Соня сказала: — Мне кажется, я не понимаю.
Том рассмеялся. — Они собираются выкачать все это тепло из гидратных слоев в воздух. Весь смысл в том, чтобы остановить нагревание планеты. Но для этого нам придется усугубить проблему. Что за шутка.
Робот Гэа сказал: — В нынешнем затруднительном положении человечества есть много ироничных аспектов. На самом деле все это огромная шутка. Ха-ха. — И он покатался взад-вперед, рассыпая искры от трения.
Алия, отыскивая путь вперед, стремилась к Трансцендентности.
Когда она позвала, вокруг нее собралось странное созвездие разумов. Воссоединиться с Трансцендентностью было легко даже здесь, в мире-улье. Однажды став частью Трансцендентности, ты никогда по-настоящему не покидала ее; она всегда была на заднем плане твоей жизни, всегда ждала, чтобы снова принять тебя.
Это было в точности как зависимость, с беспокойством подумала Алия.
Но теперь она ощущала некое беспокойство. Трансцендентность, осознающая свое собственное несовершенство и незавершенность, боролась за то, чтобы родиться — и все это насквозь пронизывалось ноющим чувством вины за кровавость прошлого, из которого она возникала.
Она оглянулась на себя, Алию, на свое собственное осознание, подобное крупице, встроенное в великое целое. Быть частью Трансцендентности означало быть ошеломленной перспективами, человеческими и сверхчеловеческими, которые накладывались друг на друга и сталкивались. С одной стороны, она изо всех сил старалась сохранить свое чувство идентичности и целеустремленности, а также развеять свои сомнения по поводу Искупления, но в то же время ей было слегка стыдно за себя. Кто она такая, чтобы подвергать сомнению массовый разум вокруг нее, который был достаточно милостив, чтобы принять ее, и который, в свою очередь, основывался на мудрости других, намного старше и мудрее ее? Даже сейчас, какой бы неготовой она себя ни чувствовала, она могла просто отдаться великому целому. Она могла отбросить Алию, как воспоминание о детстве; она могла погрузиться в Трансцендентность и никогда больше не всплывать на поверхность...
Именно этого та и хотела, поняла она. Ибо ее назойливые вопросы, засевшие глубоко в его собственном сознании, заставляли Трансцендентность чувствовать себя некомфортно. Она не могла поставить себе в заслугу то, что вызвала этот конфликт внутри Трансцендентности, но ее вопросы открывали раны, обостряя конфликт, который уже существовал.
Но она цеплялась за себя, как непослушный ребенок, который не хочет извиняться. Это была настоящая дилемма для Трансцендентности, и она была обязана продолжать задавать свои вопросы: какова истинная цель Искупления? Какова его конечная цель? Сколько это стоит? И — как далеко ты зайдешь в этом?
Созвездия точечных разумов, казалось, плавали вокруг нее — а затем они объединились с шокирующей быстротой. Она увидела человеческое лицо, маленькое, круглое, измученное, с глазами, похожими на кусочки алмаза.
И она услышала голос, звучащий у нее в голове. — Ты ведь не сдашься, правда, дитя?
— Я только хочу...
— То, чего ты хочешь, не имеет значения. Чего хочет Трансцендентность, так это чтобы твои сомнения были заменены уверенностью. Ибо, как видишь, она сама стремится к уверенности. Ты знаешь, что импульс к Искуплению исходит от сообществ бессмертных. И поэтому ты должна встретиться с бессмертной, старейшей из всех. Ты должна встретиться со мной. Меня зовут Леропа. Найди меня.
— Где?
Внезапно Алия вынырнула из Трансцендентности.
Она снова была в своем собственном теле, снова на шаттле Рита. Она лежала на кушетке. Рит и Дреа обеспокоенно склонились над ней. Но трое Кампоков столпились у перегородки, прижавшись друг к другу, как испуганные дети. Ее поразило, что приобщиться к Трансцендентности — все равно что заболеть.
