне вероятно, что в наше время именно благодаря существованию центральных органов Содружества происходит бурное развитие человечества. Вы и многие другие это оспаривают. Почему? Я полагаю, что коренная причина этого лежит в недопонимании различия между субъектом и объектом.

— Ого! Интересный оборот.

— Я позволю себе небольшое отступление. Человеческий ум в результате первоначального деления всего сущего выделяет две качественно различные целостности — объекты и субъекты. Для описания первых достаточно, как правило, оперировать материальными, измеряемыми величинами, чем и занимается традиционная наука. Субъектность же характеризуется своей, сугубо индивидуальной историей и своим проектом будущего. Каждый человек, имея за плечами прожитую жизнь и определенный опыт принятия решений, осознает себя как нечто отделенное от прочего мира. Иными словами, формируется как субъект. Хотя бы в общих чертах планирует, что ему сделать сейчас, чем заняться завтра, через год и так далее. Это и есть его проект будущего. Никому в голову не придет для предсказания поведения какого-то человека использовать такие объективные показатели, как его рост, вес и прочее. Субъектность присуща и любому объединению людей — от семьи, первичной общины до государства и любой федерации, конфедерации или союза государств. Однако сплошь и рядом при описании интересов или целей того или иного политического образования принимается во внимание его территория, состояние экономики, состав населения и так далее. На мой взгляд, это грубая методологическая ошибка. Нельзя пренебрегать тем, что любой субъект обладает самосознанием и способностью волеизъявления.

Вот он, решающий аргумент в заочном споре с Шамоном и Родом! Трудно оспаривать их утверждения о предопределенности в навязываемой ими механистической модели мира. Но стоит только правильно оглянуться вокруг — и ограниченность их и убожество становятся очевидными, улыбнулся про себя Олмир. Тысячу раз прав Лоркас, призывая верить в свое могущество достичь любой поставленной цели, никогда не опускать руки. Каждый обладает правом выбора, каждый может строить свою судьбу по своему разумению.

С трудом вернувшись к нити разговора, Олмир сказал:

— Каждый субъект по-своему уникален, и потому уничтожение его сравнимо с убийством живого существа.

— Комара, например.

— Нет, комар — это слишком просто. С каждым политическим образованием связывают свои чаяния множество людей. Для них для всех любая революция, любые коренные реформы и преобразования — катастрофическая встряска, утрата привычного уклада жизни, среды обитания. Кроме того, революция означает уничтожение старого. Следовательно, люди, делающие ее, большие специалисты по разрушению. Захватив власть, они невольно продолжают делать то, что хорошо умеют — разрушать. В общем, несут одно несчастье.

— В моем представлении счастье — это прежде всего испытание чувства любви, — сказал Ингельрок. — Если говорить коротко, то счастье — это любовь. А любовь — это счастье.

Олмир, из-за возраста не задумывающийся на эту тему, промолчал. Оглянувшись, он заметил, что канцлер не сидит, а старательно изображает сидение. Зад его дрожит от напряжения в нескольких сантиметрах от поверхности кресла. Да и Ламарк явно чувствует себя неудобно, примостившись на самом краешке. Не положено по этикету сидеть в присутствии стоящей августейшей особы — и все тут! Ничего не могут поделать с собой даже ближайшие его сподвижники, ежедневно общающиеся с королем многие часы. А что будет, когда укоренится привычка видеть в нем живое божество? Вздохнув, Олмир сел на свое место напротив Ингельрока.

— Давайте поговорим не о счастье, а о роли государства, — сказал он. — Здесь множество точек зрения. Одни под государством понимают машину, учреждение, другие — добровольное объединение граждан, третьи — и то, и другое, и десятое. Одни всеми силами отгораживаются от вмешательства государства в свою жизнь, другие с радостью отдаются под его волю и так далее. Вы, вероятно, привыкли к большой личной свободе. В то же время на Озе, например, государственные чиновники предписывают гражданам почти что каждый шаг. У нас, на Ремите, как мне кажется, установлено идеальное соотношение между личной свободой гражданина и полномочиями властей. Но это мое, личное мнение, и я не хочу его никому навязывать. Чтобы не утонуть в обсуждении многообразия существующих укладов жизни, я ограничусь поверхностными вопросами. Скажем, если некто решил покончить жизнь самоубийством — надо ли препятствовать ему?

— Надо. Так требует общечеловеческая мораль.

— А если кто-то задумал совершить какой-нибудь антиобщественный поступок, например — террористический акт?

— Тем более его надо вовремя остановить. Возможно, он попал в плен сиюминутных чувств. Одумавшись, успокоившись, испытает чувство стыда и вновь станет законопослушным гражданином. Да и ни в чем не повинных людей надо защитить.

— Короче говоря, вы согласны с тем, что в той или иной мере государство ответственно за каждого своего гражданина. В трудные моменты жизни обязано прийти на помощь. Так?

— Пожалуй, я соглашусь, — сказал Ингельрок, лениво потягиваясь.

— Прекрасно! Очевидно, что государство должно как-нибудь образумить своего гражданина даже в том случае, если он покушается на ее само. Так?

— Наверное. Но все хорошо в меру.

