| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Он глубоко откинулся в кресло и закинул ноги на край стола, бездумно глядя, как прогорает по контуру, обнажая багровеющий табак, тонкая бумага очередной, раскуренной в две быстрые затяжки, сигареты. Да, ему нравилось шокировать курятник, но еще больше он ценил удобство, а именно в этой расслабленной позе, когда взгляд беспрепятственно скользит по потолку, походя цепляясь за мельчайшие трещинки в побелке, его мозги работают особо хорошо.
Мозги... То, что у него есть, точнее, Бог дал, и Фреду нравилось их напрягать, нравилось даже больше, чем секс и выпивка. Каждая нерешенная загадка — это вызов, а вызовы он, будучи победителем, любил.
Подумать было о чем. Спонтанно начавшаяся операция привела к неожиданным результатам. Неделю назад прямиком из Лэнгли свалился приказ принять и оказать максимальное содействие туристу, которому вдруг приспичило посмотреть Ленинград. Приехавший днем действительно с неподдельным удовольствием осматривал город и прошелся по Эрмитажу, уделив особое внимание Питеру Брейгелю-младшему и другим малым голландцам, а вечером забрел к Фреду на огонек и, предъявив удостоверение директора разведывательного департамента Управления по борьбе с наркотиками, по-хозяйски расположился в кабинете. Всю ночь он умело, до зубовного скрежета, потрошил сначала Фреда, потом Синти, заставляя вспоминать малейшие детали. Загоревший под нездешним небом, с лучиками белых складок вокруг голубых глаз и повадками тигра, он легко отмахнулся от жалоб цэрэушников на тяжесть работы в СССР:
— Вы страх, парни, забыли, как выглядит. Поверьте, у вас тут лафа! У меня там тоже такие, как вы, работают, молодые и с зашкаливающими борзометрами... Три недели назад одного раскрыли, а тело потом подбросили. Так вот ему коленные суставы дрелью высверливали. Все понятно?
Фред задумчиво прищурился, глядя куда-то вдаль сквозь расплывающееся над ним колечко дыма. Основное было сказано на прощанье, сегодня утром:
— Те восемьдесят страниц, что вы принесли, прозвучали как набат колокола. Мы прохлопали, что к нам в постель ползет черная мамба. Все очень серьезно. Президент через неделю проводит совещание по этому вопросу. Я буду просить, чтобы вас не двигали из Ленинграда. — Он с усмешкой посмотрел на чуть слышно застонавшую Синти. — Нам очень-очень нужна такая информация, за любые деньги и под любые гарантии. Можете смело считать, что одно это письмо окупило все затраты на ЦРУ в этом финансовом году. Скоро вам подкинут пару опытных агентов глубокого прикрытия, но главные — вы. Вы начали, вы достигли успеха, вы и продолжайте. Берегите контакт — это раз, дрожите над ним, хольте и лелейте. И пытайтесь сделать его двухсторонним. Ищите, думайте. Еще раз повторяю — любые гарантии, любые деньги, при необходимости — все наши возможности по эксфильтрации из СССР. Нам этот человек очень нужен, он очень много знает. Кстати, там и аналитическая часть неслабая, учитесь. Ну бывайте...
Не снимая ног со стола, Фред изогнулся и дотянулся до джезвы, наполнил крошечную чашку, с облегчением откинулся назад и, сделав первый тягучий глоток, начал сортировать возможные зацепки. Они есть, определенно есть, их не может не быть...
Эпилог
Воскресенье 15 мая 1977 года, день
Ленинград, набережная Фонтанки
— Куда пойдем? — Тома обхватила мою руку и на мгновение чуть повисла на ней.
— Сюрприз, — довольно улыбнулся я.
— А что в сумке? — С детской непосредственностью обернулась вокруг меня, с любопытством разглядывая пухлую ношу, свисающую с моего правого плеча.
— Еще пара сюрпризов. — Я насладился теплым прикосновением.
— Сегодня будет день сюрпризов?
