— Полагаю, вы можете лгать обо всем этом.
— Да, изобличать себя, просто так, черт возьми, имеет смысл.
— И, конечно, я, возможно, не так тщательно чистила квартиру, как утверждала, и планирую воспользоваться своими воспоминаниями об этом разговоре и сдать вас властям.
— Я решил, что воспользуюсь этим шансом. К тому же на данный момент все это можно отрицать — я не сообщил вам никаких подробностей, и нет никаких осязаемых доказательств, которые могли бы подтвердить то или иное.
— Это все еще очень доверчиво с вашей стороны.
— Вы спросили, и это самое малое, что я могу сделать для вдовы моего друга. Я просто хочу, чтобы Педру был здесь, чтобы он мог напомнить мне обо всех хороших историях, которые я забыл.
— Я никогда не думала, что вы были друзьями.
— Мы всегда были такими! Однажды мы были очень близки к тому, чтобы нас разоблачили, и нам пришлось отказаться от изготовления подделок. Какое-то время мы просто общались, а после того, как все прошло, мы отстранились друг от друга настолько, насколько смогли. Приход в студию был сопряжен с риском, но у меня всегда были честные отношения с Педру, и я не хотел отказываться от этой стороны наших деловых отношений. — Он сделал паузу. — Все это... доставило вам дискомфорт? Узнать, что у Педру была и другая сторона его личности?
— Это не то, чего я ожидала.
— Это не значит, что он был плохим человеком, — настойчиво сказал Николас. — Вовсе нет. Озорным, определенно. И мы никому не причинили вреда, в конце концов, все сказано и сделано.
— Кроме тех, кого вы одурачили.
— Мы помогли вернуть их деньги в оборот. Повысили ликвидность мировой экономики.
До сих пор она не хотела пить, довольствуясь тем, что оставила бутылку Николасу, но ее настроение изменилось. Она достала другой бокал для портвейна из шкафчика над раковиной и налила себе последнюю порцию из бутылки.
— Я должна была бы прийти в ужас. Педру никогда не говорил мне ни слова об этом.
— Он хотел защитить вас. Но он также хотел, чтобы вы узнали правду, когда будете готовы ее услышать. Я чертовски по нему скучаю, понимаете? Он был хорошим фальсификатором, одним из лучших. Но изготовление гитар было его настоящим призванием. Подделки были всего лишь прибыльным побочным продуктом. И он был действительно счастлив, что нашел вас.
— Он сказал вам это?
— В этом не было необходимости.
Через некоторое время она сказала: — Спасибо вам.
— Не за что. И, к вашему сведению, сейчас я не замешан ни в каких подделках. Хотя я действительно скучаю по этому! Боже, я скучаю по этому.
— Хорошо, когда есть приключения. Но, я думаю, одного хватит на всю жизнь.
— Да, — сказал он, прищурившись, глядя на нее, как будто был готов согласиться с этим на теоретических основаниях, но не мог приписать ей никакого реального опыта в этом предмете.
— Вы знаете, как умер Педру, Николас.
— Я слышал, несчастный случай. Они все еще случаются, даже на часах Механизма. Я знал мужчину, в которого ударила молния, и я слышал о женщине, которая погибла, когда на нее упало дерево...
— Это был не такой несчастный случай.
— Я слышал, что какая-то старая технология дала сбой, и что он оказался не в том месте не в то время.
— Кто-то пытался убить нас. Я не могу вдаваться в подробности — это было бы неразумно для нас обоих, — но это не имело никакого отношения к вашей прежней работе. Настоящей проблемой была я, и Педру оказался втянутым в мои дела. Но я все еще здесь, а он — нет. Было тяжело жить с этим.
— Я не буду совать нос в чужие дела. — Он печально уставился на пустой бокал из-под портвейна. Но на этом все и закончилось — ей больше нечего было ему сказать, даже если бы он спросил. — Эта неприятность, в которую вы попали... Все это закончилось пятнадцать лет назад?
— Не знаю. Я нажила могущественного врага и почти уверена, что мой враг все еще где-то там. Независимо от того... она... все еще рассматривает меня как угрозу... Полагаю, я узнаю это только на собственном горьком опыте.
— Почему вы только что сказали "она"?
— Оговорилась, Николас.
Он поразмыслил над этим. — Но в Лиссабоне для вас безопасно? Вы можете передвигаться по городу без страха?
— Я бы не сказала, что без страха. Это всегда здесь, на задворках моего сознания. Хотя думаю, что я в относительной безопасности. Послушайте, я не хотела говорить ни о чем из этого, но у нас с Педру было наше приключение, Николас. Мы кое-что сделали вместе, и я думаю, это было важно.
— Вы думаете?
— Ни в чем нельзя быть уверенной. Я проживаю каждый день таким, какой он есть.
— Это единственный способ. Педру согласился бы.
— Значит, у нас так много общего.
— Вы выглядите грустной, Чику Экинья. Вы никогда не грустили, когда я приходил в студию. Возможно, немного погружены в себя. Но я бы не сказал, что это грусть.
— Все меняется.
