Вмешиваться при таких условиях в пользу цесарцев? Спасибо, нет! Моя филантропия столь далеко не простирается. Хорошо, что их наступление провалилось быстро, не позволив мне сделать зряшных затрат — ни в деньгах, ни в людях. Следить за военными событиями я не преставал, но ход кампании приносил одни разочарования. Со стороны русской армии — тоже. Нет, поражений, подобно союзникам, она не терпела, и даже имела успехи; однако скромные размеры оных не соответствовали затраченным усилиям и понесенным потерям. Вторично разорили Крым — но опять в нем не закрепились. Приморскую полосу, от Инкермана до Судака, даже и разорить не успели. Из всего взятого в Крыму, с грехом пополам удержали только Керчь, да противолежащий Таманский остров. Захвативши в начале войны Очаков, действовали к западу от него лишь оборонительно, и ни малейшей попытки не сделали в сторону крепостей на Днестре. Хотин, Бендеры, Ак-Керман прочно ограждали Молдавию и Буджак; эти провинции, в свою очередь, кормили турецкое войско. А наши откуда хлеб возили? Тут-то и зарыта собака. Da liegt der Hund begraben, как говорят немцы. Будь ты хоть Александр Великий, с голодными солдатами много не навоюешь. Первый год (отчасти, может быть, и второй) армия довольствовалась сделанными до войны запасами. Мною сделанными, что скромничать зря. Дальше, поскольку казачьи и ландмилицкие земли не производят нужного количества хлеба, ключевое значение обрели провиантские караваны, ведомые по Днепру из Малороссии. Протащить груз через пороги, особенно в малую воду — задача нелегкая; даже и без порогов снабжение стотысячной людской массы требует от тех, кто этим ведает, выдающихся умений. Давайте взглянем на сих титанов обозного дела.
Князь Никита Юрьевич Трубецкой имел двух жен (разумеется, не одновременно: он же не турок какой), и обе служили мужниной карьере душой и телом. Первая была любовницей всесильного тогда Ивана Долгорукова, ко второй проявлял благосклонность фельдмаршал Миних. В компенсацию, рогоносный супруг сначала получил, а потом удержал (невзирая на явные упущения) самую желанную у чиновных стяжателей должность: генерал-кригс-комиссарскую. Мечта любого правителя — иметь на сем месте человека, ловкого в делах и одновременно честного. Но так не бывает. Надо выбрать что-нибудь одно. Честный дурак или умный вор, кто лучше? Тут можно спорить бесконечно. Наверно, когда-нибудь научатся эти качества рассчитывать количественно и находить оптимальное сочетание оных, рисуя линии на декартовой плоскости. Вот только князюшка наш по обоим признакам болтался в отрицательном квадранте. И на руку охулки не клал, и дела не умел сделать. Судите сами. Любой, пусть очень ограниченный человек, помыкавшись год-другой с караванами, найдет способы улучшить их движение. Провиантское же обеспечение русской армии первые четыре года войны шло только по нисходящей. Росла смертность от болезней и множились толпы дезертиров, бегущих в Польшу. Часть из них добежала до меня, кто по еврейской, кто по староверской тропке — поэтому беды армии я знал не по реляциям, а из первых уст.
Ох, как чесались руки вмешаться! Но каким образом? Жены у меня нет, а девиц, от которых получаю услуги известного рода, подкладывать вельможам бесполезно. У них своих таких же — полная девичья. Увы, благородная привычка выбирать людей по деловым качествам канула в Лету с Петром Великим. Черт с ним, я даже б согласился в тыловую службу, раз Миних настолько ревнив к славе. Поверьте, у меня бы хлеб и амуниция на порогах не застревали. Только шиш! Не надобен граф Читтанов и опасен.