Я серьезно взглянул на резвящуюся девушку и, на секунду замерев, еще раз задумался. Уверен ли я в себе? В своем решении?
Подо мной, балансирующим на грани, распластался покорный мир, на миг представ беспамятным телом, распятым на операционном столе Истории. Пронзительно ясно, даже сквозь укутывающий будущее туман, я ощутил развилку: сделав сейчас с этой грани шаг в ту или иную сторону, могу как убить, так и вылечить пациента.
Удивительно, из каких мелочей складываются повороты Истории. Или не мелочей?
— Да, — говорю твердо. — Сегодня — день сюрпризов.
Веселясь и дурачась, прошли метров сто по теплым плитам набережной, и я направил нас вниз, к реке, по истертому гранитному спуску. Фонтанка лениво полизывала язычками мелких волн последнюю ступень, на фоне неглубокого песчаного дна бликовало серебро пробирающихся вверх по течению то ли уклеек, то ли колюшек.
Я притянул Томино запястье, взглянул на часики и нахмурился.
"Опаздывает... надеюсь. А нет, вон он", — выдохнул с радостным облегчением и с предвкушением заулыбался, глядя на торопливо выкатывающий из-под моста знакомый катерок. Небрежно предложил:
— Как насчет прокатиться по каналам?
Тома округлила глаза:
— На чем?
— Уверен, такой красивой девушке никто не посмеет отказать. Помаши катеру рукой.
Тома нерешительно взмахнула, и посудина, чуть довернув, запыхтела в нашу сторону и начала притираться к спуску.
— Что, молодежь, садись, — пробасил краснолицый Степаныч, чей энтузиазм был вчера удобрен червонцем и моим обещанием дать еще один по завершении прогулки.
Я перешагнул через борт и, подав недоумевающей Томе руку, провел ее к расположенному вдоль борта сиденью. Достал из сумки клетчатое покрывало и накинул поверх досок:
— Пристраивайся.
Она неуверенно села, наклонилась к моему уху и, постреливая глазами на корму, прошептала:
— Что это он?..
Я воспользовался моментом и, практически уткнувшись губами в мягкое ушко, нашептал:
— Не устоял перед твоим обаянием. Как и я.
Довольно посмеиваясь, Тома легонько ткнула меня кулачком в бок:
— Я серьезно!
— Это сюрприз.
— А-а-а... — Она отклонилась и как-то по-новому посмотрела на меня. — Здорово...
Мы вплыли в полумрак Измайловского моста. Я приобнял поежившуюся Тому за талию и чуть притянул к себе:
— Давай полюбуемся городом. С реки он выглядит совсем иначе.
И действительно, при взгляде с воды ровные фасады питерских особняков и доходных домов, встав на пьедестал гранитной набережной, становятся заметно выше, и родные места вдруг преображаются в таинственных незнакомцев, даря новый взгляд на привычные ансамбли. Прижавшись друг к друг, неторопливо скользим по городу дворцов, казарм и парков, завороженно любуясь необычными видами и лишь изредка обмениваясь удивленными и восхищенными восклицаниями.
В тени мостов я придвигаюсь еще ближе и, чуть касаясь губами основания шеи, длинно и осторожно выдыхаю теплый воздух. Тома, дернувшаяся в первый раз от неожиданности, теперь зябко замирает и крепче прижимает к себе мою руку. Я же сладко млею от той неясной надежды, что, возникнув от этой невинной близости, начинает стремительно разгораться, выжигая всю мою сущность; от надежды, что сворачивает мир почти в точку, в маленький уютный кокон, зыбкие границы которого намечены теплом, исходящим от наших тел. Потом железные фермы, усыпанные гигантскими заклепками, заканчиваются, и на нас отвесно падает свет, безжалостно разрушая краткое уединение. Мы смущенно отклоняемся друг от друга, чуть-чуть, на несколько сантиметров, так, чтобы уже возникла видимость раздельности, но только видимость и не более того, и с надеждой измеряем взглядом расстояние до следующей густой тени.
