Кладовщик прямо посоветовал потерять нелепое и бесполезное железо при первом же авианалете врага. Вроде как пошутил, но глаза были серьезными. Совет Берестов запомнил, ему самому мертвые графы в ведомостях даром были не нужны, тем более, что бестолковые Шоша гордо величались 'ручными пулеметами' которые по штату вообще медсанбату не положены. И уж если получать втык от какой-нибудь высокой комиссии — так хоть за дело.
Еще не получилось ему раздобыть пушку, хотя очень хотел. Намертво в памяти остались два жестяных танка, нагло и безнаказанно расстреливающие мечущихся медиков и раненых, и нечем было панцеры остановить, хоть зубами кусай. Что-что, а отлично понятна простая вещь — к медсанбату прорвутся, скорее всего, не самые бронированные, но зато самые шустрые жестянки.
Как пехотный командир, Берестов отлично знал весь невеликий противотанковый арсенал, который имелся у пехоты РККА и, честно признаться — не радовали его ни гранаты Сердюка, которые вполне могли бахнуть сразу же при выстреле из приспособленной для этого винтовки, ни, по зрелом размышлении — ампулометы, был теперь сам рад, что не разрешил их брать военврач, ни противотанковые гранаты и бутылки с КС, которые годны для броска из окопа полного профиля, но в условиях развернутого медсанбата — самоубийство групповое. Раньше надо убить танк, чем он в расположение въедет. Вроде это могут противотанковые ружья, но они по счету идут — и только в боевые части, дефицит. У немцев они тоже есть — попадались Солотурны, когда был командиром похкоманды, но тут у румын такого нет.
А пушки были пока слишком ценным трофеем, и раздавать их направо — налево не могли захватившие их танкисты. Довелось видеть вблизи, эти противотанковые пушечки, так и стояли, выстрела не сделав, в своих заснеженных орудийных ровиках — танкисты зашли по степи сзади, и артиллеристы мигом задрали лапы в гору. Шли теперь в длиннющих колоннах пленных где-то в тылу, отличаясь от немцев дурацкими высокими бараньими шапками.
Пооблизывался Берестов, но — увы. Пока медсанбат был без пушки.
Совершенно неожиданно его почин приобрел верного союзника, хотя и немного иначе рассчитывающего усилить боеспособность медсанбата. Сменился комиссар. Предыдущий, внезапно заболевший язвой желудка, убыл на лечение в тыл, причем Берестова поразило, что у этого невзрачного субъекта оказалось багажа — четыре немалых чемодана, да два вещмешка. Простились с этим комиссаром медики, плохо скрывая радость, потому что был этот тип нудным, косноязычным и удивительное имел умение бесить своими выступлениями, ухитряясь даже вроде бы интересную информацию изложить так, что невыносимо хотелось спать, но при том еще долго в ушах словно бы зудело, такой особенностью обладал тонкий и неприятный голос лектора — комиссара, скрипучий и монотонный.
— Дипломатическая болезнь — не очень осторожно обмолвился в разговоре со своим начштаба военврач второго ранга. Тут же спохватился, но начштаба только головой кивнул. Ему тоже показалось, что комиссар люто боится фронта и когда убедился, что медсанбат хоть и тыловое учреждение, но уж больно к передовой близкое, так сразу и расхворался.
Вместо него прибыл на замену старый большевик с такими усищами, которые впору было назвать "Мечта Буденного". Берестов сначала определил его, как известный ему уже типаж комиссара — барабана, шумного, безапелляционного, вечно сующего свой нос в чужие дела. Но этот был тих, сумрачен и свои прямые обязанности хоть и выполнял в полном объеме, но словно бы спустя рукава, совсем без огонька, что несколько не вязалось с это такой бравой типической внешностью. Потухший какой-то был дед.
