XIV.
Анна долго не брала трубку. Вронский уже потерял всякую надежду и хотел отключиться, но неожиданно услышал такой знакомый голос.
— Слушаю вас, — тихо произнесла Анна.
Вронского резануло ее вы. Ведь она наверняка видела, что на дисплее высветилось его имя.
— Анна, родная, это я Алексей.
-Здравствуй, — голос Анны звучал тускло и без всяких эмоций. На этот раз Вронский отметил, что она не назвала его по имени, как это делала обычно.
— Как ты себя чувствуешь, родная?
— Хорошо.
— А наша дочь?
— Хорошо.— Анна отвечала односложно и сразу замолкала после своего ответа.
— Я сегодня был в клинике, хотел видеть вас.
— Я знаю.
— Твой муж мне не позволил.
— Знаю.
— И это все, что ты мне можешь сказать? — едва сдерживаясь, проговорил Вронский.
— А что еще?
— Как что! — не выдержал Вронский и слегка повысил голос. — Я хотел видеть свою дочь, и считаю, что имею на это полное право, но твой муж неожиданно заявил мне, что хочет записать ребенка на свое имя.
— Да это так.
— Так это правда! — взорвался Вронский. — Но на каком основании, черт побери! Он сказал, что ты не против, я не верю своим ушам. Это твое решение?
— Это наше общее решение с Алексеем, — голос Анны окреп.
-Ваше решение?! — оторопел Вронский, — но позволь, почему судьбу моей дочери решаем не мы с тобой, а ты и твой муж? Можешь мне объяснить?
-Так надо.
— И это все, что ты можешь сказать мне, — изумился Вронский. — Анна я тебя не узнаю
— Алексей, я не понимаю, что ты от меня хочешь.
— Я хочу быть с тобой и с нашей дочерью, неужели я прошу чего-то сверхъестественного? — взмолился Вронский.
— Это невозможно, Алексей, — голос Анны задрожал.
— Но почему? Ты меня разлюбила, Анна?
— Хорошо. Я все объясню. — Анна всхлипнула, едва сдерживая слезы. — Мой муж спас меня от смерти. Если бы не он, я бы сейчас с тобой не разговаривала.
— Я знаю эту историю, Анна! — в отчаянии воскликнул Вронский. — Но если бы моя кровь подошла, я бы не задумываясь, отдал тебе ее всю, до последней капли. Веришь?
— Верю, но так случилось, что именно он спас меня от смерти, а не ты, и я не могу платить ему черной неблагодарностью.
— И для этого ты решила принести себя ему в жертву?
— Считай так, если тебе угодно.
— Да, угодно, — горячился Вронский, — но ты не одну себя приносишь в жертву, ты и меня, и нашу дочь туда же, на жертвенный алтарь. Но меня-то ладно, пусть, но ребенок в чем провинился?
— Она никогда не узнает, что Каренин ей не родной отец, — тихо проговорила Анна.
— Но это невозможно! — воскликнул Вронский, — Ты вольна меня вычеркнуть из своей жизни, но дочь я вам не отдам!
— Я не буду с тобой спорить, я устала. Прощай, Алексей...
Вронский испугался, что она вот-вот бросит трубку.
— Анна, Анна, послушай меня, это временно, это пройдет, однажды ты пожалеешь об этом... — Вронский не успел сказать ей все, что хотел, Анна разъединилась. Несколько минут он тупо смотрел на мобильник, из которого доносились лишь гудки. Вронский с отвращением и досадой швырнул телефон на дно машины, как будто тот был виновником его несчастья. Вронский упал головой на руль, и какое-то время сидел в неудобной позе, вцепившись в руль обеими руками, как за спасательный круг. Однако он понимал, что спасения ждать не откуда. Все кончено, все кончено, билась в его голове одна и та же мысль. Что же мне осталось теперь?