И это странное лицо, лицо Леропы, зависло в воздухе перед ней. Алия вскрикнула. Она как будто проснулась, но ее все еще преследовал кошмар.
Оно, она, Леропа, пренебрежительно взглянула на Кампоков. — Они могут слышать меня с помощью своей маленькой паутины разумов. Для остальных я невидима.
Алия попыталась сесть. — Куда я должна идти? Скажи мне.
— На Землю, — сказала женщина.
А затем лицо исчезло — не распалось и не рассеялось, просто исчезло из поля зрения Алии, как будто она отвернулась.
Произошло ли что-нибудь из этого? Действительно ли эта странная женщина Леропа всплыла из Трансцендентности, чтобы обратиться к ней? Действительно ли она говорила о Земле?
Кампоки стояли, тесно прижавшись один к другому, дрожа, со страхом наблюдая за ней, а Дреа смотрела на нее, сбитая с толку, обеспокоенная.
Я снова поговорил с Розой. Она сказала мне: — По всей планете наблюдается всплеск наблюдений — призраков, явлений полтергейста, называй как хочешь.
— В самом деле? Я понятия не имел.
Она фыркнула. — Зачем тебе это? Ты бы не стал искать в тех местах, где мог бы обнаружить подобные вещи. В обычное время я бы тоже не стала. Но, вдохновленная твоим опытом, я провела исследование. Ты не одинок, Майкл, к лучшему это или к худшему. Весь мир внезапно заполонили призраки! И такое случалось раньше. История показывает это; были и предыдущие нашествия призраков. Как ты думаешь, что это значит?
Я понятия не имел. Не знал, радоваться мне или ужасаться.
Я чувствовал себя виноватым из-за того, что работал над этим материалом в середине проекта по гидратам. Я держал это в секрете от Тома, Шелли и остальных. Это было похоже на просмотр порно. Но я сделал это. Вызвал Розу, словно воскрешая призрака виртуальной реальности, в свой номер в отеле Палм-Спрингс.
В хлипкой безвкусице комнаты, с ее американским туристическим шиком конца двадцатого века, Роза казалась темной, угрюмой массой, маленькой и сгорбленной, ее священническое одеяние было таким черным, что, казалось, высасывало свет из воздуха. Когда она впервые появилась, то казалась смущенной. Она огляделась по сторонам, как будто ей было трудно сосредоточиться. Затем она увидела меня и кивнула без улыбки. — Майкл.
Я спросил: — С тобой все в порядке? Ты выглядишь немного больной после путешествия.
Ее рот дернулся, что характерно для тети Розы с минималистичным выражением лица. Но ее ответ последовал через заметную долю секунды после сигнала, достаточную, чтобы напомнить мне, что это было ненастоящим, что мы не были вместе, разделенные задержками со скоростью света. — Я в порядке. Но чем старше становлюсь, тем труднее моему организму приспосабливаться к множеству реальностей. Как ты узнаешь. — Она посмотрела вниз на свое темное, изъеденное эрозией тело, развела покрытые старческими пятнами руки. — Только подумай! На самом деле мне не нужно так выглядеть. Я могла бы материализоваться в образе Мэрилин Монро — ты когда-нибудь слышал о ней?
— Возможно, нам стоит присесть.
Роза оперлась на что-то руками — легкий стул с высокой спинкой материализовался, когда она прикоснулась к нему, — и подтащила его к моему столу. — С таким же успехом мы можем выглядеть так, как будто живем в одной вселенной, — сказала она.
Я подошел к столу и с усилием сел. Описал ей встречу в конференц-зале ЗИ. — Это было намного лучше, чем здесь. На самом деле, вы бы не узнали, кто там был на самом деле, а кто нет, настолько хороши были интерфейсы. Конечно, иллюзия основана на человеческом факторе, на протоколах. Вы должны быть уверены, что не нарушаете правила, не делаете того, что невозможно в общепринятой реальности...
