Варианты будущего

     Они проходили мимо «гармошки», соединяющей в одно целое две части старинного городского транспорта, приличными людьми некогда называемого «лоховозом», когда из его последней двери показалась фигура. В первый миг понять кадавр это или человек было нельзя, но вот фигура вышла на свет и Серж вздохнул с облегчением: это был живой. Человек.

     На нем была форма внешнего полицейского, довольно потрепанная, но сразу узнаваемая. На голове песочная бандана, из-за плеча выглядывает ствол не то винтовки, не то автомата, на портупее — разных размеров чехлы и подсумки. На вид ему было лет двадцать пять-тридцать, лицо серьёзное, даже суровое, но сказать точно о его намерениях было нельзя. Сержу показалось, что он раньше уже где-то встречал этого парня. Шедший впереди Блинов встал как вкопанный, Зимин чуть не налетел на него и тоже остановился.

     — Ну, что, герои, — обратился к ним незнакомец, которого Зимин поначалу принял за полицейского; слово «герои» он произнёс так, как обычно произносят слова прямо противоположные по смыслу, — добегались? — Глаза его холодно блеснули. Незлые глаза незлого человека. Была в этом взгляде усталость и какая-то грусть. — Что встали, языки в жопы засунули? Не понимаете человеческой речи, зомбаки тупоголовые!

     — Вообще-то всё мы понимаем, господин... полицейский, — возмутился Серж, но, всё же, назвал незнакомца полицейским, на случай если тот действительно им был. — И почему вы нас так?.. «зомбаками»... Я Сергей Зимин, а это Иван Блинов. Мы диггеры... по канализации сюда вышли...

     — Эй, Зима... — не оборачиваясь, тихо перебил его Блинов, — ты чего, совсем с катушек съехал?.. ты с кадавром разговариваешь... — Серж слегка стукнул Блинова кулаком в бок, чтобы тот не порол чушь.

     — Простите моего друга, господин полицейский, — вежливо извинился он, но незнакомец грубо его оборвал:

     — Рот закрой, — приказал он. Серж замолчал. — Вы убили семью: отец, мать и дочь девяти лет. Три дня назад. Мать девочки — моя сестра, Вера... Девочку звали Надей, а её отец — Игорь... его расстреляли фашисты из-за стены... не вы. Но вы — шайка безмозглых уродов — убили их, женщину и ребенка.

     — Как... постойте!.. Но как... как это возможно? — снова заговорил Зимин и замолчал. На этот раз сам. В голове его начал судорожно сам собой собираться страшный пазл.

     — Что, узнал? — спросил человек в полицейской форме. Конечно, это не был настоящий полицейский, иначе не стал бы он называть полицейских «фашистами». Серж понял, кто стоял перед ним.

     — Сегодня вы убили мальчишку, — продолжал человек, — а потом и его отца... пожилую женщину и девочку... Девочку, ур-роды... Вас видели и сообщили мне. Я позволил вам дойти до места вашего первого преступления... — человек осёкся. — Или не первого? — он смотрел теперь на одного только Зимина, игнорируя Блинова как неодушевленный предмет. Зимин молчал. — Понятно... — с сожалением произнёс незнакомец. Помолчав, он продолжил: — Так вот, я проследил за вами и сразу понял, куда вы идёте. Но я должен был убедиться, что это именно вы, и идёте именно туда, возвращаетесь на место вашего подлого преступления. Только поэтому я не казнил вас сразу как отыскал, после убийства малышки... — он снова замолчал. — Ты. Знаешь, почему ты ещё жив? — наконец спросил он.

     — Я уже ничего не знаю, — покачал головой Серж. Он всё понял. Какая-то часть его разума всё ещё отказывалась верить страшной правде, но он понял. — Не знаю. Почему. Почему?

     — Нет, ты точно с катушек съехал, Зима! — прошипел тихо стоявший до того Блинов и, выхватив шокер, резко пошёл на незнакомца...

     ...Раздался выстрел. Блинов, сделав ещё шаг, рухнул между Зиминым и стрелявшим.

     Зимин уже не мог реагировать ни на что, даже на смерть. Он просто стоял и смотрел перед собой. Прошло несколько секунд, а может минута, прежде чем он поднял глаза от лежавшего перед ним Ивана Блинова, успевшего стать ему за минувший день другом, и посмотрел на человека в форме внешней полиции. В опущенной руке тот держал знакомый ему пистолет.