— Мера нужна. Не будем обсуждать, какой она должна быть. Зададимся вопросом: чем определяется отношение человека к государству? В общем случае — неким соглашением, историей его жизни. В самом простом случае — наличием определенного документа. Скажем, паспорта. И где бы ни находился человек, сколько бы времени ни провел вдали от отчего дома, ответственность за все его поступки в какой-то степени ложится на государство, гражданином которого он является. Так?

— Я устал поддакивать. Мне кажется, мы зря теряем время.

— Извините, перейду к сути. Цивилизация — нечто большее, чем государство. Где бы ни жил человек, как бы ни переделывал себя методами генной инженерии, он был и будет человеком. Не по паспорту, не потому, что это кому-то хочется или не хочется, а по структуре мышления. Я объясню, что имею в виду.

Олмир непроизвольно дернулся, чтобы встать и походить, но одернул себя. Не стоит лишний раз терзать верноподданнические чувства Краева и Ламарка. Лучше потерпеть.

— Очевидная истина, что человек — продукт общества. Малый ребенок, совмещая показания различных органов чувств, создает мысленные представления об окружающих его целостностях. Иными словами, выделяет определенные предметы как некие объекты реальности. Запоминает, что, скажем, "стол" так смотрится, так осязается, так используется и так далее. Постепенно, усложняя психическое отражение мира, он под влиянием речевой среды добирается до абстрактных понятий. Таким образом, под неусыпным контролем воспитателей и учителей, осуществляется процесс освоения новым человеком используемой в обществе системы мышления. Рано или поздно под понятием, например, "дом" каждый начинает подразумевать строение определенного целевого предназначения. А называя домом родной край, свою комнату, постель с уложенным "шалашиком" одеялом, понимает, что это не более чем метафора.

Бросив быстрый взгляд на Ингельрока, Олмир почувствовал, что старому флибустьеру известно все, что было сказано. И слушал он не из вежливости, а из интереса увидеть, как неудобоваримые истины прозвучат из уст совсем молодого человека, мальчика. Ладно, пусть забавляется.

— Наша структура мышления сложилась давно, задолго до зарождения цивилизации. И каковы бы ни были условия существования, на каком бы конкретном языке ребенок ни говорил, он начинает оперировать одними и теми же абстрактными понятиями. Процесс освоения и корректировки их понимания сродни передаче наследственной информации молекулами ДНК. Кто-то возразит, что по-иному мыслить нельзя. Но в древнейшие времена мышление некоторых живших обособленно племен было совершенно иным. До тех пор, пока они не растворились в общем цивилизационном котле. В наше время, с налаживанием контактов с иными цивилизациями, мы убедились, что другие разумные мыслят не так, как мы. Нам чужды представления снуссов о причинно-следственных связях в природе. Мы не можем разобраться в жизненных установках тхланков. И так далее.

Олмир взял лежащую перед ним ученическую папку, повертел ее, протянул Ингельроку.

— Это мой школьный реферат на тему, насколько адекватно человеческое мышление окружающему миру. Наш учитель, Лоркас, заставлял нас делать много подобных работ, приучая к самостоятельности рассуждений. Почитайте на досуге. Дикий Маг рассказывал, что вы интересуетесь этими вопросами. Я буду рад получить на свой ученический опус отзыв специалиста.

— Хорошо. Обязательно прочту и сообщу свое мнение. Ну и правильно ли мы мыслим?

— Трудно сказать, — улыбнулся Олмир. — По косвенным данным, правильнее, чем снуссы или тхланки. Но чисто логически это нельзя ни доказать, ни опровергнуть. И не важно, насколько правильнее. Здесь либо все, либо ничего. К сожалению, обнаруживаются отдельные... скажем, неточности наших абстракций. Например, в понятии бесконечности, в критериях различения "хорошо" и "плохо"... Месенн на днях заявил, что люди неправильно трактуют симметрию...

Замолчал. Внутренне он был почти убежден, что человечество находится на неверном пути. Все сложнее придумывать объяснения многим экспериментальным фактам и наблюдениям. Все запутаннее и непонятнее новые научные теории. Все больше устройств, не имеющих права на существование в построенной наукой картине мира, доставляют из своих рукотворных вселенных меритские маги. Если не предпринять экстренных мер, человечество со временем утонет в надуманных эфемерностях и утратит способность познавать. При этом все его останется при нем. Изощренные физические приборы. Отточенная математика. Проверенная тысячелетней практикой методология научных исследований. Но все это будет задействовано вхолостую, ибо самый главный инструментарий — мышление — будет блуждать среди ложных понятий.

Цивилизация снуссов старше земной где-то на два десятка миллионов лет. Она вышла на свой познавательный горизонт и сейчас явно отстает от человеческой. Если верна та, рассказанная Кокрошей гипотеза о существовании Разума, возникшего вокруг первых звезд Вселенной, то он также давно в тупике. Месенн описал вроде бы безграничную перспективу развития человеческой цивилизации. А на самом деле — на несколько миллионов лет. Вряд ли на больше. Что будет дальше? Как найти выход из создавшегося положения, и есть ли он, этот выход?