— Да, но мне помогали...
— О ваших пособниках мы поговорим позже, кушайте.
— Что?
— Суп свой кушайте
Когда нервничаешь, кушать острые блюда особенно трудно, когда очень нервничаешь — практически невозможно. Неудивительно, что Иван Афанасиевич тут же закашлялся, покраснел, как свекла, и начал судорожно вдыхать воздух. Когда он немного отдышался и продолжил махать ложкой, Ольга начала задавать ему вопросы, чтоб это не получалось у него так легко.
— Скажите, гражданин Соловьев, где и когда вы учились на повара?
— Да я, собственно, нигде специально не учился...
— Официант! Немедленно найдите начальника поезда, скажите, его вызывает для дачи показаний лейтенант НКВД Захарова. Верно я вас поняла, гражданин Соловьев, что имел место преступный сговор и вы травите советских граждан в сговоре с начальником поезда? Для этого он вас принял на работу, игнорируя то, что у вас нет соответствующего образования? Почему вы не едите? Пища отравлена? — Понятное дело, что аппетита такой диалог не добавлял.
— Я до этого тоже поваром работал, — пытался оправдаться повар, не зная, то ли ему кушать, то ли отвечать.
Прибежал взволнованный начальник поезда.
— Присаживаетесь, гражданин. Если я правильно поняла, вы, пока, исполняете обязанности начальника поезда. Назовите фамилию, имя, отчество, год, место рождения, сословие.
— Скалкин Петр Кузьмич, 1889 г.р., в Туле родился, из мещан.
— Гражданин Скалкин, почему вы не питаетесь в вагоне-ресторане своего поезда?
— Дело в том, что у меня гастрит, в молодости любил остренького покушать, теперь нельзя. А у Ивана Афанасиевича кухня острая, мда...
— Что ж, этого достаточно, прочитайте, внизу напишите "С моих слов записано верно", поставьте дату и подпись. Вот вам обеим по листу, пишите: "Сим удостоверяю, что предупрежден лейтенантом НКВД Захаровой Т.И. о запрете выхода из поезда. Выход из поезда приравнивается к попытке бегства, и будет пресечен огнем на поражение", поставьте дату, подпись, в кавычках разборчиво напишите свою фамилию. Вы оба обвиняетесь в преступном сговоре с целью отравления и подрыва здоровья советских граждан путем систематического приготовления вредной пищи. Ваше чистосердечное признание вам, конечно, зачтется, гражданин Скалкин.
— Это недоразумение, нет никакого преступного сговора...
— Товарищи из местного отделения НКВД разберутся. Хотя ваши показания не дают мне никакой возможности сделать другие выводы. Посудите сами, гражданин Скалкин, вы своими показаниями подтвердили, что блюда, приготовленные гражданином Соловьевым, приводят к развитию кишечно-желудочных заболеваний. Почитайте сами то, что вы подписали — "...у Ивана Афанасиевича кухня острая..." предыдущее предложение — "...у меня гастрит, в молодости любил остренького покушать, теперь нельзя". Вы, гражданин Скалкин, зная, к чему приводит употребление такой пищи, ничего не сделали, чтоб оградить советских людей от такого повара и таких блюд. Свободны пока, оба. Вы остаетесь при исполнении служебных обязанностей до конца маршрута под мою ответственность.
— Это недоразумение, люди любят такую пищу...
— Официант, книгу отзывов, быстро! Гражданин Скалкин, сколько времени работает у вас гражданин Соловьев?
— С марта прошлого года...
— Найдите мне хоть одну благодарность за это время, я рву протоколы и принесу вам обоим свои извинения.
— ...
— Вы сами все видите, гражданин. С сегодняшнего дня и до конца пути, вы, оба, первыми, перед завтраком, обедом и ужином, съедаете свои порции, демонстрируя остальным, что это съедобно. Вы свободны, пока.