Минувший год удалось завести шпионов в Санкт-Петербурге. Верный Франческо возил туда оперную труппу. Сначала хотел циркус, ибо тайных убийц за акробатов выдать легко, а в кастратов переделать — сложнее. Однако циркус — зрелище простонародное. Через него трудно получить доступ в придворные круги. Так что поехала опера. Убийцам резать причинные части, однако, не стали, потому как в сей первый визит им никакой службы не нашлось. Отправляя кого-то в лучший мир, сначала надобно убедиться, что его удаление действительно принесет пользу. Не то выйдет, как у пациента, коему дантист выдергивает один зуб за другим, а легче больному не становится. Сначала точный диагноз, потом продуманный план лечения. Вот после этого и щипцы в руки, не раньше.
При дворе Анны после моего отъезда сложился триумвират сильных людей: Бирон-Остерман-Миних. Братья Левенвольде, которые тоже взяли поначалу большую силу, сдали позиции после смерти старшего из них, Карла (от болезни, в тридцать пятом году). Рейнгольд, средний брат, был помельче калибром, а младший еще раньше перешел в цесарскую службу и с русской сцены исчез. В оставшейся тройке коренником, несомненно, выступал Бирон, как самый близкий из всех к государыне. Преимущество положения умерялось завистью и ненавистью окружающих, почти всеобщей: таково бремя фаворитов. Каждый честолюбец при взгляде на царицыного любимца задавался вопросом: 'Почему он, а не я?!' — и не находил ответа. Двое других, по крайней мере, обладали опытом и умениями, дающими право на высокое положение в государстве; а этот, если имел какие-то достоинства, то глубоко скрытые и, по вероятию, ночные.
Совсем не хочу сказать, что, скажем, Остерман был мужем великого ума и государственной мысли: но у него получалось возмещать недостаток мудрости коварством, хитростью и многолетней опытностью в делах. Так же и Миних неплохо справлялся с обязанностями, будучи военачальником грамотным и умелым, хотя без искры полководческого таланта. Скромный и неамбициозный Ласси, на мой взгляд, много одареннее. Так уж выходит, что ближе всего к трону проталкиваются совсем не те, кто превосходит соперников достоинствами. Отодвинутые это терпят, однако... Не стоит подвергать их терпение слишком сильным испытаниям.
В треугольнике власти между вершинами, как обычно, действует баланс притяжения и отталкивания. Перед моим отъездом, аванжировал Миних, а другие двое соединяли силы против него. Спровадив честолюбивого фельдмаршала на войну, оба интригана естественным образом оказались в противостоянии друг другу. Если Бирон чудесным образом исчезнет, как изменится политический ландшафт? До возвращения Миниха или появления новых фаворитов, мы получим всевластие Остермана. Я что-нибудь от этого выиграю? Сомневаюсь. Он для меня пальцем не шевельнет, и даже не возьмет предложенных денег. Слишком осторожен, заяц травленый.
Если кто может обернуть к своей выгоде подобный случай, то разве Салтыковы — родственники Анны по матери. Однако не оценят: им и сейчас хорошо. Ну вот никак не отыскивается цепочка ходов, ведущая к победе. Раньше мне представлялось, что стоит искоренить курляндца, и путь домой, в Россию, будет свободен. Разумеется, прощение не получить без помощи влиятельных союзников, чающих пользы себе от моего возвращения; но поиск таковых виделся не слишком трудным. Теперь же, по свежим известиям из Петербурга, выходило, что беглый генерал Читтанов совсем никому не интересен и почти забыт. Новые лица, новые события, новая война... Чёрта ль оглядываться на прошлое?! Если кто меня еще вспоминает, так это люди, злопамятные по природе или по должности. Вроде Андрюхи Ушакова.