Проводили глазами Аничков мост, я, чуть отсев, полез в брошенную под скамейку сумку. Тома иронично зафыркала, когда я, позвякивая, извлек два стибренных из серванта хрустальных бокала и бутылку шампанского:
— Дачу уже забыл?
Я густо покраснел и с сожалением посмотрел на бутылку:
— Н-да... Ну тогда только по два бокала — и все. Степаныч, — я повернулся к корме и показал бутылку, — поможешь добить?
— Да не вопрос. Помогать молодежи — наша святая обязанность, — убежденно сказал он и довольно разгладил правый ус.
Я хлопнул пробкой и лихо разлил пенящуюся струю по бокалам. Проплыли Инженерный замок, поднырнули под мост, и мимо потянулся Летний сад.
— Тома... Томочка... — Горло неожиданно перехватило, и я смешался, забыв подготовленные слова, а потом выдернул на язык первое подвернувшееся: — Я старый солдат и не знаю слов любви...
Кончик носа Томы презрительно сморщился, чуть-чуть, почти незаметно. Улыбка еще танцевала на губах, но зрачки превратились в воронки, куда, как в черные дыры, начало стремительно истекать веселье.
Я замер с перехваченным от волнения дыханием — так замирает сапер, обнаруживший, что уже поставил ногу на мину, но еще, к счастью, не услышал щелчка взрывателя.
— Стоп! — замахал рукой, пытаясь прогнать только что наговоренную чушь. — Стоп... Ты права, фигню молочу.... Паясничаю на нервной почве. Извини. Сейчас...
Посмотрел в высокое небо. Господи, ну почему это каждый раз так мучительно тяжело?!
Пару раз глубоко вздохнул, собирая всю смелость, и решительно взглянул прямо. Голова закружилась, и я начал проваливаться в эти наполненные тревожным ожиданием, разноцветно-зеленые с оранжевыми крапинками глаза.
— Солнышко... — выдохнул с радостным страхом, — понимаешь, я без тебя жить не могу... Я тебя люблю. Молчи! — испуганно воскликнул я — вдруг показалось, что она хочет качнуть головой. — Молчи... пока.
Я замер на миг, вслушиваясь, готовый ко всему, вплоть до тревожного скрежета разверзающихся прорех мироздания и визга выскакивающих оттуда лангольеров. Нет, тихо... Наклонился поближе и, осмелев, с жаром продолжил:
— Да, люблю. Я знаю, что мы лишь школьники, почти что дети... — Я чуть печально улыбнулся. — Пока дети. Ты можешь не отвечать, я лишь хотел сказать тебе о том, что ты теперь для меня значишь.
Сказал! С облегчением выдыхаю и вижу, как ползут у Томы вверх уголки губ, а на щеках начинают проявляться милые ямочки. Меня неудержимо тянет вперед, и я наклоняюсь к ее губам. Тома опять стреляет глазами мне за плечо, на корму, и заливается густым румянцем.
— Потом... — шепчет чуть слышно.
Я приостанавливаюсь, незаметно втягиваю ставший родным запах, затем улыбаюсь глазами и согласно прикрываю веки. Потерплю. И вновь поднимаю позабытый бокал:
— Пусть этот тост будет за нас, за то, чтобы наше прекрасное далеко — было.
Тома, улыбаясь, согласно кивает. Наши бокалы извлекают легким касанием высокий летящий тон, и я вдруг постигаю второй смысл только что прозвучавшего и вновь замираю, застыв перед выбором. Прекрасное далеко... Не предаю ли я его прямо сейчас? Бездумно смотрю на скользящий мимо гранит, чувствуя, как между бровями залегает складка.
Вплываем в последнюю перед Невой тьму, и где-то посередине до меня доносится просящее:
— Я отвечу... потом, подождешь немного, Дюш? — На мою руку легла ее ладонь.