     — Потому, что понимаешь, что я тебе сейчас говорю. Понял?

     — Да, — опустив голову, сказал Зимин. — Понял.

     — И что будешь делать?

     Серж без всякого выражения посмотрел человеку в глаза, — ему бы заплакать, да слёз не было: видать, не только импланты сгорели... — то ли пожал, то ли передернул плечами, тщетно попытался сглотнуть ком.

     — Верните, пожалуйста, пистолет.

     ВОСКРЕСЕНИЕ

     Вижу,

     вижу ясно, до деталей.

     Воздух в воздух,

     будто камень в камень,

     недоступная для тленов и крошений,

     рассиявшись,

     высится веками

     мастерская человечьих воскрешений.

     Владимир Маяковский, «Про это»

     — ...Владыко Господи Вседержителю, Отче Господа нашего Иисуса Христа, иже всем человеком хотяй спастися... — бормотал священник, покачивая кадилом.

     Запах фимиама щипал ноздри. Хотелось чихнуть, но не было сил.

     — ...молимся и мили ся ти деем, душу раба твоего Исидора от всякия узы разреши и от всякия клятвы свободи, остави прегрешения ему...

     Вокруг собрались мои дети, внуки и домашние. Их лица были мрачны, руки опущены. Все молчали, внимая священнику. Дым фимиама плыл надо мною, позвякивали цепи и бубенцы на кадиле, тусклый свет от свечей, подрагивавших от сквозняка, то и дело менял очертания лиц собравшихся, делая их то благоговейно-скорбными, то неожиданно-угрюмыми, то по-шутовски забавными. Я смотрел прямо перед собой, и лица родных и стоявших позади них слуг становились размытыми, превращаясь в неясные светлые пятна.

     — ...Ты бо Един еси разрешаяй связанныя и исправляй сокрушенныя, надежда неначаемым, могий оставляти грехи всякому человеку, на тя упование имущему... — продолжал слуга Господень. Голос его становился всё тише, слова невнятны. Глаза мои заволакивала белесая пелена, а тело сковывал холод, идущий от пальцев ног и рук к груди — месту, где ещё теплилась моя грешная душа.

     Страшно.

     Силуэты вокруг слились в единую неподвижную массу, и лишь один из них, стоявший у меня в ногах и мерно покачивавший рукою с кадилом, от которого на меня наползала темная дымная туча, оставался различимым. Образ онемевшего священника у моей кровати, издававшего тусклые бряцающие позвякивания сквозь окутавшую меня холодную вату, стал последним, что запечатлели мои глаза.

     Я умер.

     Щелчок. Свет. Где я?

     Не чувствую тела. Ничего не вижу... только свет. Свет! Царствие Господне!

     — Боже! Господь мой! Слава тебе, господи! — воскликнул я.

     — Спокойно, граф. Не волнуйся так... — раздался голос. Я не видел, от кого и откуда исходил голос — вокруг всё было бело — и потому решил, что слышу ангела, который, по причине моей чрезмерной греховности, для меня невидим.

     — Прости меня, Вестник Господень, — кротко произнёс я тогда, — прости, что не могу поклониться тебе... ибо не чувствую ни рук, ни ног, и даже узреть тебя я, грешный Исидор, недостоин...

     — Стоп, стоп! — прервал меня голос. — Так ты не видишь ничего?

     — Нет, господин...

     — Щас... Тут надо код сменить... — Голос произнёс ещё несколько слов, смысла которых я не смог уразуметь (говорит на языке ангельском, решил я), после чего всё вокруг меня вмиг преобразилось...

     Я оказался как бы стоящим на высокой горе под голубым небосводом, а рядом был юноша в белых одеждах, прекрасный станом, и лик его был светел, и волосы его золотыми кудрями спадали на плечи. Говорю: «как бы стоящим» потому, что не чувствовал ни рук, ни ног, и даже не был уверен, что они у меня были. Всё моё внимание было захвачено зрением прекрасного юноши.

     — Ну, как? Так нормально видно? — спросил он меня.

     — Вижу тебя, господин, — отвечал я. — Позволь спросить, кто ты? Михаил или Гавриил?

     — Я Илья, — ответил юноша.

     — Пророк?.. — возникшая мгновение назад мысль, словно сама собой облеклась в вопрос.

     — Нет, — покачал он головой, — оператор программы воскрешения...

     Так началась моя новая жизнь.