Вронский попытался представить свою дальнейшую жизнь без Анны. Честолюбие, карьера, Серпуховской? думал он. Нет, все не то, все не то. Перед лицом практически совершившейся потери он вдруг увидел совершенно отчетливо: то, что раньше составляло смысл его жизни, наполняло ее звуками и красками, вдруг в одно мгновение утратило все свое былое значение. Он понимал: ничто его не станет радовать, если рядом не будет Анны. Она и только она одна одухотворяла все, что было в его жизни. Нет ее и все серо, пресно, уныло и неинтересно. Вронский застонал, ему захотелось напиться. Напиться так, чтобы забыть свое нынешнее положение. Рука его потянулась в бардачок, где была припрятана фляжка виски. Вронский не думал о том, что он за рулем. Одно он знал и помнил, что хочет забыться, чтобы не знать, не чувствовать невыносимой боли, которая терзает и терзает его сердце.
Вронский не заметил, как осушил всю фляжку. Он пил прямо из горла, не закусывая ничем. Ему казалось, что алкоголь совсем не действует на него. Когда на дне фляжки не оказалось ни капли, Вронский чувствовал себя по-прежнему трезвым.
На город уже спустились сумерки. Надо было возвращаться домой. Вронский, ни о чем не думая, решил ехать домой на собственном авто. В другой ситуации, если бы он пропустил хотя бы рюмочку, он бы бросил машину на обочине и отправился бы домой на такси, но сейчас ему было все равно. Он вообще не отдавал себе отчета, что все-таки пьян и не мешало бы ему сначала протрезветь, а уж потом садиться за руль.
Вронский выжал сцепление и выехал на дорогу. Начался дождь, и настроение Вронского упало еще сильнее. Он ехал в плотном потоке движущихся машин и его это все страшно раздражало. Хотелось, как можно быстрее добраться домой. Там у него в баре был коньяк, и Вронскому хотелось, как можно скорее добраться до заветной бутылочки.
Движение стало немного свободней и появилась возможность для маневра. Вронский решил обогнать впереди идущий автомобиль. Включив поворотник, он начал обгон и не заметил, как по встречной полосе едет огромный Камаз. Дождь все усиливался и на скользкой дороге Вронского занесло. Ослабленное алкоголем внимание не позволило своевременно произвести маневр и уйти плавно в сторону. Он слишком сильно крутанул руль, миновав столкновения с громадой грузовика, но зато его вынесло на обочину. Последнее, что он помнил, перед тем, как потерять сознание, визг тормозов и сильный удар.
XV.
Несмотря на то, что катастрофа была довольно серьезной, больших повреждений Вронский не получил. Спасла подушка безопасности. Было множество ссадин, рассечений, ушибов, однако обследование показало, что внутренние органы не повреждены. И надо только время, чтобы раны зажили.
Пролежав несколько дней в больнице, его отпустили домой. Так как его мать, узнав о случившимся, слегла с гипертоническим кризисом, ухаживать за ним была отправлена жена брата.
Почему-то Вронский сильно боялся, что кто-то может догадаться, что это не просто авария, а жест отчаяния. Ведь всю дорогу он думал о том, как было бы хорошо, если бы случилось тяжелое дорожное происшествие. Вот и накаркал. Все же правы те, кто считает, что мысль материальна и способна воплощаться в реальные события. Вот он чего хотел на тот момент, то и получил. Даже страшно становится; мало ли о чем он еще будет думать — и все это реализуется? Или только воплощаются негативные сценарии?
Впрочем, размышлять долго на эти темы Вронский никогда особенно не любил. Не то, что он отвергал мистику; как человек культурный и разумный он соглашался с тем, что, несмотря на огромные достижения науки, мир остается совершенно непознанным и таинственным, как незнакомая темная комната. Но по своему складу ума его притягивали только реальные вещи и предметы, а тем, что располагалось за гранью материальной жизни, он никогда особенно не интересовался. Пусть это для него останется навечно тайной, а он займется теми делами, которые способен понять и на которые может воздействовать.
