Случайный билет в детство

Яневич ответил не сразу.

— Хреново, — крикнул он, — осталось на минут пять боя, и кирдык.

— У нас тоже не фонтан. Пара рожков, и россыпью по карманам. Еще по одной-две гранаты на брата. С учетом 'последней'.

— Миша, — сказал Свиридов, — кинь вверх зеленую, чего они там застряли-то?

Стрельнул вверх зеленым огнем и отбросил ракетницу.

— Все, Тох, нет больше ракет.

Автомат горяч. Раскалился от долгого боя. Очень долгого.

Застыл, глядя в ясное небо Алехандро. Уже не слышно калаша Паоло...

Жив Азуро и держит свой фланг. Паша тоже жив. И патроны еще есть. Значит, обломятся коммандос. Хрен они отсюда уйдут!

Отскочив от валуна, нам под ноги упала граната. Рванул Антона на себя и за скалу вместе с ним.

Взрыв все равно оглушил, и что-то стукнуло в грудь. Сильно, и в глазах потемнело от тупой боли.

— Мишка! — Свиридов хватается за мой рукав. — Мишка!

— Ничего... — хриплю, — ничего, сейчас...

Пальцы нащупывают что-то твердое, горячее. И большое. Это не пуля. В груди торчит каменный осколок.

— Ми-ша! — голос Антона все тише. Он начинает тянуть меня к себе.

— Ми... ша...

— Счас, Тоха, я сам... — пытаюсь вытащить камень из груди. В глазах плывут темные пятна. Их становится больше. Голова кружится. И слабость нарастает. Только не упасть, но Свиридов крепко держит за рукав и все тянет. К себе тянет. И падает набок с протяжным выдохом:

— Ми-х-ха-а-а...

— Счас... — роняю калаш, руку вперед, чтоб на грудь не упасть. Ладонь попадает во что-то склизкое. Сквозь темные пятна увидел...

— Как же... Тоха... как же...

Командиру осколком вскрыло живот. Может тем же, что торчит из моей груди.

— Ми... ша...

Он шепчет еле-еле, но я слышу все.

— Ми-ша, ты знаешь — что надо сделать.

А в его глазах...

— Тоха... нет, Тоха...

Я не мог стрелять в командира. Просто не мог. Антон понял и скосил глаза на ремень.

— Там...

Вынул из его подсумка гранату. Свел усики, чуть потянул кольцо, чтобы легче было сорвать, и вложил в руку Свиридова.

— Прости меня... Тоха... прости...

— И ты... прости... и... отставить сопли... ты же тельник... носишь...

Я отступал вглубь каменных завалов и не сводил взгляда с друга. Слезы катились сами по себе, и остановить их не мог.

Взрыв поставил еще одну точку. И кто-то сразу взвыл. Там где лежал Антон катался и вопил плотный мужик в камуфляже, вместо ног — ошметки. Из-за скалы выскочило двое, подхватили своего, но унести не успели.

Выстрелил навскидку. Один падая выстрелил в ответ... и я увидел небо.

Убит? Нет, еще жив. Боль ушедшая на время падения вернулась. Небо как будто отсвечивало чернотой от камня, сливаясь с ним, и лишь полоса высохшей крови ярко выделялась на граните.

Ко мне кто-то приближался. Не рассмотреть — одни зеленые пятна-тени. Это коммандос, больше некому.

Граната! Рука нащупала твердые грани. Кольцо само нашло палец, но что-то мешает его вырвать — усики не свел. Тени уже рядом, значит, времени нет, значит надо сильнее... ещё сильнее...

Вырвал! Теперь все. Ладонь разжата... рычаг вырывается...

Вся жизнь перед глазами пронеслась в одно мгновение. Лица мамы, жены, дочери и... Рамона.

— Дольжхени вивес, амиго — шепчет он, — дольжхени вивес, эрмано...

Глава-12

Наверное, перед смертью человеку открывается истина. Те слова, сказанные Азуро, Тихомиров повторил для меня: 'Ты должен жить, друг'.

