Вскоре королевская Вега была покорена. Поскольку эта провинция находилась на совершенно плоской равнине, всадники легко могли пересекать ее вдоль и поперек, и их вид заставлял трепетать даже самые большие поселения туземцев. Правивший там Гуарионекс был от природы мягким, уступчивым человеком, и хотя соседние вожди подбили его когда-то на вражду с испанцами, он затем охотно признал господство белых людей. Маникаотексу, брату Каонабо, тоже пришлось пойти на мировую, а поскольку он задавал тон в союзе вождей, остальные последовали его примеру. Только Беечио, касик Сарагуа и шурин Каонабо, не желал покоряться. Его владения лежали далеко от Изабеллы, на западной оконечности острова, возле глубокой бухты, названной бухтой Леогана, и близ длинного полуострова, названного мысом Тибурон. Местность была труднодоступной, и белые люди еще туда не захаживали. Беечио удалился, прихватив с собой сестру, прекрасную Анакаону, жену Каонабо, которую он ободрял в беде и которая вскоре обрела такую же власть над его подданными, как и сам Беечио, и впоследствии играла довольно видную роль в событиях, развернувшихся на острове.
Колумб, которого заговор касиков принудил вступить с ними в борьбу, мог теперь с полным правом вести себя как завоеватель и попытаться извлечь из своей победы максимальную выгоду. Он постоянно думал об обогащении Испании, ибо ему хотелось возместить монархам их огромные расходы, оправдать чрезмерно экзальтированные надежды толпы, а главное, заткнуть рот клеветникам, которые уплыли домой и будут всячески принижать его открытия. Поэтому он постарался немедленно и щедро пополнить королевскую казну, обложив подвластные ему провинции огромной данью. В Веге, Сибао и прочих золотоносных районах всякий индеец старше четырнадцати лет должен был раз в три месяца наполнять золотым песком фламандский соколиный колокольчик. Касикам полагалось платить гораздо большую дань. Один Маникаотекс, брат Каонабо, принужден был каждые три месяца приносить полтыквы золота, что равнялось ста пятидесяти песо. В краях, расположенных далеко от золотоносных жил и не имевших собственных запасов металла, жителям велели раз в три месяца доставлять арробу (двадцать пять фунтов) хлопка. Индеец, уплативший дань, получал в доказательство этого медную бляшку, которую следовало носить на шее; те же, кто не имел подобного свидетельства, подвергались аресту и наказанию.
Подобные налоги и поборы очень угнетали туземцев, привыкших платить лишь небольшую дань своим касикам, а вожди — те сочли требования Колумба просто невыносимыми. Гуарионекс, правитель Королевской Веги, жаловался Адмиралу, что ему очень трудно платить такую дань. На его богатейшей, плодородной равнине нет золота, и хотя в горах на границе встречаются золотоносные жилы, и в песке горных ручьев и рек попадаются золотые крупинки, подданные не умеют добывать их. Поэтому он предложил взамен засеять пшеницей огромное поле, которое тянулось бы по острову от одного берега до другого и, по словам Лас Касаса, могло бы обеспечить Испанию хлебом на десять лет вперед.
Предложение касика было отвергнуто. Колумб знал, что только золото способно удовлетворить алчные мечты испанцев и обеспечить успех и славу его открытиям. Однако увидев, насколько трудно индейцам раздобыть требуемое количество золота, он сократил налог до половины соколиного колокольчика.
Чтобы гарантировать уплату дани и держать остров в узде, Колумб укрепил оборону уже построенных фортов и соорудил новые. Помимо крепостей Св. Фомы и Изабелла он воздвиг в Королевской Веге возле старого города Сантьяго на реке Халакуа в двух лигах от того места, где впоследствии был заложен новый город, крепость Магдалена, потом еще одну, неподалеку от Эстансиа Яки — эту крепость он назвал Санта-Каталина; затем настал черед Эсперансы, она стояла на берегах реки Яки и глядела на горный перевал Путь Идальго (ныне Мариен). Но самой важной цитаделью был форт Консепсьон, находившийся в изобильнейшем, прекраснейшем районе Веги, примерно в пятнадцати лигах к востоку от Эсперансы, эта крепость позволяла надзирать за обширными и многолюдными владениями Гуарионекса.