Как ни складывал головоломку, все одно выходило: нет пути назад, кроме как через смену царствующей особы. До естественной передачи престола дожить мало шансов, ибо императрица меня моложе и здоровьем крепче. Хотя Бог знает: если найдется у нее какая хворь, во всеуслышание не объявят. Ну, да неважно. Представим себе, что вот, случилось. Кто сядет на трон? Порядок сукцессии Анна давно определила, еще при мне. Корону наследует потомок мужеского пола, рожденный ее племянницей, дочерью мекленбургского герцога. Девчонка тогда была тринадцати лет, а выглядела еще сопливее. Время идет; по недавним известиям, сия посредница вошла в возраст любовных приключений. Саксонского посланника графа Линара, упитанного мужчину вдвое старше ее, выслали из России за непозволительную связь. Теперь надо срочно поймать какого-нибудь принца и оженить на этом сокровище, пока оно ублюдков не наплодило. Потом зачать будущего императора... Все, что из этих планов можно вывести — государыня на здоровье не жалуется и намерена править еще, по меньшей мере, лет двадцать. А девица, судя по неуравновешенности, характером в папочку, герцога Карла Леопольда. Если потомство такое же будет, впору молиться за спасение Руси. Ничто другое не поможет.
Впрочем, есть еще одна царская воля. Завещание императрицы Екатерины. Совсем недавно князь Дмитрий Михайлович Голицын, который в тридцатом году объявил незаконным потомство Петра Великого от второго брака и посадил на трон вдовую курляндскую герцогиню, дождался воздаяния. Он был обвинен в злоупотреблениях по службе, предан суду Сената, приговорен к смертной казни, высочайшим повелением помилован в Шлиссельбург и там доведен-таки до смерти. Сие дает повод все резолюции, акцептованные столь замерзелым злодеем, считать преступными, а завещание — восстановленным в законной силе. Тогда у нас появляется выбор. Не нравится мекленбургская линия — выбирайте голштинскую! В городе Киле живет девятилетний мальчик, внук царя Петра через дочь Анну. Зовут его Карл Петер. Он имеет важное преимущество перед незачатым пока соперником, поскольку давно уже зачат, рожден и даже успел порядком вырасти... Что вы говорите? Елизавета? Какая Елизавета?! Она не наследница. Вот если мальчик умрет, не успев оставить потомства, тогда в этой линии наступает очередь Лизаньки. В завещании четко сказано: сначала старшая дочь и рожденные от нее принцы, потом только младшая. Великий император создал жуткий хаос в престолонаследии, так давайте хотя бы не усугублять.
Резюмируя вышесказанное: Анну Иоанновну заменить некем. Если ценой моего возвращения станут безвластие и смута, подобные тем, что начались при Годунове, лучше оставить свои замыслы. Дай Бог государыне здоровья и долгой жизни, а подданным — смирения, чтобы терпеть ее власть. Власть несправедливую, бесчестную и бесстыдную. Возьмите хоть голицынское дело. Замучить несчастного старика, который когда-то вытащил ее из пыльного чулана и сделал императрицей — все-таки полное свинство. Проступки, вмененные князю, вряд ли заслуживали чего-то большего, нежели словесный реприманд. Понимаю, что видеть рядом с собой человека, коему всем обязана, невмоготу. Но разве других способов нет? Сослать в имение было бы прилично, а так-то зачем?!
И еще пару слов о престолонаследии. Век с четвертью, вот сколько времени прошло с тех пор, как русские люди собрались всей землею и выбрали себе царя. Убогонького, конечно: после кровавой смуты хотелось иметь государя смирного и милостивого. Натура восстановила равновесие, в третьем поколении получили Петра. Однако после него — почему бы престолонаследные споры не решать, как встарь, земским собором? Нынешнее устройство этих дел в высшей степени неразумно и грозит государству катастрофой.
Вот такие мысли (и другие, столь же печальные) терзали мою душу, как прометеев орел — печень титана. Спасали от них лишь натуральная философия и опыты с летучими машинами. Наука подобна опиуму. Как опиум приглушает телесную боль, так она утоляет нравственные страдания. Представьте, какая радость охватывает естествоиспытателя, когда его творение скользит в струях воздуха, уподобившись созданиям Божьим!