Прошептал еле слышно, но теперь я знаю — он говорил их мне как равному. Дядя Миша знал — кто я, и он понял, что за проблемы терзают меня последнее время. И он дал мне прожить маленький кусочек своей жизни.

Сон ушел, оставив горечь потери, и теперь у меня сомнений нет — я должен стать тем, кем должен. Именно так и не иначе.

Я проснулся со странным чувством, будто повзрослел разом. И вдвойне странно, что гораздо старше стали обе сущности — и детская и взрослая. И почти слились в единое целое.

Жаль, не смогу попасть на похороны Тихомирова. Но я могу другое...

На улице шумел ливень. Было слышно, как барабанит по отливу окна. Иногда порывами ветра капли бросало на стекло. Сверкнуло и тут же громыхнуло. И этот гром очень похож на пушечный выстрел...

Шум ливня навевал мелодию. Грустную. Сами собой начали складываться строки:

— Нам мирных снов уж не видать,

Они остались в жизни той.

Мы не хотели умирать,

Но были прокляты войной.

В ночной тиши не храп, а хрип,

В глазах не мир, а боль и стон.

В чужой войне я не погиб,

Тогда война вошла в мой сон.

Боль в руках отступила, отвлекая от стихов, и сменилась острым покалыванием.

— Ну вот, готово. — Медсестра собрала обрезки бинтов и выкинула их в урну, а я начал массировать затекший палец. Надо же так затянуть бинт и напрочь оторвать завязки...

'Рука нащупала твердые грани. Кольцо само нашло палец, но что-то мешает его вырвать — усики не свел. Тени уже рядом, значит, времени нет, значит надо сильнее... ещё сильнее...'

Во сне я рвал кольцо, а на самом деле узел повязки на руке, да так затянул, что большой палец левой кисти капитально опух. И развязать не получилось, пришлось идти в процедурную.

— Теперь только обработать йодом и наложить новые повязки.

— Не надо повязок, — я осмотрел свои кисти, — ссадины достаточно затянулись.

— Да! — медсестра как-то странно на меня посмотрела. — Но без повязок можно повредить недожившие шрамы и все начнется сначала.

Честно говоря, мне не хотелось ходить с забинтованными кистями. Не очень удобно.

— Может пластырем закрыть?

— Можно и пластырем, — согласилась медсестра, положила пузырек с йодом на столик и направилась к шкафчику. — Тогда заодно все повреждения мазью обработаем, если не возражаешь.

Насчет мази я не против, наоборот — за. Хорошее лекарство, спасибо Зеленину. Медсестра начала обрабатывать мои ушибы, а я посмотрел на дежурного врача, сидящего за столом у окна и решающего кроссворд.

— Самая крупная река Европы, пять букв, — пробормотал врач и начал грызть карандаш. — Мария Антоновна, не знаете, какая река самая крупная?

— Не знаю, — ответила она, — я, Виктор Евгеньевич, в географии не сильна.

Странно не знать такой простой вещи, поэтому не удержался:

— Вообще-то Волга.

— Подходит, — кивнул врач и старательно вписал слово в кроссворд.

— Поразительно!

Нет, все-таки на мне наверно вместо синяков узор проступил, необычный, минимум Гжельская роспись, раз на меня будто на чудо глазеют.

— Что? — оторвался дежурный врач от решения кроссворда.

— Я говорю — поразительно, — повторила медсестра, — еще вчера на молодом человеке живого места не было, а сегодня лишь легкие посинения остались. Какая быстрая регенерация!

Может медику и виднее, но я в зеркало на себя смотрел, и мне моя физиономия показалась вообще неправильной формы, если цвет лица не учитывать. И ребра побаливают, челюсть тоже, палец вот...

Правда это после того как проснулся. М-да, чего только во сне не сделаешь...

— Ничего удивительного, Мария Антоновна, — продирижировал карандашом врач, — у парня молодой и здоровый организм, и дикое желание провести лето не дома, а на улице. А это мощный стимул к выздоровлению.

— Возможно, — пожала плечами медсестра, — но все равно удивительно.