— У меня есть предложение. Это незначительный вопрос, но я бы попросил вас внимательно отнестись к нему.
Он сказал это с такой серьезностью, что единственным ответом, который она смогла дать, было серьезно кивнуть. — Хорошо.
— Я предлагаю выпить еще портвейна. Исходя из предположения, что это была ваша последняя бутылка, мы должны покинуть вашу квартиру и отправиться в город. Я знаю пару баров.
— Я тоже знаю.
— Тогда мы будем бороться за привилегию выбрать первым. Когда мы приедем, я подробнее расскажу о Педру Браге — о том, что мы делали вместе. Некоторые из этих рассказов, я думаю, покажутся вам забавными. Другие, я уверен, приведут вас в ужас до глубины души. Поскольку мы будем объектом пристального внимания общественности, я, конечно, буду осмотрителен в вопросе имен, дат и мест. Но я уверен, что вам не составит труда разобраться в деталях.
— Мне бы этого очень хотелось, Николас. Но я не могу ответить вам взаимностью, если вы ждете, что я расскажу вам о том, что случилось со мной и Педру.
— Понимаю. Все равно большую часть разговоров всегда веду я.
— Я рада, что вы пришли, Николас, — сказала она, когда они направились к двери.
— И я рад, что вы позвонили. У меня есть подозрение, что к концу этого вечера мир уже не будет казаться никому из нас таким ужасным местом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Только в последующие недели и месяцы она поняла, насколько на самом деле была несчастна до того, как Николас приехал навестить ее. Пятнадцать лет, прошедшие с тех пор, как умер Педру, были подобны плаванию в воде, окруженной чем-то настолько прозрачным и вездесущим, что не было ни точки сравнения, ни возможности выйти за ее пределы, чтобы увидеть, как это повлияло на нее. Но после той ночи в Лиссабоне ее настроение постепенно начало улучшаться. Это была не драматическая трансформация, не оползень или землетрясение, а скорее своего рода глубокое тектоническое ослабление, которое менялось в течение сезонов, подобно погоде. Она всегда чувствовала себя неловко из-за того, что втягивала Педру в свои дела, отрывала его от тихой кустарной работы в студии, как будто она была каким-то образом ответственна за его смерть. Что, конечно, было нелепо, о чем Педру, несомненно, сказал бы ей. Она сама едва понимала, во что ввязывается, а к тому времени, когда осознала, было уже слишком поздно что-либо с этим делать.
Но теперь она знала, что в Педру было гораздо больше, чем казалось на первый взгляд; что у него были свои секреты, и он приветствовал риск в своей жизни задолго до того, как они встретились. Мастер-фальсификатор. Преступник. Одной мысли об этом было достаточно, чтобы заставить ее смеяться на публике. И он не был любителем — он успешно обманывал людей на протяжении десятилетий. Николас сказал ей, что, насколько ему известно, ни одна из их подделок еще не была разоблачена. По его словам, именно это заставляло его вставать с постели по утрам — проверять новостные ленты, следить за судьбами всех своих детей, как он их называл.
Итак, Педру не был невинным, даже когда она впервые встретила его, и поэтому ей не нужно было винить себя за то, что она втянула его во вторую авантюру. И сам Николас сказал ей, что, какую бы вину она ни испытывала, она не могла позволить ей раздавить себя. Пришло время отпустить все и двигаться дальше.
Николас оставался ее другом. Они встречались раз или два в год, ходили по барам, выпивали и говорили о старых друзьях и прежних временах. Однажды она почувствовала в нем неуверенность, и выяснилось, что Николас был обеспокоен недавними событиями, касающимися одной из их поддельных скрипок — она привлекла к себе недоверчивый взгляд того или иного эксперта и подвергалась большему количеству тестов, чем обычно. Но когда они встретились в следующий раз, он вернулся к нормальной жизни: скрипка оправдала себя, и ненавистный эксперт двинулся дальше.
— Однажды, — сказал он, — они найдут меня. Это обязательно произойдет.
Хотя тюрьмы остались в прошлом, Николас не остался бы безнаказанным, если бы его преступления были раскрыты, или избежал бы внимания механических нейрохирургов. Предполагалось, что преступные наклонности должны быть искоренены на ранних стадиях развития мозга.
Чику отметила, что действия Николаса и Педру не были результатом антиобщественных побуждений, но Николас не думал, что этот аргумент будет иметь какое-либо значение, если его поймают.
— Это их не остановит. Они раскроют мою голову, как головоломку, будут передвигать ее кусочки, пока не выяснят, что пошло не так. Удачи им!
Если он действительно смирился с тем, что в конце концов его найдут, то его настроение оставалось неизменным. Чику нашла в нем хорошую компанию, и он вытащил ее обратно в мир. Это была дружба, а не роман, но она была рада этому.
