— Софроний... — позвала она боярина уверенным голосом, — поди же ты ближе!
Грауль встал с места одновременно с Долгоруковым, подойдя к широкой кровати, у которой стоял голый до пояса мальчишка. Поодаль, на креслице, сидела заплаканная Мария, а вторая женщина утешала её, о чём-то жарко шепча. Бывшая же кормилица Алексея Михайловича указывала Юрию на пару родинок, что были на спине Владимира.
— Гляди, боярин, точь в точь, как у государя было. Истинный Алексеевич сей отрок, без обману!
Долгоруков поменялся в лице — взгляд его стал совсем иным, нежели ещё минуту назад — не было более в нём и тени надменности. Теперь он, низко, в пояс, поклонившись, принялся пятиться к двери, торопясь покинуть спальню и едва удержался на лестнице. Подвели ослабевшие от волнения ноги.
Вернувшись на продолжавшийся без них пир, Долгоруков и Грауль с Володей, как ни в чём не бывало, заняли свои места, а взявший уж себя в руки боярин поднял кубок, рявкнув на пирующих:
— А ну, цыц! Ишь, расшумелись, слово молвить не дадут, ироды!
В полной тишине Софроний, благодаря Бога за чудесное явление наследника престола Московского, сына государя Алексея Михайловича, махом осушил кубок и низко поклонился отроку — то же самое проделали и остальные, кроме ангарцев. Романов едва ли не первый раз за вечер позволил себе улыбнуться, озорно подмигнув Павлу.
А уже через два дня увеличившийся в размерах обоз покатил к Москве, навстречу своей судьбе отправился и Владимир Романов, ещё недавно числившийся ангарским кадетом-отличником.
* * *
В это время на другом конце земли, вдали от величественных московских соборов, устремляющихся ввысь золотыми маковками, от гомона многолюдной толпы, от страстей и тайн Двора кипела иная жизнь, непохожая на ту, что виделась из окон московского дворца или виленского замка императора. Тот русский вал, что, начавшись с освоения новгородцами северных земель, перевалил через Каменный Пояс и, походя разбив невеликое силой царство бухарского узурпатора Кучума, выплеснулся на необъятные просторы Сибири, достиг Великого океана, но не остановился на его хладных берегах. Далёкие неизведанные землицы, о коих узнавали первопроходцы, манили их, словно и не существовало того предела, у которого они бы остановились. Так вчерашние крестьяне, служилые да вольные казаки с Дона, Яика и Днепра, стрельцы и литвинские полоняники, имея центром своей экспансии Якутск и Охотск, привели под царскую, а затем и императорскую руку колымские земли, столкнулись на северо-востоке со 'злыми в бою и доспешными' чукчами, освоили Камчатку и тянущуюся с севера на юг длинную гряду островов бородачей-айну. А отряд братьев Стадухиных, высадившись на самом Эдзо, встретился с правителем острова, верховным вождём Сагусаином. Старший средь Стадухиных, Михайло, как было на островах, населённых оным мохнатым народцем, сразу же принялся склонять вождя к признанию императора русского как своего господина. Однако властитель эдзосцев показал гостям договор о дружбе и торговле между княжеством Эдзо и Сибирской Русью, чем сразу же отмёл эти попытки. Стадухину ничего не оставалось, как, пополнив свои запасы и оставив нехитрые подарки, возвращаться в Охотск, где он немедля поссорился с воеводами, требуя от них неуплаченных за три года денег. Раздосадован Михайло Васильевич был и тем, что землицы, кои он привёл под руку императора, оказались крайне бедны — ни золотых, ни серебряных руд на островах найдено не было. Лишь на Эдзо узрел он серебряные серёжки в ушах некоторых знатных айну, а более ничего у них не было. Бедный народишко эти мохнатые!
