Глава 30
— Это становится все труднее, Джек. — Херландер Симоэнс откинулся в кресле для гостей на кухне Джека МакБрайда и покачал головой. — Можно было подумать, что это или перестанет причинять боль, или что я привыкну к этому, или что я просто пойду вперед и сдамся. — Он обнажил зубы в горькой насмешке над улыбкой. — Я всегда считал себя довольно умным парнем, но, очевидно, я ошибался. Если бы я действительно был таким чертовски умным, то уже сумел бы сделать что-то из этого!
— Хотел бы я дать тебе какую-то магическую формулу, Херландер. — МакБрайд откупорил еще одну бутылку пива и пододвинул ее своему гостю. — И, буду честен с тобой, есть моменты, когда я просто хочу наподдать тебе в задницу. — В его улыбке была, по крайней мере, доля юмора, и он покачал головой. — Я не знаю, злюсь ли я на тебя больше за то, как ты продолжаешь проходить через это или за то, как это портит всю твою жизнь, а не только твою работу.
— Я знаю.
Симоэнс принял новую бутылку и сделал большой глоток из нее. Затем он поставил ее на стол, сложив руки вокруг нее так, что его большие и указательные пальцы образовали свободную окружность вокруг основания. Несколько секунд он смотрел на свои кутикулы, на его измученном лице застыло задумчивое выражение.
— Я знаю, — повторил он, взглянув, наконец, на МакБрайда. — Я пытался справиться со своим собственным гневом, как ты и предлагал. Иногда мне кажется, что я делаю успехи. Но, кажется, всегда чего-то не хватает.
— Ты все еще смотришь эти голограммы по ночам? — Голос МакБрайда стал очень мягким, и плечи Симоэнса, казалось, сгорбились, не сдвинувшись ни на миллиметр. Он снова посмотрел вниз, на бутылку пива, его карие глаза были похожи на ставни, и кивнул один раз.
— Херландер, — тихо сказал МакБрайд. Симоэнс посмотрел на него, и МакБрайд покачал своей головой. — Ты просто убиваешь себя, делая это. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.
— Может быть. — Симоэнс глубоко вздохнул. — Нет, не может быть, — да. Я это знаю. Ты это знаешь. В сущности, мой официальный психотерапевт знает это. Но я просто... не могу, Джек. Как будто до тех пор, пока время от времени я смотрю HD, она на самом деле еще жива.
— Но она ушла, Херландер. — Голос МакБрайда был столь же безжалостен, как и нежен. — И Харриет тоже. Как уйдет и вся твоя проклятая жизнь, если этому удастся тебя поглотить.
— Иногда я думаю, что это, может быть, не так уж и плохо, — тихо признался Симоэнс.
— Херландер! — На этот раз голос МакБрайда был резким, и Симоэнс снова поднял глаза.
Это было странно, подумал МакБрайд, когда их взгляды встретились. При нормальных обстоятельствах присутствие одного из ученых, за безопасность которых он отвечал, в качестве гостя в его квартире — человека, который превратился в нечто удивительно похожее на личного друга — нарушило бы все правила служб безопасности Соответствия. На самом деле, это действительно противоречило им... если бы не тот факт, что личные приказы Изабель Бардасано все еще действовали.
У него были свои сомнения, когда он впервые получил эти приказы, и в некотором смысле, сейчас таких сомнений становилось еще больше. С одной стороны, его отношения с Симоэнсом действительно превратились во что-то напоминавшее дружбу, и он знал, что это было нехорошо во многих аспектах. Превращение кого-то, кто был сплошной массой эмоциональных страданий, в друга было одним из лучших рецептов нарушить собственное умственное спокойствие, какой он мог только придумать. Сопереживать тому, что сделали с Херландером Симоэнсом и его дочерью, было еще хуже, учитывая то, как это повлияло на его собственный коэффициент гнева... и мысленные обходные пути, по которым это вело его. И, если оставить все это в стороне, он слишком хорошо понимал, что его объективность — профессиональная объективность, которую он поклялся поддерживать в том, что касалось Симоэнса — была полностью уничтожена. То, что начиналось, как повиновение приказу, как простое добросовестное усилие по поддержанию работоспособности важного научного актива, переросло во что-то совершенно иное.
