— Но всё же уважения заслуживает, — несколько погрустнела девица.
Ну да, все мы хотим “быстро, качественно, недорого”, мысленно откомментировал я. Вот только если и два из трёх в одном сойдутся — уже удача великая, а так всё больше одно что-то.
Побеседовали о соучениках наших, о которых я, признаться, ни лешего не знал. Что, впрочем, оправдано было тем, что ни друзей, ни подруг я и не имел. А праздно любопытствовать ни времени, ни желания не было. Славобор, альфач нас гимназический, как я и мыслил, попал в милитанты полицейские, где из него, несомненно, альфачность ныне и выбивают. А из вереницы имён, Люциной названых, я и припоминал-то от силы половину, реально не “от класса сего” был, мысленно сыронизировал я. Впрочем, собеседница моя отсутствие интереса вскоре уловила, так что беседу мы завершили, да и вернулись к патронам нашим.
Ну, как минимум, забавно, а вообще приятно, с улыбкой отметил я, погружаясь в учебник. Вот и времени-то, казалось бы, всего ничего прошло, а уже этакая “добродушная ностальгия” появилась, да и вообще, как в жизни иной всё было. Хотя, с учётом Олега, можно так, не покривив душой, сказать, напомнил себе я.
Подремал, позанимался, пообедали в самолёте. Леший сигаретами дымить в конец салона удалился, где вытяжной шкаф стоял специальный. Ну а я, подумав, ему компанию составил, да и разграбление начальским запасам курева учинил.
— Вредно сие, — пыхнул сигареткой злонравный Добродум, на оною всё же разорившись.
— Жить, как медики утверждают, вообще дело не безопасное, — философически ответствовал я. — От сего помирают, причём, по слухам, непременно. А расти я уже не буду, — отметил я. — В сём терапефт меня уверил. Остальной вред либо компенсирую сам, либо у терапефта же. А вот польза для здоровья нервического пристрастия этого несомненна, — осмотрел я зажжённую сигаретину. — Что при начальстве моём, Добродум Аполлонович, не вредно, а зело полезно.
— Тернисто, — добродушно оценило змейское начальство. — А что ж в таком разе свои не потребляете? — ехидно полюбопытствовал я.
— А зачем? — честно стал лупать я на начальство очами. — Ежели причина возможного нездоровья нервического сама же меня лекарством от оного снабжает? — на что леший хрюкнуть изволил, клешнёй на мою персону махнув.
А вообще да, приятные сигареты, ароматные, надо бы закупиться, благо финансы позволяют, отметил я, возвращаясь в кресло. Но у Лешего “стрелять” непременно буду, справедливо отметил я, невзирая на наличие запаса у себя.
Так полёт и прошёл потихоньку, а на подлёте Остромир Потапович пронзил тишину скрипом своим:
— Молодые люди, мы к Вавилону подлетаем, а вы его, насколько я могу судить, не зрели ещё? — на что мы с Люциной головами помотали. — В таком случае рекомендую вам к окнам подойти и полюбоваться, — указал он дланью на ряд иллюминаторов. — Самолёт, перед посадкой, облёт будет совершать, а зрелище Полис Вавилон с высоты представляет отменное и удивительное.
— Особенно в первый раз, — на удивление покивал Леший.
Ну и прямо скажем, не обманули, пни престарелые. Моё ощущение “драгоценной шкатулки” от фото с истинной сказочностью сего удивительного полиса не шли ни в какое сравнение. Сады знаменитые висячие, блистающая керамикой всех оттенков синего Башня, фонтаны и каскады водопадные, мерцающие радужными брызгами в лучах заходящего солнца. Да и особняки жилой части садами изобиловали, взгляд радуя. И всё это с высоты немалой! Признаться, появилось иррациональное желание красоту эту в руки взять, схоронить, да любоваться ей в одиночестве, редким близким как награду являя. Забавно, но ощущения именно такими были.
Но самолёт приземлился, патроны наши верительные грамоты группе встречающих передали, да и погрузились мы в самокат всей компанией. А по дороге я обдумывал пару забавных моментов.
Первый — это тот, что невзирая на антикварность свою, Потапыч, в отличие от Леших змейских, о подчинённых заботу имеет: Люцина была не саквояжем сейфовым, а папкой лёгкой отягощена, тогда как папка объёмами поболее, да и не простая, была в лапах у академика, эфиром подправляемая.
И второй момент, этнос встречающих наших был более эллинским, нежели семитским, халдейским или ещё каким. Видно, аборигены растворились в “поклонниках красоты”, что в чём-то грустно, а в чём-то закономерно. Да и эллинский типаж смотрелся в реалиях местных весьма примечательно, не сказать, чтобы не органично.
А именно, каштановые и рыжие волосы, эллинам свойственные, на местном солнце явно выгорали до оттенков светлых, тогда как уборы головные были не в чести. Ну и загар закономерный являл собой в итоге зрелище весьма примечательное и занятное.
