Приятель-мохноног у Тачи тоже есть. Время от времени появлялся в мастерских, "доставал всякие вещи, которые так просто в Ларбаре не купишь". Или это тот же химик, кого пригласили Семибожники, или другое лицо, пока не понятно.
Мастера Венко Луппи из Тепловой гильдии Приморья не существует. На Желтых Мельницах по его адресу проживают люди, и по домовой книге числятся они. Знакомство с мохноногом отрицают. Ни дворник, ни соседи не припомнят такого. Гильдейский староста, ответственный за наем работников, ответил на наш запрос: истопника Венко Луппи у них нет и не было за последние двенадцать лет, более ранние данные — в архиве, но они "постараются уточнить". Или наши ребята проглядели подделку, или удостоверение "чистое", купленное у того же старосты. Значит, следующий запрос, руководству Тепловой: пусть разбираются, проходит ли у них по приписным книгам это удостоверение.
Мохноножская община заверила, что готова предъявить Венко Луппи, двадцати одного года от роду, но только в присутствии представителя Совета по делам несовершеннолетних. Дитя едва ли нам годится: в этаком возрасте мохноног не может выглядеть, как взрослый. Других членов семьи Венко, носивших имя Луппи за последние три столетия, на нынешний день в живых нет. Скончались и похоронены, самый молодой — 920 года рождения. Если бы и был жив, нам не подошел бы — древний старец.
То, что жестянщик Тачи общался с каким-то мохноногом, мне подтвердил благородный Таррига, господин Винначи, глава МСТ. Тот ли это тачин знакомый, которого описали механики, или другой? Род деятельности этого мохнонога господину Винначи не известен. Замялся он, выговаривая это, я спросил: а сами Вы не знаете такого Венко Луппи? "Луппи, Луппи... Я явно слышал это имя, только не вспомню, где".
Насчет денег господин Винначи опровергает показания Ламби. По его словам, средства, собранные на праздник, до сих пор у него, хранятся дома в несгораемом сундуке. Теперь, увы, пойдут в основном на помощь семье Даггада и на лечение пострадавших. Храбрый химик, убегая из "Петрушки", прихватил деньги — и честно отнес их начальству? Да не своему, а вражескому, если верить Дакко в том, что химика наняло СРБ? Или денег было еще больше — три укладки по девятьсот тысяч? Или Винначи уже возместил потери из собственных сбережений?
Беседую я с господином главою Союза. Входит Марручи. В простоте сердечной молвит: тебя мохноног дожидается, полчаса уже. Господин Винначи услышал это — и совсем сник. Но больше ничего вспомнить не изволил.
Мастер Чилл, как и обещал мне, провел за сутки обширные изыскания. Нашел мне подходящего по описанию мохнонога. Мастер Моти Бенни, рожден в счастливом 999 году в огороднической семье в окрестностях Баллу. Служил в войске, гренадер, имеет отличия, в отставку вышел четвертьсотником в 1066-м. После этого учился в Ларбарском Университете на Естественном отделении, занимался химией, считался восходящим светилом. Что именно он исследовал, мастер Чилл не знает, только предположил, что "область секретная, иначе бы коллеги мне сказали". Получил уважаемый Моти первый ученый разряд, место преподавателя, но проработал недолго — до 1078 года. После этого родня и бывшие коллеги-ученые не имеют о нем известий. "Кажется, его пригласили на Дибулу, на один из оборонных заводов. И там Моти умер. Наверное, умер: в Приморье ни извещения, ни тела не присылали, но... Понятно, дело государственное... Там, может быть, и тела-то не осталось, да если и было, то хоронить его нигде, кроме Дибулы, нельзя... Семья Моти всё собирается запрос написать, да по людским меркам они Бенни — не самые близкие родичи, а близких не осталось. Жалко, жалко, даровитый был юноша..."
