— Знаете, Павел Петрович, — сказал Столыпин, — я разрешаю вам говорить со мной так только потому, что вы человек особый и чувствуете или знаете что-то такое, что недоступно абсолютному большинству людей.
Вы что-то сделали с наследником и у него улучшились анализы крови. Сейчас анализы стали ухудшаться и, как мне кажется, Григорий Распутин начал дергаться только потому, что он ничего не может сделать без вас и теряет свое положение при дворе.
Цесаревича жалко, вы уж помогите, как сможете, а я переговорю с Его императорским величеством и обеспечу вашу охрану. Речь уже не о гоноре, а о престолонаследии. Наследник плачет, боли, опухают коленки, суставы на руках, жалко императрицу и императора, родители всегда больше всех переживают за своих детей.
А вот по поводу Госдумы позвольте мне с вами не согласиться. Правительство внесло для России закон об аграрной реформе. Россия — аграрная страна и от развития сельского хозяйства будет зависеть развитие других отраслей хозяйства страны. Что мы предложили депутатам? Создать слой зажиточных законопослушных крестьян-фермеров вместо общины и модернизировать сельское хозяйство в руках частных собственников. Для этого закон должен поощрять крестьян выходить из общины на отруба и хутора, и покупать земели и переселение бедноты в Сибирь при содействии Крестьянского банка. И ведь что они удумали? Посягнуть на дворянское землевладение. Да как они посмели прикасаться к землям, которые за верную службу дарованы государем-императором или земли, являющиеся вотчинами предков наших...
Петр Аркадьевич говорил, а сам сжимал кулаки, как будто хотел вдарить по физиономии первого попавшегося депутата Государственной Думы за то, что он смел покуситься на достояние рода Столыпиных. Да знают ли они, что бабушка великого русского поэта Михаила Лермонтова была из рода Столыпиных? Нет, Столыпина не перевернуть. Он будет делать так, как подсказывает его принадлежность к дворянству и как воспитали его в духе верноподданичества и сохранения всех устоев государства.
Единственное достижение — то, что на московских баррикадах не было сражений и все свелось к мародерству. Неизвестно, насколько это изменит ситуацию. Похоже, что не изменит совсем, потому что впереди Россию ждет участие в кровопролитной войне, которой воспользуются большевики, чтобы всеми силами добиваться поражения Россия в войне и превращения войны империалистической в войну гражданскую. В новой войне обученный и вооруженный пролетарий и крестьянство скинут любую власть, на которую ей укажут пальцем, выберут достойных представителей с горячим сердцем и холодной головой в расстрельные команды и сторожами на вышки в концлагерях.
Собственно говоря, свою миссию я могу считать законченной. История никому не даст повернуть себя круто в сторону. Любое препятствие она обойдет и пойдет дальше по проложенному для нее пути.
— Петр Аркадьевич, по имеющимся у меня данным, боевая группа эсеров-максималистов под видом офицеров фельдъегерской связи в середине августа попытается взорвать дачу на Аптекарском острове, где находится ваша семья, и где вы проводите свободное и выходное время, — сказал я, — примите, пожалуйста, повышенные меры безопасности.
— Ха-ха, — засмеялся Столыпин, — даже среди эсеров есть порядочные люди, и они никогда не посмеют взорвать частный дом, куда приходят и просители и где находятся моя семья. Что вы еще мне можете рассказать, Павел Петрович?
— Вы зря смеетесь и не верите мне. Если хотите, то я могу дать вам полный текст вашего первого выступления во второй Государственной Думе, — сказал я.
— И когда произойдет это мое первое выступление? — саркастически поинтересовался Столыпин.
— Шестого марта 1907 года, — ответил я.
Глава 23
— У меня есть все основания не верить вам, — сказал Столыпин, — но все, что вы говорите, сбывается. Хочу спросить еще вот о чем. Каково предназначение маленькой металлической коробочки, которая находится в вашем саквояже? После вашего исчезновения я приказал доставить к себе саквояж. Я думаю, что вы не обидитесь за то, что я открыл саквояж, но я должен был убедиться, что там нет динамита. Предполагаю, что это какой-то прибор.