Очень даже возможно. На здоровье я никогда не жаловался. Все ранения заживали быстро, да и болел редко, можно по пальцам сосчитать. Последний раз загрипповал пять лет назад, но только из-за прививки. Тогда эпидемия по стране гуляла, и болезнь поразила чуть ли не половину управления, не затронув наш отдел. Это понятно, что наши организмы закаленные ежедневными нагрузками и 'снятием стресса' хрен чем возьмешь, но у руководства было особое мнение. М-дя, я потом очень пожалел, что дал себя уговорить 'уколоться'. Меня 'скосило' под вечер, да так что скорую пришлось вызывать. Спасибо прививке — провалялся пластом три дня, и еще неделю температурил. А на следующий год в мягкой форме послал медиков, предложивших опять привиться.

В детстве тоже редко болел, в основном простудой. Помнится, весь класс переболел желтухой, лишь я не поддался 'недугу'. Зато сейчас почти весь желтый, будто Боткин лично меня в желтый цвет разукрасил.

Вновь громыхнуло за окном, и я невольно посмотрел на улицу.

— Столица Анголы, — пробормотал врач, и почесал карандашом висок, — шесть букв. Третья буква...

— Луанда.

— Подходит! — почему-то удивился врач. — Точно, Луанда?

— Точнее некуда.

— Хорошо знаешь географию, парень.

Ну да, с чего бы не знать? Как много в жизни совпадений!

— Может, ты знаешь — какая самая большая в мире птица?

— Страус. — Удивительно и позорно не знать таких простых вещей. — Может, вы меня выпишите?

— Можно и выписать, только, как ты сейчас до дома доберешься? — и он кивнул на улицу.

Я поднялся и подошел к окну. Нет, это не просто ливень, это стихия. Водные струи били с таким напором, что можно подумать, будто наверху собрали триллионы брандспойтов и дали давление...

Наверно, таким образом, природа решила провести влажную уборку. Согнала со всех сторон тучи, подтолкнула к горам и они, вспоротые острыми вершинами, обрушили на город мощные водопады. По проспектам, будто цунами прошло. Затопило все. Арыки, каналы и улицы сразу превратились в бурные потоки. Одно слово — стихия.

Однако, после таких ливней воздух становился особенным, над городом надолго исчезает смог, вода в лужах прозрачная, а деревья сверкают изумрудной листвой. В такие минуты начинает казаться, что прошедшая стихия заказывалась обленившимися коммунальщиками.

Где-то далеко сверкнуло. Гром пришел с большим запозданием. Гроза отдалялась.

— Через полчаса кончится.

— Откуда такая точная информация? — удивился Виктор Евгеньевич. — Там на лужах пузыри были, а это к долгому дождю. Примета такая.

Врач сидел за столом справа от окна и не мог видеть край грозового фронта на западе, а гроза двигалась на восток. Да и напор дождя явно ослаб. Скоро вновь будет солнечная погода. И небо чудесной синевы...

— Приметы не всегда верны.

Виктор Евгеньевич пожал плечами и уткнулся в кроссворд, а я прислонился к прохладному стеклу.

Капли еще раз отбарабанили раз по отливу, возвращая к незаконченному стиху:

— А после боя снился дом,

Трава, с прохладною росой,

И шел по ней я босиком,

К девчонке с русою косой.

Седой туман нас обнимал,

И кутал белой пеленой,

Девчонку нежно целовал,

Прощалась девушка со мной.

Бежала по щеке слеза,

А губы повторяли вновь:

— Я буду ждать, любимый мой,

Вернись живым, моя любовь!

— Дерево семейства ильмовых, — опять отвлек меня врач. — Дуб? — предположил он и почесал лоб.

Сам ты дуб — беззлобно подумал я, — у Вязовых дубов сроду небывало. Интересно, он вообще какое-нибудь слово в кроссворде сам отгадал? Медик он хороший, но помимо медицины хоть чего-то он должен со школы помнить.

— Это дерево вяз, Виктор Евгеньевич, — сказал я, и шагнул было от окна, но задержался, глядя на крыльцо больничного корпуса — к нему бежал мужик, прикрываясь чем-то вроде кожаной папки или дипломата. Его узнал сразу, это был следователь, что приходил вместе с Зелениным.