Так, за размышлениями и наблюдением за сим любопытным Полисом, и прошла дорога наша.
15. Багровый дождь
Гостиный двор, к которому нас везли, также оказался частью зиккурата вавилонского. Вообще, подозреваю, это реально самое большое из существующих зданий Мира могло, в теории, вместить в себя весь Акрополь Вавилона. И ещё место бы осталось — ступенчатая, стоящая на берегу реки громадина (назвать это башней не поворачивался язык, в этом случае был монолит, нечто грандиозное), имела стены стометровой длины и возвышалась более чем на сотню метров ввысь, ступенями, двумя крупными, по тридцать метров и шестью небольшими, вроде “крыши”. Венчало всё это великолепие открытая беседка эллинического стиля (хотя бес знает, не с неё ли этот стиль и пошёл), бывший храм Энеки, а ныне обсерватория.
Вообще, помимо семитских сказок, (ну реально, какая к бесу башня!), зиккурат нёс на себе вполне божественный отпечаток. Делающий его не только крупнейшим зданием Мире, но и прочнейшим. Под храмом Энеки некогда располагались “апартаменты богов”, некогда используемые по назначению. А так как до божественного и магического вмешательства история зиккурата повторялась в обоих мирах, то первое время боги были недовольны.
Не апартаментами. А тем, что всё постоянно рушится к бесам: зиккурат был с момента начала строительства “аварийным объектом”, причём летописи, невзирая на изрядный пафос, описывали вопрос “упрочнения башни” довольно комично. Итак, боги на башню повзирали, сказав что “это хорошо, возможно, даже охренительно”. Осмотрели апартаменты, которые им также зашли, ну и стали там натуральным образом жить. Не всё время, через какой-то срок пантеон Шумера перебрался ещё куда, но наведывались и обитали они в зиккурате время от времени, это был факт исторический. И вот, в один прекрасный момент соития Гибила (бога огня, мудрости и мастерства) с Иштар (богиней, ммм… телесной любви во всех ипостасях. Данная дамочка, подозреваю, совокуплялась, по “профессиональному признаку” вообще со всем) на хребтину Гибила хряпнулся валун. Сей достойный бог отбитой поясницей поскрипел, собрал коллег и высказался, в стиле “так жить нельзя, надо с этим что-то делать!” Прочие боги почесали затылки и бороды, ну и поддержали здравое предложение. И зиккурат укрепили сначала они, потом этим же занимались маги, ну а в последнее время и одарённые руки приложили. Получился совершенно дикий конструкт непонятно чего, но зиккурат в итоге оказался прочнейшим сооружением Мира, правда с одним изъяном, который как был связан с началом "укрепления", так и довольно комичен.
А именно, из всех богов, одна Иштар оказалась ремонтом недовольна. Прямо не говорилось, но летописи ряда жрецов однозначно намекали, что булыжник, передавший кинетическую энергию Гибилу и последующая новизна ощущений богине пришлась по… соответствующему месту. То есть, против упрочнения она возражала, да и совершила некий божественный саботаж, вызывающий и по сей день падение булыжника с потолка (причем неважно, сколь прочного) на ложе в совершенно случайном месте зиккурата. Даже жертвы в незапамятные времена были. Сие воздействие изучалось до сих пор, починку здания, пусть мелкую, приходилось проводить ежедневно, что и привело к работе уже одарённых с зиккуратом.
Но в итоге, все ложа обзавелись металлическим “балдахином” а зиккурат получил некий аттракцион, как символ “божественной, пусть и утраченной, избранности” для местных, ну и как незабываемые ощущения и некую “шумерскую рулетку” для нередких гостей.
Впрочем, эта немало меня повеселившая комичная подробность не делала зиккурат менее величественным, так что в сень его я входил как с любопытством, так и с некоторым трепетом перед древностью и величавостью.
Спутники мои также в сень поместились, ну и были мы поселены в нумера, выдержанные в местном стиле. Вычитанные “стальные балдахины” над ложами наличествовали, уверя, что читанное мной ещё в Вильно не байка, а забавный факт.
Через полтора часа наша компания направилась на “научно-деловые” переговоры. Довольно любопытным был момент “налаженности” подобного обмена: этакое кафе-переговорная, причём с отчётливо различимым эфирным пологом для переговорных комнат, где нашу компанию поджидал в одиночестве эллинского типажа дядька средних годов.
Сами переговоры шли бодро, но явно было это надолго: вопрос потребностей нашей Академии был в неких дебрях органической химии, приправленной эфиром. Органической алхимии, скажем так, в которой я, признаться, ни лешего не понимал. Что же предлагалось взамен, озвучено не было, видимо, переговорщик и так был прекрасно в курсе дела. Кстати, вмешательство Лешего в переговоры, затянувшиеся до полуночи, было лишь в двух покашливаниях, прервавших некие явно “излишние” откровения раздухарившегося Потапыча. И ни к чему пока не привели, впрочем, судя по довольным мордам расстающихся учёных, это было нормой.