И он поставил на стол мой саквояж, который остался на старой квартире.
Я заглянул в саквояж. Все на месте. Коробочка — это мой персональный карманный компьютер. Аккумуляторы разрядились. Все время были проблемы с их зарядкой. Частота тока 50 герц, напряжение 125 вольт, но розетки рассчитаны на вилки с тоненькими штырьками, а не на вилки евростандарта.
Вилки евростандарта были созданы специально для того, чтобы перекрыть доступ новой техники в Россию. Нормальные страны всегда думают о том, с кем они будут дружить, торговать и в соответствии с этим разрабатывают стандарты. Но только не Европа. История показывает, что Европу, куда ни целуй, всегда одно и то же. И я в 1905 году от Рождества Христова привязывал проволочки к вилке персонального компьютера, чтобы включить его в сеть при помощи зарядного устройства. Архаизм, а что поделаешь. Россия еще не доросла до того уровня, чтобы делать собственную компьютерную технику.
Тут все говорят, что компьютер изобрел один инженер из бывшей столицы Степного края, да что толку от этого. Опять уподобляемся китайцам, которые порох изобрели, а воспользоваться результатами изобретения не смогли. Кому нужен приоритет, если пользуемся всем заграничным? Что говорить, если все руководители страны и губерний предпочитают ездить на иностранных машинах, патриоты, твою медь.
— В этой коробочке, Петр Аркадьевич, — сказал я, — находятся тексты книг и другая информация, которая мне нужна. Я вам могу ее показать, но лучше бывает, если человек не будет заглядывать в свое будущее. А вот как технически оно работает, я вам с удовольствием покажу.
— Вряд ли я разберусь в этой технике, да и не пристало премьер-министру великой державы иметь навыки пишбарышни, — сказал Столыпин, — для этого у премьера есть штат служащих, которые все запишут и перепишут набело. Я хочу знать, сколько мне отпущено, чтобы иметь возможность реализовать то, что я задумал.
Насколько же закостенела Россия, если даже в XXI веке большинство высших руководителей все так же с ноткой презрения относится к новой коммуникационной технике и к компьютеризации. Что может достигнуть страна, если руководство этого не хочет? Можно выпрыгивать из штанов, доказывая, что нам нельзя допускать научного и технологического отставания, но, когда "кибернетика — продажная девка империализма", эта страна никогда не вырвется в число передовых. Левши никогда не определяли технический прогресс. Если на микрочип присобачить серебряные подковки от блохи и на каждом гвоздике подковы написать: "Привет героическим защитникам города-героя Севастополя", то микрочип работать не будет, хоть всего его подковами обколоти. Все программисты, в том числе и российские, работают на Западе, и ни одной русской программы нет, а компьютерной техники тем более.
— Петр Аркадьевич, человек счастлив потому, что он не знает своего будущего. Вы удовлетворите свое любопытство, а потом будете ждать черный день. Если бы вы что-то начали делать, чтобы отодвинуть этот день, то я это сделаю. Но я знаю, что все останется так, как оно есть, — сказал я.
— Павел Петрович, — сказал раздраженно Столыпин, — совершенно не понимаю, почему я вам разрешаю так со мной разговаривать. Стоит мне только пальцем шевельнуть...