Симоэнс в равной степени осознавал это. Это было странно, но в некотором смысле тот факт, что МакБрайд начал с чисто прагматических усилий по спасению полезности Симоэнса для Гамма-центра, на само деле облегчил гиперфизику общение с ним. МакБрайд был единственным человеком, который поначалу не заботился только о "собственном благе" Симоэнса, и это позволило Симоэнсу ослабить бдительность там, где речь шла о сотруднике службы безопасности. Были времена, когда МакБрайд задавался вопросом, не было ли в отношении Симоэнса к нему, по крайней мере, намека на саморазрушение — если бы на самом деле крошечная часть ученого надеялась, что он скажет, или сделает, или раскроет что-то, что заставит МакБрайда выдернуть его из Центра.
Но независимо от точной природы запутанных эмоций, отношений, мотивов и надежд, Джек МакБрайд был единственным человеком во всей галактике, с которым Херландер Симоэнс был готов оставаться предельно честным. Он был также единственным человеком, который мог бы призвать Симоэнса к ответу за что-то вроде привычки ученого к самобичеванию — наблюдать записанные образы Франчески ночь за ночью — не вызывая у Симоэнса мгновенного гнева в целях самообороны.
— Давай будем честными сейчас, Джек, — сказал теперь ученый, криво улыбаясь. — Рано или поздно ты решишь, что пришло время вытащить меня. Я знаю так же хорошо, как и ты, что моя эффективность все равно падает. И я вовсе не тот, кого называют душой компании, когда дело доходит до морального духа остальной команды, не так ли? Это даже больше не активное разрушение. Не совсем. Это просто такое медленное, скрежещущее изнашивание. Я так чертовски устал, Джек. Большая часть меня хочет просто остановиться. Просто хочет, чтобы все было хорошо. Но есть и другая часть меня, которая не может остановиться, потому что если я так сделаю, Фрэнки просто уйдет навсегда, а эти ублюдки просто пойдут вперед и забудут о ней. Заметут ее под ковер.
Его голос стал тверже с последними двумя предложениями, а руки сомкнулись вокруг бутылки пива, сжимая ее. Словно стараясь удушить на самом деле, думал МакБрайд, и подумал, не стоит ли ему попытаться отвлечь Симоэнса от его гнева.
Он знал, что на самом деле ему следует проконсультироваться с назначенным ученому психотерапевтом. Он должен был предложить ей свою информацию и спросить ее совета, как он мог наиболее конструктивно отвечать Симоэнсу. К сожалению, он не мог. К его удивлению, одна из причин, по которым он не мог это сделать, заключалась в том, что это было бы предательством доверия Симоэнса. Несмотря на то, что он сказал тому при их самой первой встрече об уважении его личной жизни, он никогда на самом деле не нарушал ее приватности, и он подозревал, что Симоэнс знал это.
Другая причина была более тревожной, когда он позволял себе противостоять ей (что он делал как можно реже). Он боялся. Боялся, что обсуждая образ мыслей и гнев Симоэнса, он может выказать слишком много своих определенных мыслей... особенно квалифицированному психотерапевту Соответствия, уже думающему о потенциальной угрозе безопасности, которую может представлять ее пациент.
"Должен ли я попытаться вытащить его из состояния гнева или просто дать ему волю? Ему нужно немного сбросить давление, но оно не проходит просто так, когда он делает это, не так ли? — МакБрайд мысленно покачал головой. — Конечно, это не так. Это все равно, что сбросив давление, пустить внутрь больше кислорода. Огонь разгорается только жарче, в конце концов".