Не сразу — ох, не сразу так получилось! Первая партия (как я тогда называл, первая стая) промежуточных моделей вся погибла. Малейшее завихрение отклоняло их от курса, кружило по кругу и бросало назад на скальный обрыв, с которого пущены. Что ж, неудача — повод не для уныния, а для поиска лучших решений. Помощников было в достатке: палаццо в Каштеле, арендованное еще на год, с трудом их вмещало. Пришлось для слуг перестроить каретный сарай, где прошлый год находилась лаборатория, а сию последнюю перенести в парадную залу. Что я сюда приехал, балы давать?! Благодаря неудачным попыткам, ребята наловчились мастерить артифициальных птиц с таким искусством, о каком при начале сих опытов даже мечтать было нельзя. И понимали меня с полуслова: словно к дарованной Создателем паре, у меня выросла еще дюжина рук, молодых и ловких. Еще бы умов додаточных получить, острых и свежих, в такой же пропорции... Умы были, большей частью, другим заняты: как бы навострить лыжи в ближнюю деревню, да полюбезничать с крестьянскими девушками. Приходилось довольствоваться своим, ношеным.
Теперь смешно вспоминать, как долго пришлось ломать голову ради одоления склонности моих пташек разворачиваться по ветру. Это при том, что образец для подражания не только существовал, а прямо-таки мозолил глаза, во множестве экземпляров. На каждом приличном доме в городке обязательно торчал флюгер. В конце концов, эти скрипучие крутящиеся железяки пробуравили броню моей тупости, а модели обрели на своих сорочьих хвостах еще и вертикальную лопасть, как у рыбы. Это заставило их не уваливаться под ветер, а приводиться к нему, и в любых условиях неизменно держать курс левентик. Отныне пробные полеты превратились в божественное, великолепное зрелище.
Дождавшись дня с благоприятной погодой, когда устанавливался ровный умеренный ветер с моря, я с несколькими ассистентами и одним резвым конем взбирался на гору по караванной тропе, каким-то чудом проложенной в стародавние времена среди отвесных скал и петляющей между ними самым причудливым образом. С собой несли рукотворную птицу. Тем временем другая команда садилась в небольшую весельную лодку и выходила в залив. Путник, не пожалевший своих ног и поднявшийся хотя бы до середины склона, бывает вознагражден прекрасным видом, перед ним открывшимся: вся Спалатская бухта, еще римлянами ценимая за красоту и удобство, как на ладони. От Спалато до Трогира на пятнадцати верстах берега я насчитал тринадцать небольших крепостей, построенных большей частью лет двести назад. Турки находились тогда в зените своей воинственности, воодушевленные магометанским фанатизмом, и сомнительно было, смогут христиане остановить врагов, или они так и пройдут победоносно до самого Ла-Манша. Сейчас граница проходит в сорока верстах от побережья, опасность немного отодвинулась, да и артиллерийское искусство не стояло на месте, — поэтому часть старинных укреплений военное значение утратила и превращается постепенно в живописные руины.
На полугоре или чуть выше дорожка расширялась, образуя длинную пологую площадку, ориентированную перпендикулярно линии берега. Она-то и была мною выбрана для начала полетов. Иногда я сам, а чаще — один из учеников, усевшись на коня верхом, брал в руку крылатую игрушку и мчался вскачь, чтобы, разогнавшись, отпустить ее и свернуть в сторону. Тропа это как раз позволяла. Когда ветер бывал посильней, хватало порою и человечьих ног; мы быстро научились оценивать возможности. Держа модель в руке, по усилиям чувствуешь, полетит она или грянется оземь.
В недальнем расстоянии, склон круто уходил вниз и превращался в скалистый обрыв, а птица моя, набрав по наклонной линии недостающую скорость, устремлялась встречь ветру к морскому берегу. Дальше как повезет: бывало, она плавно ложилась на волны, а лодочная артель стрелою мчалась ее вылавливать; бывало, что и на дереве повисала, не долетев. Раз даже случилось: орел напал, приняв, уж не знаю, за добычу или за соперника. Иногда первыми к модели успевали местные сорванцы, и приходилось ее выкупать за пару сольдо. Можно бы забрать и безденежно, только в следующий раз при таком обращении рискуешь даже щепочек не найти: четыре аршина полотна стоят достаточно, чтобы пробудить в мальчишках воровские таланты.