Варя оказалась заботливой сиделкой. Она хорошо кормила его, и Вронский чувствовал, как быстро восстанавливаются в нем силы. Однажды он поинтересовался у нее, а что говорят и думают об этом происшествии? Не кажется ли оно кому-то странным?
— Странным? — удивилась Варя. — Но что ты имеешь в виду?
Вронский почувствовал смущение. Если давать дальнейшие пояснения, то тем самым он зародит в уме свояченицы сомнения. Но уж очень ему хотелось знать, что думают об этой автомобильной аварии люди.
— Ну, может быть, некоторые высказывают мнение, что это произошло не случайно, что я, к примеру, был немного не в себе.
— А ты был не в себе? — пристально посмотрела на него Варя. — Из-за той женщины?
Вронский пожалел, что затеял этот разговор. Дипломат должен уметь сдерживать свое любопытство в тех случаях, когда оно может быть обращено против него. Правда, сейчас он не дипломат, а больной, но все равно он поступает неосмотрительно.
— С чего ты взяла? Это была обыкновенная авария. Я похож на самоубийцу?
— А я в жизни не видела ни одного самоубийцу, поэтому не знаю, как они выглядят. Хотя думаю, что они ни чем не отличаются от нас. Но мне кажется, в каждом человеке есть склонность к тому, чтобы покончить с собой. Все хотя бы однажды думают об этом.
— Вот не знал, что ты размышляешь на такие темы.
— Чтобы это понимать, вовсе не обязательно размышлять, достаточно немного знать саму себя. Хотя, я бы невероятно удивилась, если бы ты однажды наложил бы на себя руки.
— Почему?
— Ты совсем другой, тебе это не свойственно. Для этого ты чересчур рационален.
"Я тоже думал, что я рационален, но оказалось это совсем не так, — подумал Вронский. — Любовь опрокидывает наши представления и о жизни и о самих себе, заставляет совершать поступки, которые самому человеку казались еще недавно немыслимыми".
В первый же день появления Вронского на работе его вызвал к себе Серпуховской. Совсем недавно его назначили заместителем министра, что произвело настоящий фурор во всем министерстве. Никто не ожидал, что он займет эту должность и все гадали, что это означает. В отличие от других Вронский хорошо понимал, какие силы способствовали этому назначению.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Серпуховской, внимательно разглядывая Вронского. На его лице еще сохранялись слабые следы от ранений при аварии.
— Хорошо, я здоров.
— Спешу сообщить тебе важную новость, ты назначен послом в Ташкент.
Вронский от изумления едва удержался на стуле.
— Вижу, не ожидал, — сдержанно улыбнулся Серпуховской.
— Даже в мыслях не было.
— Напрасно, в мыслях надо всегда держать все возможности. Впрочем, понимаю, в последнее время тебе было не до того. Но хватит болеть, пора приниматься за работу.
— Я готов.
— Помнишь о нашем разговоре?
— Разумеется.
— Хочу, чтобы ты знал: назначить тебя послом в Ташкент, было не просто. Пришлось подключить весьма высоких лиц. Были и другие претенденты, более именитые, чем ты.
— Я вам очень признателен.
— Вопрос совсем в другом. Тебе предстоит трудная миссия, надо разгребать завалы. Мы утратили во многом там позиции, потому что проводили недальновидную политику. Полагали, что в силу исторических традиций страна никуда не уйдет от нас, а вот уходит и семимильными шагами. И твоя задача — остановить этот побег и без новых подходов не обойтись. Нельзя воспринимать их, как колонию, а себя подавать, как старшего брата. Это жутко раздражает, навевает на них комплекс неполноценности, а чтобы избавиться от него, они готовы на самые необдуманные поступки. Нельзя бить по их самолюбию, нужно внушать им, что мы равноправные партнеры и тогда наши интересы будут лучше соблюдаться.