Глава 16
Лето 1671
Иной повествователь написал бы в одной из летописей государства Русского — много воды утекло с тех пор, и не ошибся бы. Добрый десяток лет минуло с того дня, как кадет Романов покинул родные для него берега могучей сибирской реки, что берёт своё начало в великом Байкале. Изменилось многое. Уж другие люди стояли у руля обеих союзных держав — на Руси теперь правил молодой император Владимир Романов, вскоре после коронации, воздвигший в Кремле, на территории Чудова монастыря, памятник прежнему властителю. При этом тишайшую вдову императора, которую Никита Иванович так и не полюбил, государыню Анну Голштинскую, поначалу в горячке отправили в монастырь, а позже, сжалившись, всё же позволили жить в Москве. На том настоял Павел Грауль — ибо негоже томиться в застенках бывшей императрице, много времени посвящавшей себя помощи бедным и стяжавшей среди простого люда заслуженное признание. А во главе Верховного Совета Руси Сибирской стоял Станислав Соколов, старший сын первого правителя ангарских земель, похороненного рядом с Радеком на Университетской аллее. Многие из тех, первых поселенцев в этом мире, отошли в мир иной — время неумолимо и с каждым годом число первоангарцев уменьшалось. И самые молодые из них совсем недавно разменяли седьмой десяток. Однако, как и прочие, от дел они отходили неохотно, фактически, лишь смерть заставляла их получить, наконец, отдохновение. Дело их продолжали многочисленные потомки.
Таковым считался и правитель Руси — на него возлагались самые большие надежды ангарцев. И он оправдывал их, действуя в интересах своей огромной державы, опираясь на ставленников Никиты Ивановича — новых, зачастую худородных, дворян из провинции, приближенных и обласканных при Дворе, на высшее духовенство, которому пришлось существенно потакать. Кроме того, существенную поддержку Владимиру оказывало и купечество, на которое он сделал свою ставку. Сделал — и не прогадал. Торговое сословие особенно громко заявило о себе в последние годы правления Никиты Ивановича, ещё при жизни прозванного в народе Великим. Купцы, объединяемые в семейные или городские компании, получив обширные налоговые послабления, а зачастую и государственные беспроцентные субсидии, укреплялись и богатели. Торговля с Персией обогатила Астрахань и Дербент, стоящий на самой границе персидских владений — тут хозяйничали по большей части нижегородские купцы. Купцы русские ходили в Хиву, в Польшу, в австрийские пределы, а так же торговали по всей Балтике, учреждая свои дворы в портовых городах — от Краловца, как ныне называли Кёнигсберг, до Колывани, прежде именовавшейся по-шведски Ревалем. А вот ярославцы, например, застолбили за собой торговлю дальневосточную, поставляя на Русь китайский чай, окинавский сахар, корейский перец и прочие специи через Владивосток, где стояли их склады, принимавшие корабли цусимцев и корейцев. Кроме того, немалый доход им приносили и золотые прииски Новой Мангазеи, где Назарьевы и Зубчаниновы имели свою небольшую долю. Но торговцам не только набивать мошну следовало — по уговору с Торговым приказом, ту часть прибылей, что должно было выплачивать казне, купечество вкладывало в народное образование. А именно в строительство и содержание школ, причём от качества опекунства и успехов самих опекаемых напрямую зависело благожелательное отношение к купеческой компании и приказных дьяков, и самого Государя.
Со дня коронации Владимир лишь единожды обратил оружие против врага, вняв отчаянным просьбам императора Леопольда, который молил о помощи. В письме своём Габсбург назвал Романова братом, подтвердив тем самым императорский статус русского властителя. Вскоре государь атаковал и разрушил турецкую крепость Хотин, а его полки рассеяли и обратили в бегство десятитысячную армию османов, прикрывавшую Яссы. В результате султан ослабил натиск на Венгрию, а вскоре заключил в Никополе мир с австрийцами, восстановивший прежнее положение сторон. Трансильвания оставалась за австрийцами, а занятые русскими Яссы и Хотин, с условием не восстанавливать крепости, были возвращены туркам.