— Шевельните, Петр Аркадьевич, — сказал я, — подьячего Крякутного кнутами запороли, а потом плакали от умиления, глядя на французские дымовые шары братьев Монгольфье. Пробился у нас изобретатель капитан Мосин. Приняли на вооружение его винтовку образца 1891 года, забыв об имени изобретателя. А сравните эту винтовку с винтовкой Ли-Энфильда? Весь мир знает этого изобретателя и качество этой винтовки лучше русской. Почему? Сами себя не уважаем. Вы думаете, если бы Иисус Христос объявился в России, то он бы остался цел? Ничуть. На кресте бы его не распяли, но оглоблями забили. Прославились бы на весь мир. Почему вы не боретесь с революциями? Крестьян порете? Это вас пороть надо, дворян, которые в отдельных комнатах жили и воспитывались у гувернеров, а потом пошли в народ поднимать его на лучшую жизнь. Вот где собака зарыта. Ваша дворянская солидарность приведет к тому, что одни дворяне будут уничтожать других дворян и бывшие крестьяне будут вам указывать, где в Москве ямы копать и каким образом разрушить храм Христа Спасителя.
— Да как вы смеете святотатствовать? Как вы говорите о русском дворянстве, покрывшем себя славою на полях сражений и в развитии наук разных. А сами-то вы дворянин? — закричал Столыпин.
— Дед мой из крестьян, отец из рабочих, — сказал я, — а сам я учитель истории, окончил университет и сейчас я пытаюсь помочь вам, но встречаю такое сопротивление от людей, обреченных на революционное уничтожение, что мне кажется, что вы все с революционерами заодно. Ретроградство губит не только науку и искусство, ретроградство губит государства.
— Хорошо, давайте говорить по-деловому, — предложил Столыпин. — Какова моя судьба?
— Незавидная, — ответил я, — царское равнодушие погубит вас, а затем царская семья погубит и себя, ввязавшись в ненужную России войну и приютив на своей спине Григория Распутина.
— Насколько оправдано ваше предположение о том, что на мою семью на Аптекарском острове будет произведено покушение, — спросил Столыпин.
— Я это знаю точно. Главное, не вспугнуть их. Тогда они изменят планы и это еще опаснее, — сказал я.
Хорошо, я приму меры, но мое предложение о том, чтобы вы были миом личным советником остается в силе, — сказал премьер, — а сейчас идите, вас ждет другой Распутин.
Глава 24
Встреча с Григорием Распутиным проходила в отдельном кабинете ресторана. Он всегда выбирал рестораны кафе-шантанного типа с кордебалетом или с цыганами.
— Эх, друг ты мой разлюбезный, садись вот сюда, самое лучшее место для тебя приготовил, — суетился Распутин, усаживая меня, — эй, человек, налей-ка гостю лучшего вина.
Половой, а по-современному, официант неслышно появился и взялся за блестящее горлышко бутылки шампанского, торчащей из серебряного ведра со льдом. Рукой я остановил его и показал пальцем на графинчик с водкой, которая тоже стояла на льду, потому что графинчик стоял запотевшим и "пускал слезу". Для закуски я положил себе в тарелочку грибки соленые, грузди с лучком и кусочек сочной буженины.
— Ну что, со свиданьицем Распутиных, — захохотал Григорий и поднял свой бокал с неизменной мадерой. — Дай Бог, чтобы не последняя была.
Мы выпили и принялись степенно закусывать, но Григорию не терпелось сразу приступить к делу:
— Отец Петр, помогай давай, мы с тобой и Богу служим, и императору с императрицей...
— Положим, служишь ты, — остановил я его, — а я тут сбоку припеку. Императрица готова довериться первому встречному, а человеку грамотному и с рекомендациями доверия нет.
— Дак ведь и я тоже не без рекомендаций царице был представлен и отрекомендован высокопоставленными лицами так, что в советники, почитай, главные, выхожу, — не удержался от хвастовства Григорий.
— Вот и советуй ей, а чего ты от меня хочешь? — спросил я.
— Так вот вы все грамотные, учитесь наукам вашим, а как кто неученый к вам за помощью обращается, так вы от тех и нос воротите, — обиделся Григорий.
— Ты вот грамотных в уважение не ставишь, а сам не знаешь, чего ты хочешь, — отпарировал я. — Если чего-то хочешь конкретно, то скажи сразу, а если сказать не можешь, то посиди и подумай, а я еще рюмочку анисовой под осетринку пропущу. И смотри ведь водка какая — ну чистая слеза, и горечь дает быстро проходящую, после того как хлебушка ржаного понюхаешь и как вкус рыбки оттеняет...
