Мальстена напугали вопросы Сезара. Он ничего такого не хотел, поэтому понял, что, как бы учитель в будущем ни обижал его, он не станет жаловаться — никому, никогда. Следовать своему решению было непросто, но юный герцог заставил себя это сделать, боясь за матушку и за себя самого. А еще он решил, что будет стойко выносить обучение Сезара, чтобы когда-нибудь он признал в нем равного себе. В конце концов, они оба были данталли.
Но сейчас, стоя перед учителем с мокрыми от подступающих слез глазами, Мальстен чувствовал себя маленьким и беззащитным, а идея когда-то сделаться равным непримиримому, строгому Сезару казалась ему лишенной всякого смысла.
— Где твой список? — снова повторил Сезар. — Я жду.
— В… в комнате, — с трудом выдавил мальчик.
— Немедленно неси его сюда.
Мальстен мчался в комнату, как будто за ним гналась целая армия, и слезы ручьями бежали по щекам. Он был благодарен хотя бы за то, что Сезар этих слез не видит. Оказавшись в комнате, Мальстен позволил себе на несколько минут рухнуть лицом в подушку и приглушенно зарыдал в нее, давясь собственной обидой и сжимаясь от нестерпимого одиночества.
Затем он вынужден был быстро встать, забрать список и принести его Сезару, надеясь лишь на то, что на лице не осталось следов от слез. Впрочем, если Сезар их и заметил, то не подал вида.
Старательный список Мальстена в тот же день был сожжен. Сезар не поскупился на обстоятельные объяснения: сказал, что такие заметки оставлять нельзя, потому что кто-то случайный может их прочесть, а дальше — все по старой схеме: выдача Культу, поимка и смерть на костре…
Мальстен думал, что дальше Сезар милостиво отменит тренировку, но он даже не подумал этого сделать. Он повлек мальчика за собой ближе к холму, у которого играли крестьянские дети и кивнул.
— Что ж, вперед. Показывай, чему научился.
Возможно, если б недавние слезы так не опустошили мальчика, он улыбнулся бы, почувствовав выгодность своего местоположения: дети не видели его отсюда, зато он прекрасно видел их и мог поупражняться в контроле, но сейчас Мальстену не хотелось улыбаться. Лицо не выражало ничего.
Ничего не показывать.
Узнать, никто ли не смотрит.
Не делать жестов. Действовать осторожно.
Нет ли поблизости животных, которые могут забеспокоиться из-за меня?..
Из ладони Мальстена вырвалось несколько черных нитей и соединилось с крестьянскими детьми.
— Только не вздумай тянуть. Они не должны понимать, что ты управляешь.
Это Мальстен помнил. Он остался невозмутимым и осторожно начал корректировать движения крестьянских мальчишек. Кого-то заставлял бежать быстрее, кого-то замедлял, страховал их от того, чтобы они упали, вовремя помогая им находить равновесие. В своем воображении Мальстен позволял себе представить, что веселится там, с ними. Он не мог позволить себе эти игры — стоило один раз ушибиться и получить небольшую ранку, и секрет его синей крови был бы раскрыт, поэтому друзей у него не было, и он сомневался, что когда-нибудь появятся. Но если хотя бы представить себя среди них? Хоть на несколько минут вообразить, что они смеются вместе с ним, зовут его, выкрикивают его имя, скучают по нему, ждут его… Может быть, тогда одиночество отступит? Хоть на несколько минут…
Сезар наблюдал за учеником около получаса, все это время стоя недвижимо, словно статуя, со сложенными на груди руками. Затем он кивнул и сказал:
— Достаточно.
Мальстен послушно отпустил нити. Он знал, что это нужно исполнять тотчас же, иначе Сезар мог перерубить их своими, и тогда боль будет резче и сильнее. Но хуже нее будут следующие несколько дней, в течение которых презрение не сойдет с лица учителя. Видя страх перед расплатой, Сезар становился безжалостнее обычного, хотя поначалу Мальстену было сложно даже вообразить себе более строгую его ипостась.
Крестьянские мальчишки ничего не заметили. Они не знали, что их кто-то контролировал. Не знали, что незримо с ними играл еще один мальчик, которого никто никогда не звал.
Прошло несколько мгновений, и Мальстен ахнул, ноги его подкосились от нестерпимой боли. Слезы снова обожгли глаза, из груди вырвался задушенный крик. Все тело горело огнем.
Мама, за что со мной так? — хотелось в отчаянии крикнуть ему, но он не мог этого спросить. Других мальчишек, если они болели или падали и получали травмы, часто успокаивали матери, его — никогда. Это было… нечестно.
Боль и обида обрушились на него, и Мальстен громко застонал, опустив голову.
Грозная рука Сезара схватила его за ворот зеленой сорочки и почти что рванула от земли. Боль от необходимости двигаться была ужасна, и мальчик протестующе замычал. Сезар поставил его у дерева, выбив из него еще один вскрик, после которого зажал ему рот второй рукой.
— Хватит скулить! — прошипел он.
