Консерватория:музыка моей души

Грейнн Бойл от резких хлестких слов первого оллама королевства бледнел и с силой сжимал подлокотник уцелевшими пальцами правой руки.

— Оллам Грейнн, назовите мне имена вокалисток-первокурсниц, с которыми вас связывали отношения, — непререкаемым тоном произнес Маркас Двейн, темным взглядом сверливший студента.

Молодой человек перевел взгляд с маэстро на первого проректора и сжал подлокотник еще сильней.

— Оллам Грейн, сейчас на кону стоит не репутация девушки. Оллема нарушила устав консерватории, и должна быть наказана. Такие проступки не прощаются. Это не мордобой из-за понравившейся девушки. Не скажете вы — я найду ее сам, как только вернусь в консерваторию. Но вы можете сэкономить мне время, — с каждым словом голос лорда Двейна становился все более гулким и как будто заполнял собой каждую щель кабинета.

Резко дернув головой, будто пытаясь скинуть наваждение, Грейнн Бойл выдавил из себя:

— Зачем мне это делать?

— Затем, чтобы показать людям, от которых зависит не только ваша дальнейшая судьба, но и жизнь, что к такому, как вы, возможно, стоит быть милосердными, — сказал — словно ножом пырнул первый проректор.

— Идаоин Киан, с ней у меня был... были отношения как раз в начале учебного года, — скрипнув зубами, сознался оллам.

Маркас Двейн и Гаррет Бирн переглянулись, после чего последний перевел тяжелый взгляд на молодого человека и произнес:

— Оллам Грейнн, в свете выясненных обстоятельств, того, что агрессивное поведение было вам навязано, мое изначальное решение о наказании меняется. Я не стану настаивать на вашем отчислении из консерватории. Как оллам вы не позволили себе ничего, за что можно было бы вас выгнать, — в глазах Грейнна Бойла затеплился слабый огонек надежды, — Однако, вы не сможете вернуться в консерваторию в следующем учебном семестре. Откровенно говоря, я даже не представляю, когда это вам удастся...

— Но почему? — отчаянно перебил его студент. — Вы ведь сами сказали.

— Оллам Грейнн, — повысил голос глава тайной службы. — Вы опасны. Как бы это ни было удивительно, но если вас снова угораздит в кого-нибудь влюбиться, что тогда? Вы понимаете, что под действием влияния можете сделать с объектом чувств все, что угодно, в самом мрачном смысле этих слов? Я уже не говорю о том, что в случае вашего постоянства — чем мрак не шутит — оллема Таллия в следующий раз может и не пережить встречу с вами, судя потому, что из-за нее вы бросились с ножом на оллама Даррака.

Еще немного и можно было бы услышать потрескивание разрядов в оздухе.

— Я... Я прошу прощения, лорд Бирн, — смог выдавить из спазмированного горла Грейнн Бойл.

— Прощение — дело хорошее. Но вам, оллам Грейнн, довольно им пользоваться, — сурово отрезал глава тайной службы — Итак, вот мое решение: ваш дар подлежит запечатыванию, вы возвращаетесь в дом своих родителей и нанимаете целителя души. На тот срок, на который затянется лечение и реабилитация вы получаете академический отпуск и будете находиться под негласным домашним арестом: никаких посторонних контактов, никакой светской жизни. Освидетельствовать ваше исцеление от влияния будет маэстро Диармэйд, так что не советую жульничать.

Краска окончательно стекла с лица Грейнна Бойла, пальцы здоровой руки безвольно разжались, а сам он не мог отнять потрясенного взгляда от человека, разом перечеркнувшего его будущее.

— Оллам Грейн, вы и сами должны понимать, что в таком состоянии опасны для общества, — произнес первый проректор, не сглаживая эффекта уже отзвучавшего приговора.

Грейнн Бойл не отреагировал. Он не мог поверить, что все планы и мечты вот так просто рушатся прямо на его глазах. Не став ожидать осмысленного выражения на лице оллама, лорд Гаррет Бирн обратился к следящему за ситуацией главному музыкальному распорядителю дворца:

— Маэстро Диармэйд, приступайте.