— Вот так? — Она протянула руку за пределы кадра и взяла кружку. Как и стул, та появилась из ниоткуда, запечатленная ее системой визуализации как неотъемлемая часть ее расширенного "я". — Как католический священник, я трачу ужасно много своего времени на протоколы того или иного рода. Не представляю, как мы могли бы управлять своей жизнью или управлять своими душами без них. Интересно, следуют ли твои явления своим собственным протоколам. Являются ли они систематическими, ограниченными правилами?..
Итак, мы подошли к сути.
Роза вызвала в воображении виртуальную реконструкцию тех странных моментов в Испании, когда надвигалась пыльная буря. В воздухе над моей столешницей возник миниатюрный кусок Рифа, и я убрал со стола кувшин с водой и другой хлам, чтобы не запутывать систему.
Бугристый и массивный, виртуальный Риф выглядел как склоны холмов из папье-маше, которые я строил в детстве, чтобы катать по ним свои игрушечные машинки. Но изображение было очень детализированным. Я видел сверкание раздавленных автомобильных капотов и разбитых ветровых стекол и заметил грубо вырубленную лестницу, которая вела в пещеру, где ели мы с Розой. И когда я наклонился, чтобы заглянуть в устье пещеры, я увидел две маленькие фигурки, сидящие за столом. Каждая размером с ноготь моего большого пальца, они были очаровательны, как игрушки в кукольном домике; у меня возникло желание взять в руки свою крошечную модель и рассмотреть ее более внимательно.
— Это реконструкция, — сказала Роза. — Записей мало. Наблюдение за Рифом относительно слабое. Это лучшее, что мы можем сделать на данный момент.
Проекция побежала вперед. Надвигалась пыльная буря, багровое облако опускалось в тишине, как погода на Марсе.
Затем на склоне Рифа появилась она — Мораг, посетительница. Я увидел, как это мое игрушечное изображение отбросило свой стул и выбежало в погоню из своей пещеры с металлическими стенами. Маленькая Роза и дородная хозяйка оттащили его назад, и Мораг отступила в темные тени бури. Все это разыгрывалось в тишине. Когда Мораг была на грани исчезновения в облаке пыли, Роза остановила изображение.
— Ты можешь увеличить эту штуку? — Я прикоснулся к изображению куклы Мораг; мой палец задел ее, разбрасывая крошечные пиксели.
Изображение увеличивалось, но по мере увеличения становилось все более нечетким. Когда лицо увеличилось, это был не более чем набросок человека, по умолчанию женщины. Это мог быть кто угодно. Я был сокрушительно разочарован.
— Это основано на доступных записях и на том, что я видела, — сказала Роза. — У меня хорошее зрение, лучше, чем я заслуживаю в таком возрасте. Но фигура была просто слишком далеко, пыль клубилась и затемняла.
— Вы до боли честны, — сказал я.
— Экстраординарные заявления требуют экстраординарного подтверждения.
— Значит, вы не можете быть уверены, что это была Мораг.
— Мне жаль. — Увеличенное изображение Мораг исчезло. — И я не смогла уловить ни слова из ее речи — того странного скоростного монолога, который мы слышали.
Я потер подбородок. — Итак, это все, что у нас есть. Если бы только плотность наблюдения была больше! Не повезло, что она появилась в таком месте, как Риф.
— Возможно, это вовсе не было совпадением, — сказала Роза. — Если она или кто бы ни стоял за этим видением, полна решимости оставаться неизвестной — скорее дразнить, чем раскрывать, — тогда она, естественно, сделала бы это таким образом, в месте, где наблюдение редкое, мельком, сквозь облака пыли, и отступая.
— Почему вы называете это видением? Это призрак, не так ли?
Она откинулась на спинку стула. — Не обязательно. Майкл, боюсь, чтобы разобраться с этим, нам придется углубиться в псевдонауку о сверхъестественном...