Мальстен побоялся, что сейчас упадет в обморок. Он хотел сказать об этом учителю и поднял на него глаза, но слова потонули в горле, когда он увидел, с каким горящим презрением Сезар смотрит на него. Казалось, даже на червей, вылезающих из-под земли после дождя, он смотрит с большим уважением.
— Я… — начал было Мальстен, но прервался из-за волны боли, накрывшей тело.
— Держи себя в руках. Терпи, — строго произнес Сезар. Так было всегда в моменты расплаты. Ни издевательств, ни придирок, лишь сухая холодная безжалостность. — Ты данталли. Значит должен терпеть…
— Но я… мне больно, — сказав это, Мальстен вдруг почувствовал, что дрожит. С каких пор ему даже признаться в этом стало стыдно?
Сезар презрительно фыркнул, а еще сильнее скривился, когда у ученика вновь не осталось сил стоять прямо, и он съехал по дереву, сумев не закричать, но страдальчески сморщившись.
— Если ты будешь стонать, как раненый, какой толк от того, что ты умеешь? — сухо бросил он. Не услышав от ученика никакой реакции, он наклонился к нему ближе и снова схватил за ворот сорочки. — Тебя убьют, бездарь, слышишь меня? Вычислят и убьют! Вставай!
Не дожидаясь согласия от ученика, Сезар Линьи грубо дернул его за ворот вверх и заставил встать, надорвав сорочку.
— Как только придешь в себя, повторим.
* * *
Грат, Малагория.
Четырнадцатый день Паззона, год 1489 с.д.п.
Вскрик Дезмонда вырвал Мальстена из воспоминаний.
— Боги! — простонал мучающийся от расплаты данталли. — Почему это всегда так больно?
Услышав этот вопрос, Мальстен ощутил, как лицо его искажается гримасой истинного отвращения.
Жалкий червяк! — прозвучало у него в голове голосом Сезара, хотя Мальстен не помнил, чтобы его учитель хоть раз высказывался именно так.
Я не должен судить Дезмонда за это. Расплата — это больно… всегда… он задает вопрос, на который имеет право, — старался убедить он себя.
Не имеет! — упрямо вскрикнуло что-то внутри Мальстена, и на этот раз ему показалось, что голос, произнесший это, должен бы принадлежать ребенку.
Лицо отчего-то покрылось испариной. Мальстен сдержал порыв схватиться за голову и зажмуриться, чтобы отогнать навязчивые воспоминания. Он приложил руку ко взмокшему лбу, и почувствовал, что она предательски дрожит.
Мне плохо… я должен уйти, — понимал он. Но тут же одергивал себя: — Не забывайся! Плохо сейчас не тебе. Дезмонду хуже. Кем ты будешь, если не вытерпишь такую малость?
Эти полчаса, казалось, длились бесконечно. Дезмонд все не смолкал, и Мальстен едва заставил себя просидеть все это время молча, не сделав ему ни единого замечания.
Наконец, крики перешли в более тихие стоны, а после смолкли. Осталось лишь тяжелое дыхание, и Мальстен не сразу понял, что дышит гораздо громче своего горе-ученика.
— Тебе лучше? — сумел выдавить он из себя и удивился сухости и жесткости собственного голоса.
— Да… почти прошло, — теперь Дезмонд говорил едва слышно.
Похоже, голос сорвал, — презрительно подумал Мальстен.
— Вот и славно. Уверен, больше тебе зрители не нужны. — В тоне анкордского кукловода звучало неприкрытое осуждение, и сделать он с этим ничего не мог.
Дезмонд хотел что-то ответить, но Мальстен встал со своего места и стремительно направился к двери.
Я никогда не смогу нормально реагировать на такое отношение к расплате, — сокрушенно понял он. — Будь ты проклят, Сезар Линьи. Ты — ты, а не ненависть к Культу, не Бенедикт Колер и не Бэс — сделал из меня чудовище.
* * *
Грат, Малагория
Пятнадцатый день Паззона, год 1489 с.д.п.
Кара отклонилась в сторону, выставив перед собой серебряный поднос, который выдернула из-под фруктов. Удар деревянным черенком метлы прошелся по нему с громким звоном. Кара резко запустила поднос в противницу и отступила на шаг, наткнувшись поясницей на кухонный стол. В следующий миг она подтянулась на руках, вскочила на столешницу и сделала гибкий кувырок назад, оказавшись по другую сторону стола.
Что еще? Что еще использовать? — стучало у нее в голове. Взгляд быстро осматривал все, что попадалось под руку, но пока она не нашла ничего лучше, чем швырнуть пару наливных яблок.
Аэлин закрылась от летящих в нее фруктов пойманным подносом, как щитом. Когда она успела отбросить метлу? И где она теперь лежит? Может, есть шанс добраться до нее?
Серебряный поднос вновь отправился в горизонтальный полет, и, если бы Кара не уклонилась, ей пришлось бы отправляться к лекарю с переломанным носом.
— Эй! — возмущенно крикнула она, испепеляюще взглянув на Аэлин. В следующий миг в лоб ей угодил спелый апельсин, из-за которого Кара попятилась и наступила на очередной упавший со стола фрукт — она даже не заметила, какой именно — и, ахнув, упала на пол.