Ну а засыпал я, признаться, не без интереса ожидая грохота булыжника: реально довольно любопытный аттракцион выходил, если подумать. Впрочем, сон мой прерван не был, а вот с утра в номер начальства постучала Люцина, передавшая приглашения своего патрона провести совместную трапезу. Леший морду размышляющую сотворил, но кивнул, так что завтракали мы на балкончике нумера Остромира с шикарным видом на утренний Вавилон.
Академик параллельно с едой выдал несколько презабавных баек научного толка, причём в сфере небезызвестного и в Мире Олега эффекта Паули. На удивление, Леший так же расщедрился на небезынтересную байку, так что завтрак радовал не только визуальным и вкусовым, но и звуковым наполнением.
А к окончанию трапезы Потапыч, явно отметив наши с Люциной взгляды, бросаемые на Вавилон, хитро прищурился и обратился к моему начальству:
— Добродум Аполлонович, мыслю я, что переговоры нам предстоят на день, не менее того, — выдал академик. — А присутствие наших секретарей на них видится мне чрезмерным. Моя помощница, к примеру, обсуждаемым вопросом не владеет в полной мере. Впрочем, ежели Ормонд Володимирович… — вопросительно уставился на меня он.
— Признаться, тема переговоров ваших находится вне границ моего понимания, надеюсь — пока, — ответствовал я.
— Всё в ваших руках, молодой человек, — покивал мне Потапыч.
— Протоколирование, — ожидаемо поморщился Добродум, явно не горящий желанием устраивать мне отпуск.
— Всё одно нам составлять, поскольку молодые люди сути не понимают, — отпарировал академик. — А ежели Ормонд Володимирович составит Люцине Перемысловне компанию в экскурсии, так и сердце моё будет спокойно.
— Добродуму Аполлоновичу решать, — не стал я своевольничать. — Впрочем, ежели согласие даст, то я совершенно не против.
— Ступайте, ежели желаете, — поморщилось начальство, явно не зная, как бы меня поугнетать посподручнее при очевидцах. — Только к пяти пополудни курьер с корреспонденцией явится, — не преминул напомнить он.
Ну, небезынтересно будет, как минимум, решил я, предлагая Люцине лапу. И стали мы Вавилоном на наёмном самокате любоваться и объезжать.
Вообще, вот хоть не люблю я “глазастый туризм”, точнее Олег не любил, в данном случае этот самый туризм оказался на диво приятен. Да и погонщик нанятого самоката явно был и “чичероне” по совместительству, вещая вполне забавные байки и были про рассматриваемые нами достопримечательности.
Правда, путница моя, к моему некоторому внутреннему неудовольствию, со мной начинала флиртовать. Так-то ничего страшного, но как-то… Вдобавок, когда в обед мы отпустили самокат и трапезничали в “полуоткрытом” трактире, где роль потолка исполняли явно изменённые биологами деревья, Люцина выдала таковой вопрос:
— Ормонд, а как у тебя с личной жизнью? — слегка покраснев, выдала собеседница. — Есть ли подруга или друг сердечный?
— Подруга сердечная, сожительница, — ровно ответствовал я, поскольку хоть вопрос и был “на грани”, но грань оную не пересекал.
— И как ты всё только успеваешь? — несколько погрустнела, но явно не слишком расстроилась собеседница. — У меня только на службу и штудии время остаётся, — предварила она мой ещё не заданный “приличный” ответный вопрос.
— Открою тебе страшную тайну, — с заговорщическим видом склонился я, понизив голос. — Ни лешего я не успеваю, — честно ответил я с серьёзной физиономией склонившейся ко мне собеседнице.
Посмеялись, тонкий момент был пройден, ну и стали дальше объезжать-знакомиться с Вавилоном. А я призадумался, потому как было о чём. Как у любого приличного мужа мысля моя съехала на девиц, причём во множественном числе, о полигамии, моногамии, полигинии и прочих занятных вещах.
С учётом не отягощённой рядом религиозных, чадородительных и инфекционных моментов морали, к многопартнёрству Мир Полисов относился никак. Есть и есть, дело ентих самих партнёров. Хотя были нюансы в виде, например, у нас в Вильно “принятых” норм, что жизнь интимная именно интимная. То есть, к примеру, участники шествия публичного женоложцев али мужеложцев, да хоть ежеложев, вполне могли быть биты неравнодушными согражданами. За непристойную публичную демонстрацию интимной жизни.
А могли и нет, поскольку несколько отдельных деятелей разных полов, имеющих показные многосоставные отношения, фоново осуждались, но биты не были. С другой стороны, показными они были в “своей среде”, не имея намеренья просветить “ваще всех”, с кем, куда и сколько раз они сношаются.
Вторым нюансом была этно-географическая картина. Северные народы из-за “полугода в домах” (чего давно не было, но сам этно-признак сохранился), как и южные, в силу переизбытка энергии, к мнголожеству были лояльны. А вот “средние страны” несколько менее терпимы.