Что у нас получается, Господи. Супруг мастерши Магго, как она узнала, не умер, хотя и его числили покойным. Мастер Моти тоже — не умер? И не на Дибуле трудился в последние сорок лет, а в Приморском ОО, под чужими именами? В том числе и как Венко Луппи? Или Моти избрал третий путь: не на Дибулу и не в здешнее Охранное, а в вольные странники. Тогда он по нашей части. Надо будет сегодня расспросить Талури Райлера: что он знает о мохноногах, связанных с Мастерскими.
А вечером мы идем в гости. Старушка Магго на радостях, что внучку отпустили домой, пригласила весь Участок — "отметить". Всем не получится, конечно, но зайти к ним надо. Перемолвиться с господином Нарикандой, а может быть, и еще с кем-то из доброхотов этого семейства.
* * *
70.
За пять дней до Новогодия. Вечер.
Квартира семейства Магго на Ополченской, 8
В комнате мастерши Алилы накрыт большой стол. Пироги с капустой и с грибами, домашние соленья, деревенский сыр. Селедка куплена в городе, но картошка, сметана — свои. Самогон тоже свой, со станции Магго.
У стола, как бы ни был он велик, всем гостям не уместиться. Поэтому восточных людей усадили на кровать: им так привычнее, с тарелкой в руках. Дядя жениха, господин Нариканда, беседует о чем-то с сотником Бардангом.
Стражники и соседи угощаются. Доктор Талдин всем наливает. Здравицы произносит в основном он же: как удачно всё обошлось и какая чудесная женщина Алила. "Мужественная..."
Доктор Чабир явился с гудком: какой же праздник без музыки. Теперь настраивает его — в комнате у Минору, подальше от шума.
Минни заходит к нему. Бабушка велела проверить, чего он там: обиделся, что ли?
— Песня новая. Слова спишу. Споем потом, угу?
— Что за песня, чья?
— В трактире слушал. Напев хорош. На высокий голос.
— Покажи, как настроишься.
— Угу. Там тетрадь. Мать выписала. Задания до каникул.
— Общее естествознание?
— И химия.
— Благодарствуй. Только... Меня — что, еще не отчислили?
— Не собираются. Надо сдать.
— Да всё равно же я год теряю или больше.
— Мать говорит: можно заочно. Первый год.
— Ну, да. Кроме лабораторных. Вообще-то было бы здорово.
— Угу... Ниже?
— Вторая струна? Пожалуй. Как твой разряд?
— Ты тоже... К лету будет.
— Скажи, мастер: а ты зачем в это дело ввязался?
Она не поясняет, в какое дело. В ее с Талури Райлером. И доктор понимает без пояснений.
— Не люблю, когда хорошим людям гадят.
— Да уж, хорошим...
— Мне нравятся. Значит, хорошие.
Гудок настроен. Чабир наигрывает напев: грустный, скорее сельский, чем ларбарский. Резко обрывает, глядит вопросительно.
— Угу?
— Угу, красиво. Попробуем разучить.
* * *
Под хорошую выпивку еда кончается быстро. Не в обычаях бабушки Магго оставлять гостей без закуски. Она бы и сейчас уже хлопотала, не займи ее разговором стряпчий. Пришлось отправляться на кухню минниным подружкам — девчонкам из хора. А чтобы девушки не заскучали при чистке картошки, пошел с ними и мастер Харрунга. Только пару стопок с собою прихватил. Полных, для поддержания разговора.
— ... И тогда досточтимый подумал: "Нехорошо получается. Парня я в город спровадил, обещал за невестой его присмотреть, а она — вот тебе и здрассьте — замуж собралась. Да за другого. Поеду, повинюсь". Приезжает, делает скорбное лицо, готов уже каяться. А парень ему: "Ох, грешен я досточтимый!" "Что такое?" — спрашивает. "Да, понимаете, невесту я себе в городе присмотрел. Люблю — не могу. Женюсь!"
Храмовые девицы блюдут трезвые обеты, даже не курят. Зато у них заварен чай. Судя по запаху, зверобойный.
Курить доктор тоже будет на кухне: в комнате нынче к окошку не проберешься.
— Это Вы к тому, что Минору с Гамми насовсем поругалась, да? То-то его не видно.