— Ты все еще набрасываешься на Фабр и остальных, не так ли? — спросил он вслух.
— Ты парень из безопасности, — парировал Симоэнс со вспышкой гнева, направленной на него. — Ты же читаешь всю мою почту, не так ли?
— Ну да, — признался МакБрайд.
— Тогда ты знаешь, не так ли? — бросил вызов Симоэнс.
— Вопрос был своего рода разговорным гамбитом, — сказал чуть решительнее МакБрайд. — Способ подойти к главному, что необходимо обсудить хоть с капелькой такта, Херландер.
— О, — глаза Симоэнса на мгновение опустились, а потом он пожал плечами. — Ну, в таком случае, да. Я все еще... даю им знать, что я чувствую.
— Почему-то я подозреваю, что у них уже есть хотя бы смутное представление об этом, — сухо сказал МакБрайд, и Симоэнс удивил их обоих смешком. Резким смешком, но все же смешком.
Несмотря на это, в действительности это было не смешно. Симоэнс не совсем опустился до того, чтобы слать реальные угрозы в своих электронных письмах Мартине Фабр дважды в неделю, но уровень гнева — ненависти, если использовать верное слово — в этих сообщениях был удручающе ясен. На самом деле, МакБрайд тихо посоветовал Фабр принять для себя несколько дополнительных мер безопасности. Если бы человек, отправляющий эти сообщения, был хоть на йоту менее важен для военных исследовательских усилий Соответствия, он вполне мог бы быть уже арестован. Он, конечно, был бы помещен под предупредительное наблюдение... не считая, естественно, того, что в этом случае он уже находился под ним.
Это похоже на просмотр замедленного головидео с лавиной, думал МакБрайд. И во многих отношениях, абсолютный блеск и умственные способности, сосредоточенность и упорство Симоэнса, которые сделали его одним из ведущих исследователей Соответствия, только усугубили ситуацию. Хотел он того или нет (а МакБрайд пришел к выводу, что на самом деле хотел), в своей кампании гиперфизик демонстрировал активное и целенаправленное нежелание отойти в сторону, и чтобы заставить Фабр и других членов Совета по долгосрочному планированию полностью осознать жгучую глубину его ненависти и обиды. В некотором смысле, эта кампания была всем, что удерживало его жизнь на плаву, единственным, что давало ему импульс — и волю — чтобы и дальше сталкиваться с пустотой, которой стала остальная часть его жизни.
Но даже этого было недостаточно, чтобы остановить сокрушительный распад того, кем и чем он когда-то был. Это произошло не в одночасье. Это было недостаточно милосердно, чтобы произойти в одночасье. Но, несмотря на все усилия по спасению Херландера Симоэнса — или, по крайней мере, актива, который он представлял — ученый втягивался в свой медленный, непоколебимый, неумолимый распад. Им удалось замедлить его, и его психотерапевт приписывал МакБрайду львиную долю этого достижения, но, казалось, ничто не могло остановить его.
"Я не думаю, что что-то может остановить его, — мрачно подумал МакБрайд. — Я думаю, что причиной этого является его собственное бессилие. Я прочитал эти электронные письма, так что я точно знаю, что он писал Фабр, и если бы я был на ее месте, я бы уже потребовал, чтобы его поместили под превентивное заключение. Как член СДСП, она бы добилась этого, если бы попросила об этом. Интересно, почему она не сделала это? Я полагаю, по крайней мере, возможно, что она испытывает к нему жалость. Что она действительно чувствует себя ответственной за то, что создала обстоятельства, которые разорвали его жизнь на части. Но в нем столько гнева, так много желания кого-то наказать — кого-то кроме него, или в дополнение к себе, может быть — за то, что случилось с его дочерью. В один прекрасный день он действительно доведет себя до того, что попытается убить ее, или кого-то другого в Совете, или кого-то, кого он сможет наказать за то, что случилось с Франческой. И это будет концом".