Первый оллам королевства не зря носил такое звание. Из ыне живущих олламов он был самым сильным. С высочайшим уровнем композиторского дара, он мог очень и очень многое. Например, запечатать довольно высокий дар вполне обученного оллама, не прибегая к помощи инструментов.

Маэстро снова развернулся к студенту, который сейчас смотрел на него затравленно, будто дикий зверь. Грейнна Бойла от буйной истерики предостерегало лишь воспитание аристократа в мрак его знает каком поколении.

Установив зрительный контакт — молодой человек не мог отвести взгляд от того, кто в скором времени должен был отнять у него все, чем он гордился, заворожено смотря на пожилого мужчину с глазами, лучащимися незаурядной внутренней силой — маэстро Диармейд стал петь старинную балладу о войне. Воине, который отчаянно любил свою родину, отстаивал ее благоденствие во многих битвах и умер за нее со счастливой улыбкой на устах, увидев напоследок развевающийся флаг победы, несущей его стране свободу и процветание.

С первыми звуками Грейнн Бойл хотел было вскочить с кресла и скрыться из этого кабинета, но почувствовал, что не может пошевелиться. Его тело перестало ему подчиняться, кости будто превратились в железо, подчиненное чужой воле. С каждым словом, с каждой нотой он как будто покрывался прочной чешуеобразной броней, начиная от пальцев ног и заканчивая теменем. В тот момент, когда иллюзорные железные пластины закрыли ему лицо, Грейнн почувствовал, что не может дышать. Он стал, подобно рыбе, выброшенной на берег, открывать рот, пытаясь сделать вдох и одновременно не понимая, зачем ему это. Воздух ворвался в легкие с последним звуком баллады. По кабинету расползлась тишина. Грейн пытался отдышаться и неверяще заглядывал в глубину глаз первого оллама королевства, в которых читалось подтверждение только что произошедшему кошмару: его дар запечатан, и на какой срок — неизвестно.

Не выдержав наплыва эмоций, Грейнн Бойл уронил голову обреченным движением, с силой прикусил губу и зажмурил глаза, пытаясь не дать не то что пролиться — набежать ни капле предательской влаги.

Спустя минуту тягостной тишины, лорд Гаррет Бирн произнес тихим неперерекаемым тоном без капли жалости в голосе:

— Вы можете идти, оллам Грейнн. На выходе из приемной вас будет ждать мой человек, который проследит, чтобы вы направились в семейный особняк. Малейшие нарушения наложенного на вас наказания будут караться ужесточением.

Молодой человек медленно поднял голову, окинул присутствующих в кабинете невидящим взглядом, кивнул, поднялся и неверным шагом направился к двери, которую аккуратно за собой прикрыл.

Как только дверь оказалась заперта, Маркас Двейн повернулся к главе тайной службы и вопросил:

— Лорд Бирн, сейчас Грейнн Бойл в шоковом состоянии, но кто знает, что он выкинет завтра или послезавтра.

— Нет причин для беспокойства, Маркас. За ним будут присматривать мои люди, — ответил ему лорд Гаррет Бирн, — а потом обратился к главному музыкальному распорядителю. — маэстро Диармэйд, благодарю за помощь.

— Не стоит, лорд Бирн, — махнул рукой маэстро. — Мне это вовсе не доставило удовольствия. Но что поделать, если хороший оллам может быть скверным человеком, — с этими словами, он кивнул на прощанье и тоже удалился из кабинета.