Разговор их длился два часа. Из кабинета Серпуховского Вронский вышел одушевленным. Предстоящая миссия вдохновляла его, наконец-то он допущен до настоящего дела. Сколько он об этом мечтал и уже разуверился, что мечты сбудутся. Но оказывается, он преждевременно отчаялся, в каком-то смысле с сегодняшнего дня его жизнь начинается снова.
XVI.
Анна постепенно приходила в себя. Ее физическое состояние было вполне удовлетворительным, но психически она была все еще подавлена. Она не сомневалась, что тяжелые роды были платой за все, что происходило с ней до этого. Как и то, что случилось с ее любовником. И то, что он едва не погиб, были звенья одной цепочки. В мире, где нет место случайности, все события имеют под собой определенную подоплеку, ведут к определенным последствиям. И они привели. Она, и Вронский оба почти одновременно оказались на границе жизни и смерти. И то, что они ее не переступили, можно считать за настоящее чудо, вызванным вмешательством провидения.
Все это время у нее не было никакой информации о Вронском. Она не хотела ничего о нем знать. По крайней мере, Анна так себя в этом уверяла. У нее есть муж, который спас ее, не раздумывая, пожертвовал своей кровью. Теперь получается, что они не просто муж и жена, а еще и кровные брат и сестра, но вопреки желанию, от этих мыслей ей делалось не хорошо, а плохо, они навевали на нее мрачность и безнадежность. Чтобы развеяться она шла в детскую к дочери. Подолгу смотрела на нее, временами ей казалось, что она видит ее сходство с Вронским. Хотя прекрасно понимала, что в таком возрасте это практически невозможно обнаружить.
Но вот что ее удивляло, так это то, что она крайне слабо испытывала по отношению к дочери материнские чувства. Анна не замечала ничего общего с тем, что она чувствовала к Сереже. Тогда это был самый настоящий взрыв, она не отходила от него ни на минуту, она испытывала подлинное горе, если ребенок вдруг начинал плакать или плохо ел. Плач же Ани она переносила спокойно, он ее даже раздражал. Рядом с сыном она могла просидеть всю ночь, а вот мысль о том, что придется провести ночь с дочерью, вызывала лишь отрицательные эмоции. Она была помехой, хотя помехой чего, Анна пока точно не знала. Нет, совсем не при таких обстоятельствах она хотела иметь детей от любимого человека.
Аня, как ни странно, не связывала ее с Вронским, скорей даже девочка отдаляла ее от него. Почему так происходило, Анна не очень ясно понимала. Все настолько запуталось, перемешалось. Этот благородный поступок мужа, который она от него никогда не ожидала, спутал ей все карты, разрушил все представления о возможных дальнейших событиях. Она не может все так просто отбросить, сделать вид, что ничего не произошло. Это его благородство имеет какие-то совсем иные корни, она это ощущает всем своим существом. Но попробуй докопайся до них, докажи, что все на самом деле обстоит не так. Любой ее поступок отныне будет соотноситься с его поступком. И чтобы она ни сделала, она будет выглядеть некрасиво, будет выглядеть человеком, отвечающим жгучей неблагодарностью за свое спасение.
Анна, стараясь ступать бесшумно, тихо покидала детскую и возвращалась в свою спальню. Обычно после таких посещений она испытывала слабость, на лбу иногда даже выступал холодный пот и начинал бить озноб. Но она была уверенна, что это скорей не последствия болезни, а психическая реакция на сложившуюся ситуацию, на то, что она не видит выхода из нее. Ловушка захлопнулась так быстро и незаметно, что она даже не успела осознать, что оказалась в клетке. А когда поняла, то выхода из нее уже не было. Будь Анна в другом состоянии и в другом положении, она бы непременно стала искать возможность это сделать, но сейчас она считала, что не имеет права даже думать на эту тему.
Правда, это не означало, что она не думала. Думала, но не позволяла мыслям приобретать окончательную форму. Все равно это все бесполезно, не приведет ни к чему, только зря себя расстраивать. Лучше побыстрей привыкнуть к своему новому положению. Ведь оно надолго, если не навсегда.