     То, что сообщил мне тогда оператор Илья, повергло меня сначала в недоумение, потом в отчаянье и страх. Оказалось, что с момента моей смерти минуло четырнадцать веков, и всё это время меня не было. Я не попал ни в рай, ни в ад, ни в подобное описанному у Данте Алигьери католическое чистилище... Я попросту не существовал. Оказалось, что всю свою первую жизнь я искренне верил в ложь: прилежно молился несуществующему богу, соблюдал посты, ходил в церковь, подавал милостыню, надеясь таким образом «собрать сокровищ на Небесах»... и всё впустую! На самом деле, ничего не было!

     Мы долго говорили с Ильей, бродя по поросшим короткой сочной зелёной травой холмам. Он терпеливо объяснял мне всё то, что мог бы напрямую, в один миг поместить в мой разум. Но тогда я наверняка сошёл бы с ума (такое раньше уже случалось с другими воскрешенными).

     Помню, каково ему было со мной... Я никак не мог уразуметь, что такое симуляция. Илья создавал передо мной предметы, животных, вызывал дождь и ветер, объясняя, что всё это суть программы. Я же видел чудеса и миражи. Чтобы до меня, наконец, дошло, ему пришлось кратко пересказать мне историю появления вычислительных машин, начиная от арифмометров Леонардо да Винчи и Вильгельма Шиккарда, знаменитой «Паскалины» и Жаккардова станка, программируемого при помощи перфокарт, и до русского «Феликса», немецкой «Энигмы» и первых американских и британских компьютеров. Он рассказал об изобретениях Вэнивара Буша, Конрада Цузе, Джона Атанасова и Клиффорда Берри, Говарда Эйкена, Сергея Лебедева и других учёных; рассказал об Алане Тьюринге и Джоне фон Неймане, о корпорациях «Intel», «Microsoft», «Apple» и производимых ими умных машинах; наконец, Илья объяснил мне, что такое компьютерные игры и виртуальная реальность. Рассказывая, он создавал — вернее, моделировал — передо мной те устройства, о которых шла речь, и наглядно показывал, как ими пользовались, вплоть до игр. Когда же в конце этого увлекательного экскурса я надел шлем виртуальной реальности, я, наконец, понял... и тогда мне стало по-настоящему жутко...

     Я — программа! По сути, меня по-прежнему нет!

     Я высказал эту свою мысль Илье, на что тот ответил:

     — Иззи, ты мыслишь, значит существуешь. Всё просто: вспомни Уилла Оккама.

     Я попробовал вспомнить, кто такой Оккам (в этом новом состоянии я сразу обнаружил, что помню всю свою жизнь в мелочах, даже то, что к старости позабыл), но не вышло.

     — О ком ты говоришь? — спросил я.

     — А... Ты же православный... Восемнадцатый век... В общем, монах такой католический жил в древности, ещё до тебя... Впрочем, сейчас это не важно. Потом, когда подключишься к Солнечной Сети, узнаешь подробнее про него, если захочешь... В общем, не накручивай и не усложняй, когда всё просто и очевидно. Понятно?

     Я не стал спорить. В конце концов, я ведь был. Грех жаловаться.

     На работу со мной у Ильи ушло две сотни симчасов — условных единиц виртуального времени, отличных от времени в истинном мире, к переходу в который и должен был меня подготовить Илья.

     Его работа это что-то вроде работы акушера: без Ильи и других, таких как он операторов воскрешения, возвращаемые к жизни мертвецы впадали бы в безумие, едва оказавшись в мире будущего. Настолько этот мир отличался от того мира, в котором жили они прежде.

     — Быть может, мне стоит побыть здесь подольше... — с опасением сказал я моему оператору, когда тот объяснил мне, почему так важно, чтобы вернувшиеся из небытия какое-то время пребывали в безопасной симуляции.

     — Нет. Не стоит затягивать. Да и ресурсы системы не безграничны... В очереди на воскрешение ещё миллиарды умерших, среди которых большинство требует серьёзной доработки...

     — То есть, как?.. какой доработки? — не понял я.

     — Ну, вот смотри, Иззи. Вот ты — граф, прожил почти семьдесят лет, образован, начитан, знаешь несколько языков — интеллектуал... С тобой не надо притворяться Иисусом, или Аллахом, или Зевсом каким-нибудь... А вот взять, хотя бы, твоих слуг, или крепостных... Как думаешь, им я скоро объясню, что такое симуляция?