В зале стояла полная тишина, все замерли на своих стульях, даже ее коллеги по комиссии притихли, поглядывая на нее округленными от удивления глазами. Сидящие перед ней мужчины начали подниматься со стульев. На их лицах читалась странная смесь растерянности, непонимания и отчаяния.
— Знаю, вы думаете, я стерва, но вы ошибаетесь. Если бы вы, каждый из вас, на своем рабочем месте думали о том, как лучше выполнить свою работу, как сделать жизнь советских людей, едущих в вашем поезде, немножко лучше, немножко веселей, этого разговора бы не было. Идите, работайте. Я буду наблюдать за вами. Если люди будут вашей работой довольны, если напишут в эту книгу хоть десяток благодарностей до конца маршрута, тогда мы с товарищами еще подумаем, что делать с этими бумагами.
— Спасибо вам!
— Пока не за что. Товарищи, а почему шахматы еще не расставлены?
Игра возобновилась, но гражданских консультантов стало значительно меньше. Испугались произошедшего разговора на повышенных тонах. Тем удивительней было для Оли, когда подошедший мужчина лет пятидесяти пяти-шестидесяти попросил ее сыграть с ним одну партию. В это время как раз стало ясно, что одна из партий ее соперниками практически проиграна и можно смело расставлять фигуры на исходные позиции. Оля смотрела на нового соперника и вспоминала, подходил ли он раньше к ним, и как реагировал. Результаты своих раздумий она решила выразить словами, разыгрывая на шахматной доске в это время ферзевой гамбит. Ее противник играл черными.
— Вот ведь как в жизни бывает — подходит к тебе в поезде незнакомый товарищ, просит партию в шахматы сыграть, и так запоминается своим умом и интеллигентностью, что нет у тебя другого желания, как снова его найти и сыграть с ним партию в шахматы. И простому человеку показалось бы — невозможно найти на просторах нашей Родины случайного попутчика, сыгравшего с тобой партию в шахматы. Но не все так страшно, товарищи. Спросите любого лейтенанта НКВД — ну хоть меня, к примеру, и вам помогут. — Оля сделала небольшую паузу и, переставив очередную фигуру, продолжила.
— Итак, что мы знаем о нашем случайном противнике. Несколько раз он уже проходил мимо нашего стола с шахматами, обычно в сопровождении весьма плотной женщины лет пятидесяти. Плотных женщин у нас в стране много, это нам мало поможет, а вот то, как смотрел он на шахматные позиции, говорит опытному глазу о многом. Во-первых, моему противнику достаточно беглого взгляда на доску, для того чтобы понять происходящее. Во-вторых, увиденное его ни разу не заинтересовало. Тем не менее, противник попросил об отдельной партии, явно намекая, что в коллективном творчестве участвовать не желает и помощь ему не нужна. Какие можно сделать с этого выводы? Вывод достаточно простой и очевидный. Поскольку я играю где-то на уровне первого разряда, да и некоторые мои предыдущие противники вполне дотягивают до второго, можно смело определить уровень моего противника, минимум, как мастера спорта или выше. Кандидат в мастера не смог бы так быстро разобраться и понять, что наш уровень игры для него интереса не представляет. Итак, кое-что определенное про нашего противника мы уже можем предположить.
— Извините, но в ваших словах нет логики, — возразил Олин противник, стараясь казаться невозмутимым, — я ведь сел с вами играть.
— Вот над этим мы сейчас и подумаем. Почему вы несколько раз прошли мимо, явно неодобрительно оценивая нашу манеру ведения игры, а в этот раз, тем не менее, сели играть? С моей точки зрения ответ лежит не в области шахмат. Здесь, за столом с шахматными досками ничего не поменялось. Те же участники, те же зрители, активно и громко обсуждающие партии и дающие кучу советов.
— Можно подумать, что вам нравится этот базар, который тут стоит.