В Москве результаты переговоров встретили с неудовольствием — получалось, что выиграли от него австрийцы да турки. Посему на русском берегу Днестра, разделявшего русско-турецкие владения, немедленно было начато строительство фортов или, как их называл военный советник императора, Павел Грауль — укрепрайонов. Кроме того, схожие укрепления возводились и на польской границе, возле града Краловца — начаты они были ещё ранее днестровских, ибо первый воевода Пруссии — Ринат Саляев до самой смерти своей утверждал необходимость надёжного её прикрытия. Вооружались укрепрайоны уральской артиллерией, а нести службу в них считалось за честь. Жалование у солдат невеликое, но скопить кое-какие денежки можно, трофеи, опять же, полагались по праву. А ещё в полках и ротах устраивалось обязательное обучение солдат грамоте. Кроме того, войны Русь не проигрывала давно, а потому отбоя от охотников из народа не было. Рекрутские наборы по воеводствам проводились при большом стечении добровольцев — брали лучших, и уже не было того плача родни, коей воина ранее провожали на службу, словно сразу оплакивали и смерть его. Десяток лет в солдатах для крестьянина являлся немалой ступенькой в обществе, а возвращавшиеся в родные места ветераны, наученные грамоте, с деньгами и подарками для родных, становились завидными женихами. Часто и с большой охотой купеческие компании брали бывших солдат в отряды охраны, даже в приказчики. Вербовали их и в рабочие на заводы, а простой люд выбирал в волостное управление — грамотные люди везде нужны. Все они, как и те из ветеранов, кто после службы возвращался к плугу, числились в запасных полках, кои формировались в случае новой войны.
В Европе таковой не предвиделось, постоянную опасность таила в себе лишь Порта — турки были непредсказуемы. Но главный их форпост, обращённый на север — Крымское ханство, было на последнем издыхании, не в силах более оборонять себя от постоянных казачьих набегов. Теперь турки стали подбивать на набеги черкесские племена, снабжая их оружием и золотом. Москве стало необходимо прикрыть территории, лежавшие южнее донского устья — для этих целей на Тамань и Кубань переселялись запорожцы, которым даровали эти земли в безраздельное пользование. Первые суда с отлично вооружёнными переселенцами вышли из Азова и бросили якоря в устье Кубани пять лет назад. Следом за ними двинулись и обозы, формируемые на берегах Днепра. Так началось движение Руси на Юг, имевшее своей конечной целью соединить линией казачьих поселений торговый Дербент, стоящий на берегу Каспия и место на черноморском побережье, ныне именуемое Анабой, имеющей неплохую гавань и весьма выгодное положение. Бывшая генуэзская колония Мапа, некогда захваченная османами, должна была пасть. Столкновения с турками было не избежать, оставалось лишь лучше к нему подготовится.
Москва — Аренсбург, осень 1671
Путь до Эзеля, принадлежащего Ангарску, был недолог — благо дороги содержалась в хорошем состоянии, мосты чинены, а свежих лошадей на придорожных дворах хватало с избытком. Дни стояли тёплые, время хладных осенних дождей ещё не пришло — истинно, стояло бабье лето. Хотелось свежего ветра в лицо, шума в ушах да скорости! Но государев обоз плетётся слишком медленно и, уломав крёстного, Владимир, сопровождаемый сотенным отрядом гусар и свитой, состоящей из самых близких ему людей, обогнал повозки и кареты, устремившись на запад по укатанной торговыми караванами дороге. Несколько торговцев они обогнали ещё у Пскова. Молодой император с видимым интересом останавливал возок и принимался осматривать товар оробевших торговцев, разговаривая с ними, будто со знакомыми. В балтийские порты везли в основном востребованный там пушной товар — выделанные шкурки соболей, куниц и белок и прочих, а так же играющие мехом на солнце роскошные шубы и шапки. Псковитяне торговали красной юфтью, коей славился их город, а также рогожами и полотном. Новгородцы продавали пеньку, скобяные изделия и много прочего, некоторые торговцы через свои склады да подворья в портовых городах сбывали и ангарские товары. Император торговлю поощрял, насколько это было необходимо, не забывая и опекать русских купцов в Европе — мало кто осмеливался обидеть торговца, хоть в Данциге, хоть в Стокгольме. Но и от торгового люда Романов требовал пристойного поведения, честности и умеренности, иначе дьяк торгового приказа мог и отозвать право торговли у иного зарвавшегося горе-коммерсанта.