Так на остров было надето ярмо рабства, и оно тут же стало обременительным. Глубокое отчаяние овладело туземцами, когда им пришлось вновь и вновь, с краткими промежутками, платить огромную дань. От природы слабые и ленивые, не привыкшие работать, а приученные мягким климатом и лесным изобилием к почти постоянной праздности, они считали, что лучше умереть, чем жить в трудах и заботах. Навалившемуся на них злу не предвиделось конца, индейцы не могли избежать этого всеобъемлющего рабства и понимали, что у них нет никакой возможности вернуть былую независимость и бесконечную праздность, столь милую сердцам дикарей, обитающих в лесах. Сладкая жизнь на острове прекратилась, индейцы больше не могли полежать днем в тени, подремать знойным полднем у родника, ручья или под раскидистой пальмой, а затем собраться приятным вечером под звуки примитивного барабана и петь, танцевать и играть в различные игры. Теперь им приходилось день за днем гнуть спину и напрягать глаза, выискивая в реках золото, просеивать песок в надежде найти крупинки, которых с каждым разом становилось все меньше, или обрабатывать поля под палящим солнцем, дабы кормить своих надсмотрщиков, или выращивать овощи, которые испанцы отбирали в качестве дани. Ночью изнуренные индейцы впадали в забытье, твердо зная, что утром их труды и муки возобновятся. Если они порой и плясали свои туземные танцы, то стихи, которые они декламировали в такт, звучали жалобно и меланхолично. Индейцы повествовали в них о временах, когда белые люди еще не принесли в их края горе, рабство и утомительный труд; они повторяли лжепророчества, якобы передававшиеся из поколения в поколение и предсказывавшие вторжение испанцев: чужестранцы в одежде и с мечами, способными одним ударом рассечь человека, явятся на остров и поработят местных жителей. Они исполняли эти баллады, или арейтос, горестными голосами, оплакивая потерю свободы и скорбя о своей печальной рабской участи.
Какое-то время они тешили себя мыслью, что пребывание чужаков не продлится вечно, и расправив широкие паруса, их корабли увезут белолицых обратно на небо. Простодушные дикари часто спрашивали, когда испанцы намерены возвратиться на небеса. Но потом они увидели, что чужеземцы укореняются на острове. Испанские суда стояли без движения и гнили в гавани, а моряки разбрелись кто куда и строили дома и крепости, и эти надежные сооружения, столь отличные от легких индейских хижин, говорили о том, что чужеземцы поселились здесь навсегда.
Осознав бесплодность попыток избавиться от пришельцев военным путем, индейцы стали докучать испанцам другими способами, на которые идут отчаявшиеся, обреченные люди. Они заметили, что испанские поселения жестоко страдают от нехватки продовольствия и в значительной степени зависят от продуктов, которые им поставляют индейцы. То же происходит и в крепостях, расположенных в глубине острова, а испанцы, живущие в индейских деревнях, существуют почти полностью за счет туземцев. Тогда индейцы договорились не выращивать фруктов, корнеплодов и маиса, которыми они, в основном, питались, и уничтожить уже взошедшие посевы; они надеялись, что голод прогонит чужестранцев с их острова. "Они и не ведали, — замечает Лас Касас, — что чем испанцы голодней, тем они несгибаемей, голод лишь закаляет их, позволяя более стойко переносить страдания, и в этом отличительная черта испанской нации". Индейцы приступили к выполнению своего замысла: покидали деревни, бросали поля, рощи и уходили в горы, где было много съедобных корней, трав и зайцев.
Эти меры не возымели должного действия, поскольку у испанцев были запасы продовольствия и они смогли вынести испытание голодом, экономно расходуя продукты, привезенные из метрополии. Больше всего пострадали от своей затеи сами туземцы. Когда испанцы окопавшиеся в крепостях, увидели, что индейцы не только не приносят дани, но и портят поля, а потом спасаются бегством, они осознали угрозу голода и пустились за туземцами в погоню, намереваясь вновь загрузить их работой. Индейцы укрывались в самых бесплодных и угрюмых горах, перебегая из одного убежища в другое, женщины несли детей на руках и на спине, все буквально падали с ног от усталости и голода, и тревожные, бесконечные думы осаждали бедных людей.
В каждом лесном шорохе им чудились шаги преследователей, индейцы прятались в сырых и мрачных пещерах, на скалистых берегах и обрывах, под которыми текли бурные реки, несчастные не отваживались охотиться и удить рыбу, они даже боялись отправиться на поиски съедобных кореньев и трав, так что им приходилось утолять лютый голод всякой неподобающей пищей. Они тысячами умирали в пути от истощения, переутомления и заразных болезней, вызываемых их бедственным положением. Наконец дух туземцев был окончательно сломлен. Оставшиеся в живых индейцы вернулись в свои поселения и смиренно покорились угнетателям. Столь велик был их трепет перед испанцами, что, говорят, те могли в одиночку, ничего не боясь, передвигаться по всему острову; более того, туземцы даже переносили их на своих плечах.
Прежде чем перейти к другим событиям, мы считаем уместным сообщить о судьбе Гуаканагари, поскольку он более не появится на страницах нашей книги. Дружба с испанцами поссорила его с соотечественниками, однако не избавила от бед, обрушившихся на остров. Земли Гуаканагари, как и владения остальных касиков, обложили данью, которую его людям, испытывавшим, как и все туземцы, отвращение к труду, было очень тяжело платить. Колумб, ценивший Гуаканагари, мог бы защитить его, но он слишком долго отсутствовал: то отправлялся в экспедицию в центральные провинции острова, то личные неприятности задержали его в Европе. Между тем испанцы позабыли о гостеприимстве и услугах Гуаканагари и строго взыскивали с него поборы. В конце концов он уже не смог долее терпеть оскорбления соотечественников, а также протесты и жалобы вассалов. Чужестранцы, которых он выручил из беды и приютил у себя на родине, стали тиранами и угнетателями. Труды и заботы, нищета и насилие нависли над островом, словно проклятие, и у Гуаканагари сложилось впечатление, будто это он навлек несчастья на свой народ. Не в силах долее выкосить ненависть касиков, стенания вассалов и вымогательство неблагодарных союзников, он ушел в горы и умер в нищете и одиночестве.