— И ничего не насовсем... Ваше здоровье, барышни... Да и не ругались они. Гамми вон за ней на поселение ехать собрался, ежели что. И Минору, кстати, не против.
— А-а, тогда хорошо. А Вы ему, мастер, кто?
— Ну, как сказать — кто? Давний знакомый. Вы вот этот огурчик не режьте, пожалуйста. Я его так...
— А мы думали — родственник. Вы на Гамми похожи. Даже больше на дядю его.
— Это на господина-то Нариканду? Семеро с вами, барышни! Ну, разве что усами.
— Нет-нет, правда. И выражением лица. И — вообще...
Мастер допивает вторую стопку.
— Не замечал. Пойду, сравню, что ли...
* * *
Старушка Магго за столом перевела немного дух после всей суматохи. Даже развеселилась. В глазах — хитрые такие синие искорки. Цвета Обретения, как и положено по Семибожной вере.
Стряпчего Якуни повело на сложные рассуждения:
— ...допуская, что даже если такой человек, как он, то есть что самоставный Пестрый жрец...
— Погоди-ка, милый, это Талури-то — жрец?
— Не прошедший посвящения по установленным правилам, однако в общине признанный за такового...
— Да какой он жрец? Он же — рыцарь!
— Что уважаемая имеет в виду?
— А что тут иметь-то можно? Рыцарь — хранит, чтобы чего худого не вышло. А жрец — обустраивает, чтобы было как надо.
— Райлер? Хранит свою общину? Я сказал бы, что наоборот...
— А за то его и жалко. Пытался ведь хранить-то, да вот не вышло. А жениться? Жениться ему нельзя. Где ж это видано, чтоб Пестрые рыцари женились? Я как увидела их с Минни вдвоем — сразу поняла. Зря Алила боялась...
— Вы, получается... как бы сказать... с ним лично знакомы?
— А что? Приезжали они ко мне. Летом еще. Сливу для Храма собрать.
— Тогда, может быть, Вы мне проясните, чего я никак не пойму. Вот он, этот рыцарь, — чего добивался? Зачем ему...
— Эх, внучек. Мне толковал тут один. Мол, Лури потому между Минни и той своей качался, что ей все должны, а моя-то — всем должна. Равновесие всё искал. Так вот: не Равновесия он ищет, а Жизни. С этими, с кем он связался. Уж на что они — к любому непотребству, кажись, готовы, а рано или поздно и в них тяга-то к Жизни просыпается. Глядишь — на душегубство и не пойдут, себя пожалеют. Пестрому человеку этакое чуять — ой, как надо!
* * *
На улице почти темно. У подъезда дома восемь стоят Гаммичи и мастер Ниарран.
Газетчика звали вместе с невестой, барышней Гайчи. А она передала, что не сможет: дежурит сегодня в Первой Ларбарской.
— Не нужен — ну и что? Никакому человеку не пожелаешь, чтобы ему... Чтоб он в ком-то другом на самом деле нуждался. Как мастерша Мауданга в Райлере. Я же знаю: Минору мне нужна. И опять-таки, не потому, что я без нее пропаду. Просто хочу быть с нею. Навязываюсь? Так я ведь тут не затем, чтобы блеснуть учтивостью.
— А если: двери всегда открыты, почта вся — срочная, во всякий миг я к услугам моей государыни, но когда ей нужно мое блистательное отсутствие, так я и его готов обеспечить... как-то так?
— Ну, вот Вы бы сами, мастер, долго так выдержали?
— Часа полтора. Почта-то — срочная...
Из подъезда боком выбирается доктор Талдин Курриби. В охапке держит большой сверток. Сверху выглядывают луковые перья.
— А, женихи... Вы чего тут?
— Да всё о своем. О свадебном.
— Молодцы. А я вот — к своей Алиле. С гостинцами.
Пошатываясь, доктор направляется вниз по улице, к набережной.
— Не пустят, — вслед ему заключает один из женихов.
— На Водорослянку всех пускают. В любое время суток. В крайнем случае, окажут врачебную помощь.