— Игра для людей, а не люди для игры, уважаемый. По древней индийской легенде, бог Шива подарил кшатриям эту игру, чтоб они оттачивали свое военное искусство, не причиняя простым людям вреда. Если исходить из того, что игра похожа на битву, то грамотный военачальник посоветуется со своими командирами, как лучше поступить в конкретной обстановке. Таким образом, с этой точки зрения, коллективное обсуждение больше соответствует духу игры, чем молчаливое передвижение фигур двумя снобами. Но мы отклонились от нашей основной темы, — Оля сделала очередной ход. Было заметно, ее противник нервничает и не может сосредоточиться на партии. — Итак, почему вы, уважаемый противник, сейчас сделали исключение, и решились наказать нахальную задаваку — лейтенанта НКВД? Поскольку кроме инцидента с руководством поезда и поваром вагона-ресторана ничего интересного больше не произошло, то логично допустить, что это и послужило движущим мотивом вашего поступка. Тут сразу напрашивается вывод, что вы недолюбливаете органы НКВД, поэтому произошедший разговор так вас раззадорил. А кто у нас в стране испытывает такие чувства? Правильно, тот, до кого добралась беспощадная рука пролетарского правосудия. Видимо, эта сцена всколыхнула ваши воспоминания, и вы бросились в бой. Шахматный. Рискну предположить, что у вас посадили сына на пять лет исправительных работ. Вы спросите — почему сына, а не дочку, зятя или брата? Отвечаю. Есть такая наука — статистика. Поскольку женщин у нас сажают редко, остается сын, зять или брат. Жизненный опыт говорит мне — вариант зять или брат не вызвал бы таких сильных эмоций. В вашем возрасте особо близкие чувства к брату — редкость. Про зятя и говорить не стоит, вы бы скорее радовались по этому поводу, чем переживали. Так что максимум вероятности набирает вариант — сын. Почему на пять лет? Та же статистика, уважаемый. Подавляющее большинство осужденных получают именно это наказание. Итак, подытожим. Нам нужно найти, скорее всего, ленинградца, возможно, переехавшего в Москву, 55-60 лет отроду, мастер спорта по шахматам, сын отбывает наказание на Дальнем Востоке, куда вы, уважаемый, сейчас и едете вместе с супругой, для чего взяли отпуск в конце января. Вы спросите, почему ленинградца? Не маасковский у вас говор. И еще несколько мелких деталей, которые я раскрывать не буду. Думаю, если мне еще раз захочется с вами сыграть в шахматы, я найду возможность с вами связаться в течение двух часов. Как вам понравился мой анализ?
— Я не буду комментировать ваши рассуждения. — Противник явно пытался держать себя в руках, но капельки пота, выступившие на лбу, выдавали его волнение.
— Да бросьте вы эту таинственность. Смотрите, как все зрители напряжены, все желают знать — есть ли хоть капля истины в моих допущениях?
— Могу сказать только одно — я недооценил вас, признаю свое поражение, — мужчина порывисто встал и быстро вышел из вагона-ресторана.
Оля облегченно вздохнула. У нее было небольшое позиционное преимущество после нескольких поспешных ходов соперника, но до победы было как до солнца. Более того, Оля не сомневалась, что при спокойной игре соперник легко бы выпутался из сложившейся ситуации.
— Вот вам, товарищи, наглядный пример эффективности психологического воздействия на противника при ведении боевых действий. Даже у сильного противника можно выиграть, если найдешь его слабую точку. Кто следующий?
— Неспортивно вы выиграли у этого товарища, Татьяна, неспортивно, — сразу начал сетовать бывший майор артиллерии, а теперь капитан НКВД. Он играл заметно лучше остальных и очень переживал, что никак не может у нее выиграть, хотя несколько партий с его участием закончились вничью.
— Знаете, как говорят французы, "А ля гер ком а ля гер". А на войне нужно побеждать, товарищ капитан. Побеждать любыми средствами.
— А если с вами так? Вам это понравится?
— Неважно, понравится мне это или нет. Важно, что я к этому готова. Можете попробовать.