Люди наклеивают слова на вещи, как ярко-желтые этикетки. Это наш способ взаимодействия со Вселенной. И даже явления, которые не являются частью нашей общепринятой реальности, накопили свой собственный словарный запас.
— Призрак — это всего лишь видимость чего-то, — сказала Роза. — Если тебе нужен еще более широкий термин для того, что здесь происходит, ты можешь говорить о преследовании как о взаимодействии между агентом и перципиентом — видишь ли, твоя фигура Мораг — это агент, а ты — перципиент. Агентом может быть какое-то внешнее явление, естественное или сверхъестественное, или, может быть, что-то, исходящее из вашей собственной головы: видишь ли, все это агенты. Язык не содержит суждений. Итак, настоящий призрак — это нечто более конкретное: привидение — это один из классов явлений, проявление кого-то умершего.
— Мораг мертва. — Абсурдно, как трудно было это сказать, даже спустя столько лет.
— Да, — сказала Роза. — Но мы не знаем, Мораг ли это в каком-либо смысле. И есть другие типы видений.
У вас также могли быть видения людей, которые все еще были живы: были "призраки" и "кризисные призраки", проявления живых людей, переживающих какую-то травму. У вас были призраки особого рода, такие как полтергейсты. У вас были призраки животных. И так далее.
По ее словам, у всевозможных привидений долгая история. Возможно, идею призраков можно проследить вплоть до сказки о Гильгамеше, написанной четыре тысячи лет назад. Древние греки и римляне рассказывали друг другу истории о привидениях, и наиболее рациональные из них пытались исследовать привидения и другие жуткие явления.
— Ранняя церковь принимала идею о призраках, о духах, которые могли отделяться от тела. Это было связано с конкурирующими теориями о природе наших бессмертных душ. В конце концов, ранние отцы Церкви придумали понятие Чистилища, места где-то между Раем и Адом, где могли поселиться неприкаянные души. Такие идеи подвергались нападкам более поздних мыслителей — например, во время Реформации. Но в рационализированных версиях они остаются частью свода верований Церкви.
— И призраки, похоже, идут в ногу с технологическим прогрессом, — сказала она со свойственным ей сухим юмором. — Как только была изобретена фотография, призраки начали появляться на изображениях — конечно, недостаточно четких, чтобы их можно было использовать в качестве доказательства существования призраков.
Томас Эдисон пытался изобрести машины для обнаружения привидений. Я был заинтригован этим; в конце концов, для Эдисона это казалось не более фантастичным, чем другие удивительные вещи, в которых он преуспел, такие как освещение городов электричеством или запечатление человеческих голосов в воске.
— Когда распространился Интернет, он тоже сразу же стал использоваться; люди получали призрачные электронные письма от отправителей, которых никогда не существовало.
— А теперь они появляются даже в виртуальной реальности, — печально сказал я.
— Но все равно не оставляют следов, — сказала Роза.
Я думаю, что такой разговор помог мне разобраться со всей проблемой в целом. Дело было не столько в том, что Роза восприняла меня всерьез, сколько в уверенности, которую я получил от ее терпеливого аналитического зондирования. По мере того, как Роза анализировала и классифицировала, выделяла причину и следствие, мотив и замысел, она раскрывала тайну и произвол, которые ставили в тупик и отвлекали меня с самого начала. Это не обязательно должно быть ошеломляющим, кошмарным: таков был подтекст ее диалога со мной.
Но, обсуждая призраков в этом безвкусном номере отеля в Палм-Спрингс, я чувствовал себя более неловко, чем в Испании. Такое место, как Севилья, пропитанное тысячелетиями кровавой истории, было местом, где казалось правильным размышлять о более глубоких аспектах реальности. Палм-Спрингс, благослови его господь, был памятником тривиальному, чувственному; вызывающий в своей собственной мелкой реальности, он, казалось, поглощал всю вселенную, не оставляя места для тайны.