— Ладно, давай еще выпьем, — согласился Григорий, — трезвый язык как костяной, а по пьянке человек складно говорить начинает и все, что на душе есть, так и выскажет. А по мне так вино сладкое лучше. Водок-то всяких я свою бочку выпил, пора и меру знать.
Мы молча выпили и закусили. Потом еще налили и закусили. Григорий мужик крепкий, но хмель всегда приходит быстро, создавая эйфорию, а потом проходит, переводя эйфорию в состояние сверхкритичности, когда с человеком говорить совершенно невозможно.
— Ладно, скажу тебе прямо, — снова начал Григорий, — цесаревича лечить надо, а я не лекарь. От баб все пошло. Начали говорить, что в постели со мной они Бога видят и что сходит на них благодать Божья. А я, когда их пользую, ничего окромя тела ихнего не вижу. А раз им нравится, то я не дурак убеждать их в обратном. Ох, и доставалось мне за баб. И кольями били, и в воде топили. Выжил и даже сильнее стал. Доктора меня разные осматривали. Говорят, что мужик, который недалеко от обезьяны ушел, женскому полу нравится больше, чем красавцы всякие писаные. Хуаны Казановы тоже не красавцы были, а силу над женщинами имели немеряную. А почему? Да потому что охнуть им не давали, сразу за причинное место и в постель...
— Хватит врать, — сказал я, — Дон Хуан и Джакомо Казанова были грамотными людьми и владели наукой обольщения...
— А ты сам-то эту науку знаешь? — возразил мне Григорий. — Мне тут как-то студент, недоучившийся по медицине, науку преподавал. Эти, про кого ты говоришь, не такие уж красавцы были, обхождение имели, но знали, что женщину сразу нужно брать за мягкое или круглое место. Это Богом специально так создано, чтобы руки мужские к ним липли. К местам этим.
— Да ты понимаешь, темнота, что образованная дама и баба простая тебе по роже съездит, если ты сразу их лапать начинаешь, — засмеялся я.
— Правильно, — рассмеялся Распутин. — Думаешь, я по роже не получал? Получал. И Хуан с Казановой огребали по полной норме, но в большинстве случаев мы получали то, что хотели. Женщины они тоже люди живые, а если о тебе еще слава идет, плохая или хорошая, тут уж редкая устоять может. Так вот, баб-то я ублажать умею, руки накладывать тоже могу. Любого человека по голове или по телу погладь, молитву прочитай, да слова сочувственные скажи, и человеку сразу полегчает. Любому. А ведь у каждого в руках энергия разная. Стаканы я двигать не могу, вода от взгляда моего не кипит, но вот поглаживанием людей понемногу лечу. А тут пацаненок маленький. Ничего еще не соображает и не знает, кто я такой, и ведь не внушишь ему, пока он даже разговаривать не умеет. Вот на белые халаты реагирует и орет, изгибается весь. Я докторов отогнал, успокоился он, а анализы-то все хуже становятся. И на меня уже с подозрением начинают глядеть, того и гляди со двора погонят, а не хотелось бы от кормушки с икрой отрываться. Вот и помогай мне, а я уж тебя не обижу.
— Ну, ты, Григорий, и наглец, — остудил я его, — в благодетели ко мне напрашиваешься? А не думаешь ли ты, что мне это вообще не нужно? Ты хочешь все сделать шито-крыто, а меня за это могут в кандалы заковать и на Сахалин по этапу отправить. Вот ты и пойдешь сейчас к твоему папеньке царю и маменьке императрице и скажешь, что врачевать наследника мы будем вдвоем, и ты будешь охранять меня от всех любопытных и куда не надо нос свой совать, не будешь. Понял? На других условиях мы с тобой дружбу водить не будем.