Однажды ее охватил странный порыв продолжить историю своей семьи. Она вытащила старую книгу, погладила ее мраморную обложку, вгляделась в свой собственный почерк с наклоном набок — такой же чужой и старинный для нее сейчас, как надписи, высеченные на Розеттском камне. Она не чувствовала себя той самой Чику, которая написала эти слова. Но кто-то должен закончить то, что начало ее прежнее "я". Ее средства рано или поздно истекут, но если она сможет завершить историю, то, возможно, сможет ее продать. Как будто в наши дни кому-то есть дело до Экинья. Но с другой стороны, мир был удивительно полон людей, которых волновали странные, не относящиеся к делу вещи, и у них был безграничный аппетит к прошлому. Поначалу она продвигалась неуверенно, но через некоторое время нашла ритм. Страницы начали заполняться, и вскоре она вернулась к своей старой и приятной рутине: утром работа, а днем размышления в кафе на вершине Санта-Хусты.
После смерти Педру она поддерживала гораздо более регулярные контакты со своими матерью и отцом. Она по-прежнему разговаривала в основном с Джитендрой, но это была слишком старая привычка, чтобы от нее отказываться, и она максимально использовала восстановившуюся способность Санди снова участвовать в обычных человеческих взаимодействиях. Конечно, они оба были невероятно стары и достаточно слабы, чтобы ни один из них не спешил рисковать визитом на Землю. Джитендра никогда не мог до конца понять, почему его дочь так неохотно приезжала повидаться с ними, когда, очевидно, для нее было бы намного легче совершить путешествие. Каждый раз, когда поднималась эта тема, его ответ был одним и тем же: — Если это вопрос средств...
Но дело было не в средствах, и в любом случае ее родители ни в коем случае больше не были богаты. Джитендра всегда был никудышным бизнесменом, и пока Санди занималась математикой в своей голове, он сохранял на редкость неэффективное представление об их домашних финансах. Им повезло, что они могли позволить себе содержание своего дома.
Но однажды в октябре они объединили все, что у них было, и спустились на Землю на месяц. Чику была потрясена, когда встретила их в терминале — это было так, как будто чинг-связь лгала ей все эти годы, заставляя их казаться более крепкими, чем они были на самом деле. Внезапная, ужасающая ясность заставила ее ахнуть — ее родители были двумя очень старыми организмами, которые чрезвычайно преуспели в том, чтобы прожить так долго, как им довелось. Она считала, что их следует изучать командам биологов и знакомить с ними группы школьников в качестве живых уроков истории. Но в то время как их возраст и хрупкость беспокоили Чику, они ни в коей мере не были примечательны в этом старом-престаром мире.
Им обоим нужны были экзокостюмы, чтобы передвигаться. В отличие от Джитендры, Санди родилась не на Луне, но прожила там так долго, что ее кости и мышцы полностью адаптировались к лунной гравитации. В течение первых нескольких дней у нее также были проблемы с солнечным светом Земли, и она нуждалась в солнцезащитных очках и зонтиках, даже когда день был пасмурным. И это был всего лишь бледный, водянистый Лиссабон, а не обжигающе жаркая Африка ее юности. Санди казалась сбитой с толку, не понимая, почему ее затащили в этот бессмысленно карающий гравитационный колодец. Неужели она сделала что-то не так? Неужели она кого-то обидела? Убило бы это ее дочь, если бы она приехала повидаться с ними вместо этого?
Но после первой недели все улучшилось. Джитендра отказался от поддержки своего экзо и даже рискнул сделать несколько шагов без него — ухмыляясь как дурак и раскинув руки для равновесия, как будто он был на полпути через Ниагарский водопад по натянутому канату. — Посмотрите на меня, — прогремел он всем, кто был готов слушать. — Я иду по планете Земля!
Санди тоже начала приспосабливаться. Солнечный свет перестал так сильно беспокоить ее, и, наконец, она смогла есть блюда местной кухни без явных жалоб. Она стряхнула с себя обиду и старалась быть счастливой, как будто щелкнула каким-то выключателем в своем мозгу. Втроем они посетили все местные достопримечательности Лиссабона. Они гуляли по набережным и катались на трамваях, наслаждались соленым воздухом на берегу реки и восхищались отремонтированным подвесным мостом — ясным математическим аргументом, набросанным от берега к берегу, как теорема в хроме. Они посмеялись над чайками, и Чику рассказала им, как она познакомилась с Педру, покупая мороженое в Белеме. По вечерам они наслаждались вином на ее балконе и ужинали в ресторанах по соседству. Они встретились с Николасом за ланчем в захолустном квартале района Шиаду.
— Это хорошее место, — сказала Санди однажды вечером, возможно, имея в виду Лиссабон или Европу, а может быть, даже Землю в целом. — Оно тебе очень идет. Я не удивлена, что нам было так трудно оторвать тебя отсюда.
Это было самое глубокое, о чем шел разговор. Санди намекала на то время, которое она провела, погрузившись в свои мысли, но никогда не говорила об этом прямо. Казалось, она рассматривала все это как отдельный эпизод, прискорбную оплошность, которую они все могли бы согласиться забыть. Но это поглотило годы ее жизни и наложило опустошающий отпечаток на Джитендру. Чику старалась не сердиться на свою мать за то, что она так мало придавала этому значения. Возможно, Джитендра тоже был так счастлив, вступив в сговор с ложью, с которой они оба могли бы жить.