— Да, Виктор Евгеньевич, через пять минут следователь придет. В ординаторскую для конфиденциального разговора не пустите?

Врач поднял на меня ошарашенные глаза.

— Его я только что в окно увидел, — на всякий случай пояснил я.

Врач поднялся и выглянул в окно. Следователя естественно не увидел, зато узрел ясное небо на западе. Посмотрел на часы и хмыкнул.

— Хм, и вправду... ладно, Мария Антоновна, — обратился он к медсестре, — проводите молодого человека в ординаторскую, а потом выписку подготовьте. А вам, — врач положил руку на моё плечо, — для скорейшего обретения нормального вида рекомендую контрастный душ и солнечные ванны, для тонуса кожи полезно, и для всего организма соответственно.

— Спасибо. — И мы попрощались.

Медсестра проводила меня в ординаторскую. Убрала посуду со стола, протерла столешницу и вышла.

Следователь запаздывал, похоже, я со временем немного ошибся. Ну, ничего, тогда пока закончу песню:

— Горячим вихрем в кровь и пот,

Все в росчерках свинцовых струй,

Сухим песком забитый рот,

И смерти горький поцелуй.

Враги уж рядом. Вижу вдруг,

Я друга бледное лицо,

Он с криком — Жить ты должен, друг!

Рванул гранатное кольцо.

Разрыв и жуткий рикошет,

И трассы плотного огня,

Граната есть, патронов нет,

Так значит очередь моя...

И этот сон как в горле кость,

Приходит ночь и снова — бой,

Граната и патронов горсть,

И друг пока еще живой...

Но закончить песню не успел, дверь опять скрипнула, и в ординаторскую вошел мужик в сером костюме, держа в руках вовсе не дипломат, а старый тощий черный портфель из кожзаменителя.

— Здравствуйте, следователь Запашный Руслан Григорьевич, — представился он.

— Здравствуйте. — И улыбнулся про себя — хорошая фамилия для следователя. А что — ищет, ловит, укрощает и в клетку, то есть в тюрьму сажает.

Тем временем следователь снял пиджак, повесил его на спинку стула, сел, достал из портфеля пару листов с записями, ручку и картонную папку с надписью 'Дело ?'. Раскрыл её, пролистал, что-то просматривая, а я напряг память, вспоминая УК РСФСР — что там мне по статьям светит? Кажется статья сто четвертая или сто пятая? Возможно, сто шестая, так как Громин был меня гораздо старше и сильнее, да еще с поддержкой пятнадцати молодых придурков. Правда, помнится, согласно десятой статье, уголовная ответственность мне не грозит, так как мне четырнадцать только через полтора месяца исполнится, так что лишь меры воспитательного характера.

— И так, — произнес следователь. Отложил папку и взял один из листов. — Поговорим?

— Поговорим, — согласился я.

Как-то странно и неправильно всё, но что именно, пока не понял. В больнице, и не допрос, а разговор, и у следака вид, точнее настрой доброжелательный.

Ладно, посмотрим.

Сам 'разговор' начался с уточнения моих данных — имя, фамилия, отчество, год рождения...

Нет, это не допрос, а тест какой-то. С уточнением.

— Фамилия — Вязов?

— Вязов.

— Отлично! — следователь чиркнул на листочке, будто галочку поставил, — Имя — Сергей?

— Сергей.

— Прекрасно! — опять галочка...

Я смотрел на Запашного, и прикидывал — это такая форма подготовки к признательным показаниям, или уже укрощение началось? Оригинально. Ничего себе пустая формальность!

На каждый мой ответ у него находилось новое восклицание. Сейчас как гаркнет — Ап!

Но уточняющие мою личность вопросы закончились и Запашный перешел к делу:

— Ладно, с этим закончим, я задам несколько вопросов, просто для уточнения. Весь этот разговор пустая формальность, не более, но мне надо понять многие непонятные мне моменты. Вот такая тавтология. Например, причины лютой ненависти Громина к вам, и так далее.