* * *

Трое суток, которые мы добирались обратно в консерваторию я практически все время спала, укачиваемая движением кареты и действием успокоительного. Дар все время был рядом и держал меня за руку, а леди Уорд, сидящая напротив, в периоды моего бодрствования была очень задумчива. Апатия и опустошенность заполнили, казалось, каждую клеточку моего тела, я не могла ни о чем думать, просто безразлично следила, как сменяют друг друга пейзажи за окном кареты, а потом плавно проваливалась в сон. Чернота вокруг меня не становилась привычной. Мгновения превращались в минуты, часы, дни, а мрак, окутывающий меня мягким, но неумолимым коконом все так же навевал отчаяние и спазмы в горле. Плакать я уже не могла, слезы будто закончились или высохли. Со мной случилось самое страшное, что только могло случиться, навряд ли я смогла бы испытывать какие-то эмоции, кроме уже испытанных, да и они слегка притупились. Неизменным оставалось лишь глухое отчаяние, от которого хотелось выть, биться головой о стену и царапать уши до крови. Сдерживаться мне помогало ощущение теплой ладони Дара и да — неизменное успокоительное.

Разувериться в собственных убеждениях мне пришлось довольно быстро. После того, как карета доставила нас к зданию консерватории, а меня Дар проводил к женскому общежитию, поднявшись на свой этаж и зайдя в знакомую комнату, я осмотрелась. Ничего не изменилось с момента нашего отъезда: все так же были заправлены кровати, все так же торчал кусок Нииного платья между закрытыми дверцами шкафа, все так же аккуратненькой стопкой возвышались учебники на столе. В знакомой обстановке я почему-то очень остро ощутила собственную ущербность, уязвимость и одиночество. Пальцы разжались, и я не услышала, как сумка упала на пол с гулким, возможно слегка позвякивающим звуком. Я одна, а вокруг меня, несмотря на ранний вечер, одна только тьма, съедающая оттенки и яркость красок окружающих предметов. Заставив себя сделать несколько шагов, опустилась на собственную кровать, скинула сапоги и подтянула ноги к груди. Зачем мне теперь все это? Зачем оставаться в консерватории? Это бессмысленно, ведь я не слышу даже самого громкого звука. Я оглохла. Разве оглохший может быть олламом? Надо уезжать домой к семье. Но там я буду обузой. Я не смогу работать в музыкальной школе, только если помогать родителям с семейным делом. Вернуться и увидеть слезы в глазах матери, жалость сестры и боль отца... О небо! Что же мне делать?! Ведь если я уеду, то больше никогда не увижу моего Дара... Возможно, лучше бы я умерла? Умерла... Нет. Я хотела жить. Жить и слышать!

За раздумьями я не заметила, как провалилась в забытье. Пробуждение было резким. Я распахнула глаза и оказалась в кромешной темноте. Страх. Дикий ужас вернулся огромной волной и накрыл с головой. На минуту стало даже трудно дышать. Я опять одна во мраке. Должно быть, я начала подвывать от ужаса. Казалось, мрак тянул ко мне свои дымные щупальца, стремясь забраться в уши и глаза. Я обхватила голову руками и уткнулась в колени, стремясь отгородиться от беспросветного пространства. Не знаю, сколько я так просидела. В какой-то момент меня обхватили чьи-то руки и крепко прижали к сильному телу, от которого исходил знакомый родной запах. Я несмело подняла голову от собственных коленей и открыла глаза. В комнате было светло, а Дар сидел рядом. Он успокаивающе гладил меня по спине, а я, должно быть, шептала о том, как страшно было очнуться одной в темноте, как будто то кошмарное пробуждение вернулось.

Когда я немного успокоилась, то спросила у Дара, как он оказался в такое время в женском общежитии? Ведь не может же быть, чтобы госпожа Кин его пустила. Или может? Дар усмехнулся, но не стал размыкать объятий, чтобы что-то объяснять, а я не стала настаивать. Главное, что он рядом. Очень скоро я снова заснула, чувствуя себя в самых надежных на свете руках.

Утром Дар настоял на том, чтобы еще до завтрака мы отправились к консерваторскому мастеру-целителю, с ним мой оллам что-то обсуждал минут двадцать, после чего, вручил мне листок с пояснениями, в котором говорилось, что до начала учебного полугодия, пока не приедет Ния, я буду ночевать здесь, и он будет со мной, потому что испытывать на прочность нервы почтенной госпожи Кин угрозами пробраться в мою комнату через окно, если его не пустят через дверь, все это время ему не позволяет воспитание, а оставлять меня одну он не собирается. Если бы у меня еще оставались слезы, они бы непременно покатились сейчас по щекам. Мой Дар.