Овьедо попытался опорочить этого индейского вождя, однако испанцы зря стараются себя выгородить, запятнав имя этого человека. Он всегда вел себя по отношению к ним как настоящий друг, и его дружба была лучом ярчайшего света во тьме всеобщей вражды. Гуаканагари поступил бы гораздо благородней, если бы вместе со своими братьями-касиками оказал сопротивление самозванцам и выдворил бы их с родной земли, но чужестранцы, похоже, обворожили его, да и личная привязанность к Колумбу сыграла свою роковую роль. Щедрый, гостеприимный, добрый и сердечный Гуаканагари вполне мог управлять кротким и невоинственным островным народом в счастливые времена, но душевная мягкость помешала ему справиться с суровыми испытаниями, последовавшими за появлением в Новом Свете белых людей.
Глава 8
Прибытие Агуадо в Изабеллу. Его заносчивое поведение. Шторм в гавани
(1495)
В конце августа Хуан Агуадо поднял паруса и на четырех каравеллах, нагруженных самыми разнообразными товарами, отбыл из Испании. С этой эскадрой возвращался на Эспаньолу дон Диего Колумб, он прибыл в Изабеллу в октябре, когда Адмирал отсутствовал, так как был занят восстановлением порядка в глубине страны. Агуадо, как уже отмечалось, был обязан Колумбу, который отличил его, выделив из своего окружения и предоставив милости монархов. Однако Агуадо принадлежал к числу тех слабых людей, v кого от малейшего успеха голова идет кругом. Получив даже незначительную власть, он преисполнился чванством и забыл не только об уважении и благодарности к Колумбу, которому был всем обязан, но и о сути и границах своих полномочий. Вместо того чтобы действовать как доверенное лицо, призванное собирать информацию, он вел себя так, будто вся административная власть была передана в его руки. Он вмешивался в общественные дела, отдавал многочисленные приказы об арестах, требовал отчета от офицеров, назначенных самим Адмиралом, он не оказывал должного уважения дону Бартоломео Колумбу, выполнявшему обязанности аделантадо во время отсутствия своего брата. Аделантадо, пораженный самомнением Агуадо, потребовал, чтобы тот предъявил ему свои полномочия, но Агуадо высокомерно ответил, что предъявит их только Адмиралу. Однако, поразмыслив хорошенько, он решил не оставлять никаких поводов сомневаться в его праве вмешиваться в дела колонии и с этой целью предложил торжественно, под звук трубы, зачитать верительную грамоту монархов. Это был краткий и ясный документ, гласивший: "Рыцарям, землевладельцам и всем лицам, находящимся под нашей властью, мы посылаем нашего камердинера Хуана Агуадо, который будет говорить с вами от нашего имени. Мы повелеваем вам оказывать ему доверие".
Вскоре пошли слухи, что могуществу Колумба и его семьи приходит конец, что уже прибыл ревизор, облеченный властью выявлять и устранять нарушения. Эти слухи распускал сам Агуадо, грозивший всем строгим расследованием и суровыми наказаниями. Для нарушителей закона настало воистину золотое время. Каждый преступник получил возможность стать обвинителем; те, кто ранее был наказан за небрежение своими обязанностями или преступления, теперь громче всех поднимали голос против притеснений со стороны Колумба. В жизни колонии было много недостатков: одни объяснялись общим положением дел, другие были следствием неблаговидных поступков самих колонистов, все они приписывались теперь плохому управлению Адмирала. На него взваливали ответственность как за чужие грехи, так и за меры, принятые им в борьбе с злоупотреблениями. Вновь вытащили на свет старые жалобы на него и его братьев, вновь заговорили о том что все Колумбы — угнетатели, что они иностранцы, ищущие себе выгод и славы за счет страданий и унижений испанцев.
Не желая разбираться в том, что в этих жалобах было правдой, а что ложью, одержимый стремлением во что бы то ни стало осудить Адмирала, Агуадо в каждом таком свидетельстве видел неопровержимые доказательства вины Колумба. Он намекал, а возможно и сам верил, что Колумб держался вдали от Изабеллы только потому, что боялся расследования. В своем высокомерии он зашел так далеко, что отправился с конным отрядом на поиски Адмирала. Тщеславный и пустой человек, заполучив власть, обычно и подчиненных подбирает под стать себе. Не удивительно поэтому, что люди Агуадо оказались заносчивыми хвастунами, они повсюду болтали о могуществе своего начальника и сеяли слухи об обвинениях, которые тот готовится выдвинуть против Колумба. И вот уже по всему острову пошли разговоры, что прибыл новый адмирал, который возьмет в свои руки управление колонией, прежнего же адмирала ожидает смертная казнь.