Пока народ пробовал ее как-то морально достать, Оля улыбалась и продолжила записывать свои воспоминания. Писала так, чтоб никто из посторонних прочитав ее записи, не понял о чем идет речь. Фактически это были просто ориентиры, вешки, понятные только ей, которые при повторном чтении позволили бы не мучиться и сразу описать проблему. После покушения она поняла — эта встряска всколыхнула сознание, а относительное безделье последних недель давало предостаточно возможностей попытаться выудить из головы нужные сведения. Естественно, Ольга в первую очередь пыталась систематизировать те детали, которые удалось вспомнить по истории создания атомной бомбы. А вспомнилось многое. Ее аж в холодный пот бросило, как мало времени осталось, чтоб попытаться предотвратить преждевременный интерес к урану и делению ядра. Ведь исходя из прежних воспоминаний она самоуверенно заявляла, что до 40-го года ничего существенного не случится. Все было далеко не так.
Начал эту страницу в истории человечества итальянский ученый Энрико Ферми в 1934 г. экспериментами по бомбардировке ядер урана нейтронами. Он выдвинул ошибочную теорию, что в результате этого образуются так называемые трансурановые элементы с порядковым номером большим 92 в таблице Менделеева. На сегодняшний день, январь 1937 года, эта теория является общепризнанной. Распад тяжёлых ядер на более лёгкие элементы считается невозможным.
Это удовлетворительное для Советского Союза состояние продлится весьма недолго. В эпопею по бомбардировке урана тяжелыми и очень неприятными частицами уже включились немецкие физики и химики — Отто Ган вместе с Лизой Мейтнер и Фриц Штрассман. Этой компании в конце 1938 года удастся доказать, что ядра урана не выдерживают такого безобразия и от бомбардировки нейтронами разваливаются на более легкие осколки. У Лизы Мейтнер окажется в наличии очень шустрый племянник — Отто Роберт Фриш, который давно интересуется работой своей тетки. В январе 1939 года Фришу и Мейтнер удастся создать первую теоретическую модель деления ядер урана при бомбардировке нейтронами и впервые рассчитать энергетический выход реакции деления. В Копенгагене Фриш экспериментально проверит это предположение при помощи камеры Вильсона, подключив к опытам талантливого экспериментатора Георга Плачека. Плачек придумает и предложит схему опыта, способного доказать существование крупных осколков деления урановых ядер.
На этом деятельный племяш не успокоится и в 1940 году даст совместно с Рудольфом Пайерлсом первую оценку критической массы урана-235 для атомной бомбы, которая окажется не столь велика, как считалось ранее. Этот результат будет изложен в так называемом "меморандуме Фриша — Пайерлса", который во многом инициирует широкомасштабные исследования возможности создания ядерного вооружения. Все остальные фамилии из ее списка, которые она наковыряла за прошлый год, роясь по физическим журналам различных стран, оказались вторичны с точки зрения хронологии и не имели непосредственного отношения к инициации процесса. Все эти ученые будут привлечены к работам позже и в настоящее время никакого интереса к урану не выказывают. Итак, есть пять основных инициаторов ядерной гонки. Энрико Ферми — у этого вряд ли в скором времени получится что-то существенное. Неточная теория, которую он стремится доказать, недостаточная химическая очистка исходных материалов и многие другие мелочи, с которыми вскоре справятся дотошные немцы, еще долго не дадут ему возможность осознать правильный результат своих опытов. А вот четверку немецких физиков и химиков Отто Гана, Лизу Мейтнер, Фрица Штрассмана и Отто Роберта Фриша нужно в ближайшее время аккуратно нейтрализовать, не привлекая к ним лишнего внимания. Только после этого можно заняться Ферми. Но все нужно делать крайне незаметно. К счастью, времена наступают бурные, никто в Германии особо судьбой нескольких физиков и химиков, пострадавших от несчастных случаев, интересоваться не будет.