Катер вынырнул на невский простор и сделал широкий, на полреки, разворот вдоль Петропавловки. Я еще раз полюбовался игрой света на хрустальных гранях и подставил лицо свежему ветру. Сегодня прекрасный день для меня, будет ли он так же прекрасен для мира?
Со стороны залива, громыхая и вспыхивая, косым потоком надвигается, растворяя городскую перспективу, завеса серовато-стального цвета. Вот за этой пеленой исчез белый торец гостиницы "Советская", затем накрыло Египетский мост, начал затушевываться пешеходный мост у Крюкова канала. Отпечаталась в сетчатке траектория очередной молнии, вонзившейся где-то в районе Троицкого рынка. Спустя пару секунд раскатисто громыхнуло. Теплый воздух невнятно заволновался и овеял ботинки пыльными струйками.
Я стою, облокотившись на излучающий тепло гранитный парапет, и весело наблюдаю за этой жалкой попыткой прогнать меня с улиц родного города. Прикрыл глаза и вновь, в который раз за последний час, вызвал из памяти робкую нежность неумелых губ.
Кривовато улыбнулся, удивляясь своим колебаниям, ведь все так очевидно. Сразу за этим осознанием пришла волшебная легкость, даже не пришла, а протекла сквозь меня упругим колеблющимся потоком — так, слегка вибрируя, проходит сквозь пальцы быстрая теплая вода.
Редкие тяжелые капли начали достигать земли, и от дороги потянуло перегретым асфальтом, подсушенной березовой пыльцой и городской пылью. С удовольствием длинно вдохнул этот любимый ленинградский запах. Удивительно, какой сегодня сытный воздух!
Первый порыв ветра залез в мои волосы и, запутавшись, затих. Затем, собравшись с силами, упруго ткнул в висок, растрепал челку и игриво пробрался за шиворот. Я негромко рассмеялся, поежившись от ласковой щекотки, и, повернувшись лицом к наступающей грозе, подставил небу ладони, пробуя на ощупь первые теплые капли.
Внезапно асфальт вдали, на спуске с Измайловского моста, почернел, и над ним белым покрывалом повисла разбившаяся в пыль водяная шрапнель. По набережной ко мне грозно покатила темная, вскипающая пузырями полоса. Сто метров, пятьдесят, двадцать...
С неба наотмашь хлестануло, чувствительно пройдясь по ушам и мгновенно намокшим плечам. Я перелетел через пустую набережную к подъезду и рванул, в два легких прыжка преодолевая лестничные пролеты, наверх, на вечно открытый чердак. Толкнул скрипучую дверь и встал на пороге, давая глазам возможность привыкнуть ко мраку.
Крыша отзывалась на ниспадающий поток непрерывным глухим шумом. Чернеющие в таинственной полутьме балки на какой-то миг превратили чердак в трюм бригантины. Я покрутил головой, выискивая лаз наверх, и бросился к слуховому окну, выходящему на Фонтанку. Ввинтился в треугольный проем, неловко зацепившись ладонью за выступающую шляпку криво забитого гвоздя, и вырвался из чрева дома под льющийся с неба мокрый свет.
Из-за плеча в левый глаз полыхнуло ослепительно-белым. Мощно щелкнуло, как будто по крыше хлестнули кончиком гигантской нагайки, и жестяные листы под ногами тревожно загудели. Со всех сторон раздался громкий треск, словно прямо надо головой разорвали гигантский кусок брезента. Меня сильно качнуло воздушной волной, и на мгновение я замер на краю глухо вибрирующей крыши. Пахнуло озоном и горелым железом.
Я запрокинул лицо навстречу дождю:
— Ха, небо, ты хочешь меня испугать?!
Видимо, да, потому что в тот же момент очередная молния саданула за крышу, в Польский сад, и почти сразу же оттуда пришла смачная громовая оплеуха.
— А вот хрен тебе, — тут же радостно крикнул я ответ и, выбросив от плеча окровавленный кулак, проорал вверх: — Я ОСТАЮСЬ!!!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