— Проклятье! — донесся до нее голос Аэлин. Миг спустя светловолосая охотница уже стояла над ней и протягивала ей руку. — Ты как? Цела?
Поднявшись, Кара недовольно зашипела, потирая ушибленное бедро. Взгляд ее переместился на раздавленный фрукт. Киви, бесы его забери!
— Твоими бы молитвами, — буркнула Кара.
— В этот раз было лучше. Ты ориентируешься быстрее, — удовлетворенно кивнула Аэлин.
Свое обещание охотница сдержала: тренировочные бои начинались внезапно, каждый раз в новой обстановке, каждый раз по-новому. В этот раз Аэлин напала на Кару на кухне, когда они отправились «на охоту» за свежеиспеченными булочками. Похоже то, что судомойки как раз унесли ножи и прочие острые приборы споласкиваться, было неслучайно — Аэлин никогда не облегчала ученице задачу, не выбирала обстановку, в которой ей легко было вооружиться чем-то острым, хоть мало-мальски похожим на настоящее оружие.
— Как-то это не утешает, — недовольно сказала Кара.
— А зря, — пожала плечами Аэлин. — Ты хочешь всего и сразу? Так не бывает. Нужно учиться постепенно, реакция тренируется практикой.
— А теперь ты говоришь, как зануда.
— Все-то тебе не так.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись. В копне светлых волос Аэлин теперь темнело несколько толстых черных прядей, а глаза были подведены углем по последней малагорской моде, из-за чего взгляд казался еще пронзительнее и опаснее.
— А если серьезно, ты в порядке? — нахмурилась охотница, заметив, что Кара все еще потирает ушибленное бедро.
— Лучше б ты об этом думала, когда запускала в меня подносом, тот бросок был куда опаснее, чем это падение.
— Я знала, что ты отклонишься.
— Откуда?
— Ты следила за этим подносом с тех самых пор, как увидела его у меня в руках. — На губах Аэлин появилась нехорошая улыбка. — Этого броска ты ждала.
— Вовсе нет, — нахмурилась Кара.
— Судя по результату, мои слова ближе к истине. Ты же, в конце концов, отклонилась. — Заметив, что Кару эти слова не успокоили, Аэлин закатила глаза. — Брось, во время тренировок я не делаю того, в чем не была бы уверена.
— Такого впечатления не создается.
— Это хорошо, — улыбнулась Аэлин. — Это должна знать я, но не ты. Ведь если ты будешь уверена, что все безопасно, как, скажи на милость, ты будешь тренироваться с полной самоотдачей?
Слова охотницы немного раздражали, но Кара видела в них зерно истины, поэтому приходилось соглашаться.
— Мне это не нравится, но, пожалуй, ты права, — нехотя сказала она.
— Мы всегда можем прекратить, если хочешь, — примирительно сообщила Аэлин.
— Нет, — твердо ответила Кара. — Я не просто так просила тебя взяться за мое обучение. Я не отступлюсь.
Аэлин улыбнулась. Упорство Кары приходилось ей по душе. По правде говоря, лишь ее общество спасало от уныния, которое она чувствовала из-за Мальстена. Похоже, он даже не думал объясняться с нею из-за того, что случилось на арене цирка.
— Это моя решимость нагоняет на тебя такой мрачный вид, или дело в Мальстене? — спросила Кара, вырвав Аэлин из раздумий. Охотница встрепенулась.
— По-твоему, у меня всего две причины напускать на себя мрачный вид? — хмыкнула она. Кара понятливо улыбнулась.
— Мальстен, значит, — сказала она, и это не было вопросом.
Аэлин устало вздохнула и тяжело оперлась на столешницу, прикрыв глаза.
— Не понимаю, почему он ничего не предпринимает! — сокрушенно воскликнула она. — В конце концов, это не я на арене позволила какому-то циркачу себя поцеловать! Неужели он даже не думает, что должен объясниться со мной? Или теперь он увидел Ийсару, и все чувства ко мне у него прошли?
Кара сочувственно положила ей руку на плечо.
— Я не думаю, что поцелуй Ийсары затуманил ему голову. Дело… в другом. Мне кажется, для начала ему нужно немного разобраться в себе.
Аэлин прищурилась.
— Что ты знаешь?
— Тут недавно… кое-что случилось. Бэстифар обмолвился об этом. Он сейчас тоже не особенно делится со мной подробностями, но это впечатлило его настолько, что он не сумел смолчать.
Аэлин уставилась на Кару.
— Не смотри так, дыру пробуришь.
— Ты расскажешь? Или решила помучить меня?
— Расскажу, но не здесь, — примирительно кивнула Кара. — Сейчас нам лучше уйти отсюда, а иначе…
Договорить она не успела.
Дородная кухарка появилась в дверном проеме и ахнула, увидев разбросанную повсюду утварь и испорченные фрукты.
— Великий Мала, это что же творится тут средь бела дня! — воскликнула она. — Госпожа Кара, я бы еще поняла это от Его Величества, но вы…