И совершенно неожиданно оживился, когда увидел установку с пулеметами. Словно свет включили. Огорченно осмотрел пулеметы, убедился, что пулеметы не рабочие и досадливо морщась посетовал Берестову, что хорошая вещь, а вот — не пашет. И совершенно неожиданно для капитана признался, что был под бомбежкой в Сталинграде. Той бомбежкой, что снесла город, еще до подхода вермахта. Начштаба ничего об этом не слыхал, а комиссара словно прорвало и он рассказал, потоком, неостановимо — и на этот раз живо и образно, как люфтваффе выжгло город, как 23 августа сотни самолетов раз за разом, непрерывно сменяясь в небесном механическом конвейере, сыпали поочередно фугаски и зажигалки, зажигалки и фугаски, и опять зажигалки, горевшие адским, невиданным ранее сине — белым, слепящим огнем, как пылал весь город, дома, нефтехранилища, больницы, школы, детсады, спичками пылали телеграфные столбы, как люди толпами, в дымящейся от жара одежде, бежали к Волге, но и там не было спасения, потому что горящий бензин и мазут из взорванных хранилищ превратил реку в огненный поток, текла не вода, а жидкое пламя, яростный огонь, днем от дыма стало темно, как ночь упала, как он со своим отрядом пытался спасти кого мог, но куда там! Вот что попы про ад говорили — точно все и было на земле. И люди горели, как живые бегущие факелы... И летчики видели, кто там на берегу толпами. И бомбами в толпу...
— Маленькие трупики, косточки, они в асфальт вплавились, от жара улицы размякли и люди как мухи там в патоке, дети, женщины. Впаялись, представляешь, капитан? Бойцов там не было, бабы и дети, гражданские. И даже собрать и похоронить их нам не дали — еще несколько дней бомбили, с остервенением, с какой-то механической садистичностью. Смрад горелого мяса... Несколько дней отбоя воздушной тревоги не было. Сыпали и сыпали. Никакого военного смысла в этом не было, только зверство. И теперь даже не узнаешь, сколько они людей убили, но то что десятки тысяч — это точно. И я им этого не прощу, пока жив. Не люди они, палачи гитлеровские. Капитан, почему у тебя пулеметы неисправны? — вдруг внезапно обратился комиссар, уставясь в лицо Берестову мокрыми глазами.
— Возвдатные пдужины сняты и зенитного пдицева нет — хмуро ответил начштаба. В душе саднило после этого рассказа — искреннего и явно правдивого. Так бы политинформации проводить, а не пономарить как дьячок над покойной старушенцией.
— Так давайте этот вопрос решать! То, что ты ПВО затеял для медсанбата — это толково, поддерживаю всеми фибрами души. Но так оно действовать должно! А у нас — не действует! Непорядок!
Берестов удивился и чуточку обрадовался. Постарался объяснить, что уже добыл чешские ручники, так что не все так плохо, а эти тоже починит, просто пока не успел.
— Так торопись. Эти румыны скоро кончатся и за нас примутся всерьез. И я не хочу, чтоб наш медсанбат был кушаньем на тарелочке для этой винторылой сволочи! Понимаешь? Досыта я на их пир нагляделся. Хватит! Пора их обраткой кормить, чтоб лопнули, твари!
С таким союзником жить стало определенно легче.
А вскоре и случай подвернулся. Капитан как раз закончил своею ежедневную рутинную писанину, потянулся, хрустнув суставами, улыбаясь пению медсестрички за палаткой, потер замерзшие пальцы.
— Если б жизнь твою коровью искалечили любовью! — удаляясь, звенел девчачий голосок, а в палатку влетел незнакомый командир со свежезабинтованной головой. только один глаз торчал, да щель рта. Заговорил горячо, словно невзначай показывая пару орденов на груди, для чего и реглан кожаный расстегнул. Жарко ему, горячему, несмотря на мороз. Тут в этих чертовых степях холодрыга из-за ветра казалась совсем лютой.
Из бурного потока взволнованной речи Берестов вычленил привычно главное.