При въезде в Новгородок-Ливонский, бывший Нейгаузен, встречен был ещё один караван, причём составляющие его возы да телеги растянулись едва ли не на версту. Доскакав до головы обоза, Владимир спешился, ловко спрыгнув с коня рядом с купцом, коего мигом прикрыли два дюжих бородача.
— Здорово, негоцианты! — озорно гаркнул Владимир, уперевши руки в боки.
Нахмурившийся купец, явно не из зажиточных мужей, пробасил в ответ, косясь на гарцующих гусар:
— И тебе не хворать! Кто таков? Из таможных, небось? Проездная у нас имеется до Пернова, коли хошь — смотри!
— А то и гляну! — потрясая светлыми кудрями, громко рассмеялся Романов, обнажив при этом ровный ряд белоснежных зубов. — Чего везёшь, откуда?
— Притко тебя забодай! — недовольно пробурчал купчина, кивнув набычившемуся приказчику — давай, мол, бумаги.
— Да хорош стращать торговца, Володимер! — рядом с нахальным гусарским полковником, оказалось двое молодцев, схожих будто братья. — А ты знаешь, кто перед тобой стоит? — обратился один из них к бородачам.
— Нешто вас всех знать надобно? — огрызнулся торговец. — А меня звать Илларион Попов, везу я в Пернов, купцу Людерсу, полотно вологодское на продажу. А ишшо в Феллин надобно сапоги да сукно поставить, для гарнизона тамошнего.
— Хорошее дело, — улыбнулся Владимир. — Хорош ли товар, Илларион? Добрые ли сапоги?
— Ишь чего заговорил, ирод! — распалился в сей же миг купец, поначалу едва не задохнувшись от гнева. — А ну, Миколка, тащи сюды сапожишки наши!
Приказчик зайцем метнулся к ближайшему возку, откинул рогожу и схватил ближнюю к нему связку из дюжины сапог. В руках его мелькнуло тонкое лезвие — парень перерезал бечёвку и взял одну пару, поднеся её Попову.
— Накось! Гляди! — Илларион принялся чуть ли в лицо тыкать сапогами смеющемуся гусару. — Да получше смотри!
— Пошутковали и хватит! — раздался вдруг спокойный голос — купец увидел как подъехавший на чёрном жеребце какой-то знатный муж, не иначе приказной судия. — Поспешать надо, коли в Пернов до темени попасть хотим!
— Не серчай, Егор, — махнул рукой гусар, — и ты, добрый человек, прости! Мне любопытно было и только, — с этими словами он снял с головы шапку и протянул её торговцу.
— А ну тебя, — плюнул под ноги купец, передав подарок приказчику.
Вскоре молодцы оседлали коней да сорвались с места, а младшие загикали, соревнуясь в быстроте своих жеребцов.
— А ты, дурень, знай, — трогаясь с места, негромко, но весомо заговорил тот, кого назвали Егором. — То сам император Владимир Лексеевич был — любит он вашего брата жаловать, а ты орёшь, словно блаженный.
Попов не ответил, только лишь молча провожал взглядом отряд гусарии, дробь копыт которой ещё долго шумел у него в ушах. Уж осела пыль, поднятая всадниками — только тогда Илларион, тяжко вздохнув, взял из рук еле живого приказчика шапку императора, прижал её к груди и неспешно двинулся к своему возку. Вскоре караван торговца продолжил свой путь к Феллину.