МакБрайд знал, что он будет обязан остановить Симоэнса, когда этот день настанет, в конце концов, и осознание этого терзало его. Его терзали симпатия и собственные сомнения.
"Потому что истина в том, что на самом деле Бардасано права в том, как быстро мы, наконец, приближаемся к "Прометею", — подумал он. — Я никогда не ожидал по-настоящему, что это произойдет в моей жизни, что было довольно глупо, учитывая то, насколько я молод, и как много я знаю о том, что происходит внутри "луковицы". Но мы так долго готовились к этому моменту, что эмоционально я никогда по-настоящему не осознавал, что могу быть одним из тех, кто это увидит. Теперь я знаю, что так и будет... и Херландер помог отбросить все те сомнения, о которых я на самом деле не подозревал, когда полностью проснулся, не так ли?
Сколько еще Херландеров собирается создать Совет? Сколько людей — и только потому, что они "нормальные", это не мешает им быть людьми, черт побери! — окажутся в его положении? Черт возьми, сколько миллиардов или триллионов людей мы собираемся в конечном итоге убить только для того, чтобы Совет по долгосрочному планированию мог направить весь род человеческий к возвышению генетического превосходства? И насколько мы в действительности готовы принять вызов Леонарда Детвейлера — улучшить каждого представителя человеческой расы до нашей собственной вершины достижений? Мы действительно собираемся это сделать? Конечно, там будут, по крайней мере, некоторые бета-линии. И, может быть, хотя бы несколько гамма-линий.
Очевидно, мы не сможем обойтись без них, не так ли? Мы найдем много причин для этого, и некоторые из них, вероятно, даже будут вескими! Но как насчет рабов "Рабсилы"? А как насчет всех тех "нормальных" людей там, снаружи? Неужели мы действительно будем относиться к ним как к равным себе... помимо, конечно, прискорбной необходимости диктовать, каких детей они могут иметь? Предполагая, конечно, что их хромосомы достаточно перспективны, чтобы им вообще разрешили иметь детей? И если мы не относимся к ним как к равным — а ты в действительности знаешь, что этого чертовски наверняка не будет, Джек — те дети, которых мы им позволим иметь, в действительности будут ли в конечном итоге равны нам? Или они будут навечно приговорены к тому, чтобы никогда не подняться выше уровня гамма? И кто, черт возьми, мы такие, чтобы говорить всей галактике, что она должна быть устроена по-нашему? Разве это не то же самое, из-за чего мы столь долго злились на Беовульф? Потому что ханжеские ублюдки настаивали, что мы не можем поступать по-своему? За то, чтобы указывать нам, что делать, потому что, в конце концов, именно к этому все сводится, какими бы высокими ни были мотивы, которые мы себе приписываем.
Он несколько секунд смотрел на свою собственную бутылку пива, затем встряхнулся и снова посмотрел на Симоэнса.
— Знаешь, Херландер, — сказал он непринужденно, — эти письма Фабр окончательно выбьют почву у тебя из-под ног. Ты ведь понимаешь это, не так ли?
— Да. — Симоэнс пожал плечами. — Тем не менее, я не собираюсь спускать ей это с рук, Джек. Может быть, я ничего не могу сделать, чтобы помешать ее делам с какими-нибудь другими Фрэнки, и, возможно, я ничего не могу сделать, чтобы... поквитаться с системой. Черт, я признаю, что не могу! Но я, по крайней мере, могу быть чертовски уверен в том, что она знает, как я обозлен, и почему. И говорить ей об этом — единственное облегчение, которое я, вероятно, найду сейчас, не так ли?
— Я случайно знаю, что на этой кухне нет устройств наблюдения. — МакБрайд откинулся на спинку стула, и его тон был почти капризным. — В то же время, ты, возможно, захочешь подумать о том, чего стоит рассказывать тому, кто работает в безопасности, о своем желании "поквитаться с системой". Это то, что мы называем в профессии становлением активной угрозы.