Неподалеку от медсанбата попала в аварию щегольская легковушка с красавцем летчиком, которому сильно порезало лицо стеклом битым. Шофера при ударе выкинуло из машины и он сломал руку. А надо ехать срочно в Зверево, на аэродром, кровь из носу — сегодня должен быть красавец — летчик на аэродроме, вопрос жизни и смерти буквально, потому обещает золотые горы. На предложение Берестова поговорить с начальством человек с забинтованным лицом только рукой безнадежно махнул. Был уже покоритель небес у начальника медсанбата, но тот не фронтовик, смотрит стеклянными глазами — и хоть пополам перед ним порвись! И как бы случайно опять орденками блеснул.
Начштаба сдержался, виду не подал, даже глазами не сверкнул. Выдержал паузу, помариновал просителя полминутки. Потом встал, предложил тому предъявить документы, проверил — вроде все нормально, в звании — ровня, тоже капитан.
— Что вдач вам сказав? — спросил, возвращая удостоверение.
— Да ерунду всякую. Что я должен остаться для наблюдения, что, дескать, у меня сотрясение мозга возможно, хотя нечему там трястись, чего уж — самокритично заметил летчик. Очень было похоже на то, что и впрямь надо ему со всей силы в родную часть. Самоволка — не самоволка, а что-то несуразное вышло. Не поспеет к утру — будет ему секир башка. Пора вить из него веревки. Вполне он созрел и годен на веревки.
— Вы ш понимаете, что доставвять вас в часть — не наше дево — начал было Берестов, но летчик решительно отмахнулся ладонью:
— Да не мальчик я, а вы не таксо. Но ты сказку про муравьишку читал? Вот мне тоже надо в свой муравейник! Вам ведь что-то нужно, а?
Начштаба подумал было, что очень бы медсанбату пригодилась постоянно дежурящая в небе пара истребителей в виде вечной охраны, но хоть мысль была занимательной, однако явно не жизнеспособной. Да и чин у гостя маловат. Потому сказал, что есть у него три неисправных пулемета ПВ, они вроде у летчиков на вооружении есть. Потому как — могут пулеметы Владимирова починить?
— ПВ — пулемет воздушный, не конструкции Владимирова. И с вооружения в авиации снят уже. А так это чистый максим, только без кожуха для жидкости, так что лучше с ПВ — к своим оружейникам, в пехоте максимы есть и запчасти к ним — немного успокоившись, ответил летчик. Потом подумал и спросил:
— Слушай, а немецкие пулеметы тебе подойдут? Вот это точно могу обеспечить. И с боезапасом. А от себя — ракетницу отдам с запасом ракет немецких. В случае чего запузыришь в воздух, собьешь фрицев с толку. Они так обозначают, что свои, чтоб не бомбили, сам не раз видал. Разумеется, бензина помогу раздобыть. Выручи по-товарищески! Ехать — то недалеко! А там свои медики у нас, подумаешь — морду порезал, велико дело! Не тягомоть, капитан, не останетесь вы в накладе. Честно — выручи, не пожалеешь!
Вышли из палатки вместе, шел Берестов не торопясь, солидно. Ну, нельзя было при госте бегом рвануть, а хотелось. К начальнику медсанбата зашел один, оставив гостя подождать в палатке для врачей.
Быстров оторвался от своих дел, глянул понимающе водянистыми глазами.
— Созрел плод, можно трясти?
Берестов кивнул, поневоле усмехнувшись.
— Тогда трясите. Путевой лист только оформите. А то разлетелся он, вострокрылый сокол. До завтра обернетесь?
— Поставаюсь — серьезно ответил Берестов.
— Ну, тогда добрый путь — сказал военврач.
Как человек основательный, начштаба быстро оформил необходимые документы, чтоб не цеплялась комендантская служба, обеспечивавшая порядок на дорогах, взял с собой трех водителей и убыл в Зверево, буксируя следом за грузовичком "Ситроен" легковушку с такими же знаками на радиаторе, ездил пострадавший летчик на трофейной француженке. Хорошенькая была машинка, ладная, только сейчас заляпана кровью, без ветрового стекла и с помятым капотом — воткнулись на скользкой дороге в кузов стоявшего грузовика, хорошо, на малой скорости, а то и без голов могли бы остаться.