* * *
71.
За пять дней до Новогодия, десять часов вечера
Восточный берег, Старая Гавань, Канатная улица.
В Старо-гаванском участке темно. Рабочий день закончился. Освещено лишь окошко на первом этаже, в дежурной. Да еще горит фонарь над караулкой у ворот. Сонно всхрапывают лошади на служебной конюшне. Как бы ни уверял десятник Марручи, что будущее за самобеглыми махинами, а от лошадей стража откажется нескоро. Тихо. Коты свое уже оторали, а для птичьих песен время еще не пришло.
Ларбар спит. Отсыпается впрок перед праздником. Через день-другой арки, дома и площади украсят цветами. Двенадцать разных пород и оттенков по числу стихий. Хорошо в Приморье. В Чаморре в это время еще снег — а что за Новогодие без цветов? Бедные северяне.
Новый год и пять праздничных дней после. Пять дней, в которые трезвенники напиваются до бесчувствия, праведники забывают о своих обетах и безобразничают, а воры и головорезы отдыхают от беззаконных своих деяний. Так что если есть какое-то дело, от которого нельзя отказаться в течение года, — в праздничные дни и ночи можно им пренебречь. Отдыхайте, граждане Объединения, хоть пять дней поживите вопреки привычному укладу — послужите Равновесию.
Городовой у ворот потягивается, обводит взглядом стену Змейского Подворья напротив, темные окна соседних домов. Достоять эту смену, а потом останется еще одна — последняя в этом году, двадцать девятого. Повезло. Праздничный рассвет можно встретить дома, с женой и детьми. Вручить подарки, посидеть за столом, сходить на гулянье. Да как обычным гражданским — без формы и оружия. Что тут говорить — повезло!
В Ларбаре нынче спокойно, не то что в прошлом году. После Кисейной присмирели крамольники и смутьяны, сидят, не высовываются. Никто не ломится ночью в участок — срочно, мол, идемте скорее, не кричит: "Помогите! Грабят!". И кутежей пьяных меньше, и супруги в порыве ревности друг за дружкой с ножами не бегают. А у ребят с Западного берега, что на Башенной обычно дежурили, теперь и вовсе не житье, а мед. Опустела площадь, говорят. Одним словом — благодать. Всегда бы так.
В конце улицы стук копыт по булыжной мостовой и грохот колес. Наемный экипаж везет богатого гуляку из кабака? С вокзала кого-то домой доставляют с поклажей? Нет, даже по звуку слышно: грузовой возок, не извозчик. Движутся вниз по Каменной к мосту, должно быть, на тот берег. И что они забыли в такой-то час?
Возок подкатится ближе, въедет в круг фонарного света. Действительно, грузовой. Пара гнедых лошадок, на козлах — мужик кутается в плащ, прячется от зябкого вечернего ветра. Сама повозка крытая, не новая, но добротная, видна рука бережливого хозяина. Две дверцы с боков и одна — широкая — сзади, чтобы удобнее было грузить тюки, бочки или чем уж он там торгует.
Возок проедет мимо ворот, поравняется с углом здания участка. Молодец хозяин — ни одна ось не скрипит, все смазаны, и дверцы не дребезжат. А вот замки на дверцах, видать, плохие, раз уж одна из них, задняя, случайно открылась на ходу. Не просто открылась — распахнулась. В темноте повозки мелькнуло два светлых пятна. Две головы — побольше и поменьше. Что-то летит через ограду в сторону участка, небольшое, продолговатое, а вслед за ним и еще одно. Надо засвистеть...
Окрик кучера — и кони с шага переходят в галоп. Мог бы и не кричать возница — грохот тяжелого удара за спиной действует лучше любых понуканий. Угол здания окутывает даже не дым — серые пыльные облака. Будто большой палкой стукнули по ковру, несколько лет не чищенному. Кто бы мог подумать, что в Старо-гаванском участке так много пыли?..
* * *
72.
За пять дней до Новогодия, около десяти часов вечера.