Следующие три дня, вернее три ночи, были самыми спокойными для меня за последнее время. Когда мастер-целитель уходил, Дар перебирался ко мне, и я засыпала под мерное движение его груди, в которую утыкалась носом, ища защиты. В эти моменты мне почти казалось, что все будет хорошо.

В последнюю ночь перед первым днем очередного учебного полугодия я перебралась обратно в свою комнату в общежитии. Ния и другие практиканты вернулись из столицы. Даррак проводил меня до дверей, сама не знаю, каким образом убедив госпожу Кин выдать ему одноразовый пропуск, практически передал из рук в руки соседки и, поцеловав на прощание, ушел.

Солнечная девушка встретила меня крепкими объятьями, от которых на душе стало чуточку теплей. Напоив меня чаем с привезенными из столицы сладостями, подруга вооружилась письменными принадлежностями и стала вводить меня в курс событий. Оказалось, что слухи о произошедшем все-таки разлетелись, правда, непонятно с чьей подачи, да и очень смутные: одни утверждали, что имел место летальный исход, другие, что потерпевшая отделалась легким испугом, но ни те, ни другие доподлинно не знали из-за чего. Грейнна вынудили взять академический отпуск, и в ближайшее время на горизонте он маячить не будет. Всем студентам-олламам очень интересно, что же со мной все-таки произошло, так что хорошо бы начинать морально готовиться к тому, что внимания, направленного на меня, будет много.

Чужой холодно-любопытный интерес представился так отчетливо, что по спине побежали мурашки. Взяв ручку, я ответила:

'Ния, я не могу. Как представлю эти жадные глаза и расспросы, которых не услышу...нет. Я никуда не пойду завтра. Все равно ничего не услышу, а значит, делать мне на лекциях нечего. А на занятиях по специальности — тем более'

Подруга прочитала и нахмурилась, а потом ответила:

'Талли, но как же ты будешь сдавать экзамены в конце года?'

Я грустно усмехнулась.

'Не знаю, будут ли меня здесь держать до конца года. Даже я не вижу в этом смысла'

Я с усилием сглотнула набежавший ком в горле и вымучено улыбнулась солнечной девушке. Спустя минуту она снова протянула мне листок, на котором было написано:

'Нет, Талли, ты не должна сдаваться! Ни в коем случае! Возможно, слух вернется и довольно скоро. Так что я попрошу кого-нибудь из твоих одногруппников приносить тебе лекции и задания, а с индивидуальными занятиями тоже решим, когда придет время'

Я посмотрела на подругу, стараясь передать ей взглядом всю степень своей благодарности за то, что даже в такой ситуации она пытается меня подбодрить, что она со мной и не отводит смущенно глаз. Ния все поняла. Она поднялась со стула, на котором сидела, подошла ко мне и снова крепко обняла. Я чувствовала вибрацию ее грудной клетки, которая обычно возникает при произнесении слов. И хоть я не слышала ни единого слова из сказанных ею, от осознания, что у меня есть ее поддержка, становилось пусть немного, но легче.

С наступлением первой учебной недели второго полугодия в общежитии и самой консерватории стало шумно и людно. Конечно, я этого не слышала, но ведь такое количество людей в одном месте просто не может быть тихими.

Уже после обеда и окончания занятий Ния вернулась в комнату и принесла с собой поднос, обернутый плотной тканью. На мой вопросительный взгляд лишь многозначительно улыбнулась и сдернула ткань, открывая вид на обед от мастера Аодха, еще горячий испускающий аппетитный пар. Я просияла. Но оказалось, что Ния принесла мне не только обед. Вслед за ней в нашу комнату вошел Байл Флинн. Парень явно чувствовал себя неловко: он бросил на меня взгляд, полный смятения и жалости, потом быстро перевел его на поднос, а после него — на собственные руки. Байл открыл было рот, но потом смутился еще больше, помрачнел и закрыл.