Водителя, что рулил теперь легковушкой, приходилось то и дело заменять — обморозить лицо, несмотря на все меры предосторожности, было — раз плюнуть. Так и прикатили уже к вечеру на аэродром. И показался этот аэродром громадным полем с множеством самолетов на нем. Охранялось все добротно, документы проверили трижды, пока добрались до щитовых сборных домиков, где жил летный состав.
Счастливый летчик моментально испарился и разозлившийся Берестов остался как рак на мели. Оставалось только не подать виду перед водителями, что обманули. Стоять на морозе было слишком прохладно и потому, на скору руку перекурив, повел капитан своих людей искать своего пациента. Но не успел — его остановил вопросом подошедший неторопливо сухощавый невысокий техник с коричневой от летнего загара и зимнего ветра морщинистой физиономией. Козырнул небрежно, словно комара отогнал, да еще и пятерней с растопыренными пальцами, отчего строевая душа начштаба поморщилась.
— Здражла! Это вы медики?
Берестов решил, что если формально они и не медики, то уж во всяком случае, не для этого технаря, от которого даже на ветру пахло машинным маслом и бензином.
— Мы.
— Комэск сказал, чтобы я вам обеспечил что нужно, из ненужного. Сказано — пулеметы для вас снять с мессершмитта. Ужинали?
— Нет.
— Тогда сначала — ужинать — мудро решил морщинистый, и пошел впереди вразвалочку, показывая дорогу. Столовая поразила капитана — он так давно уже не ел и вкуснющую еду приносила девушка, словно в ресторане каком, с передничком, даже заколка в волосах, собранных в мудреную модную прическу. Поели с аппетитом, хоть и в медсанбате кормили вкусно, но тут класс был выше. Смущали только стенки столовой, разрисованные всякими фривольными картинками, отчего капитану вспомнились наставления немецкие с голыми девками — тут стиль был похож. Водилы переглядывались, пихали друг друга локтями, когда считали, что капитан не видит.
Сам поводырь тоже степенно поужинал, сидя рядом, видно было, что хоть время и неурочное — но он тут свой человек, уважаемый.
— От немсев стововая доставась? — спросил его Берестов.
— Угу! — продолжая хлебать компот, невозмутимо ответил техник. То ли сам по чину был командиром, с этими чертовыми комбинезонами сразу и не поймешь, кто перед тобой, то ли тут как положено было "где начинается авиация — заканчивается порядок", но чинопочитания технарь явно не выказывал. Спокойно держался, с достоинством. После ужина так же размеренно поехали куда-то на край поля. Начштаба все прикидывал — что за пулеметы будут с этого самого мессера. Видел он сбитые немецкие истребители, что-то из них пулеметы не торчали, вроде ж они в крыльях спрятаны и через винт стреляют, как слышал. Значит, из крыльев вынимать как-то? А потом что с ними делать? Проволокой-то их не прикрутишь! Для себя решил, что если будет добро неприменимым — он с забинтованного стрясет все, что можно, не убоясь скандала. Темнело быстро и потому немецкие битые и поврежденные самолеты, сгрудившиеся на краю поля, казались черными и зловещими чудищами. Один из самолетов просто поражал воображение размерами — как трехэтажный дом. К нему и подъехали. Фары мазнули по гигантской словно китовьей туше, машинально пересчитал моторы над головой — шесть штук! На здоровенном немецком бомбере в болоте — было всего два, а тут втрое больше и сам самолет невиданный по размерам! Нос громадины был распахнут, словно створки ворот, только как если бы ворота были в виде полушария.
— Дохлятины не боитесь? — немного свысока спросил технарь, разминая ноги на хрустевшем под валенками снегу.
Водители переглянулись, а капитан коротко отрицательно мотнул головой.
— Тогда пошли — брякнул сумкой с инструментами морщинистый и распорядился, чтобы машину медики поставили напротив распахнутого носа, светя фарами во чрево дохлой махины.
