Он посмотрел на небо. Отыскал глазами звезду Асет, прикинул положение её относительно Мер, выхода в море и корабельных мачт.
— Пойдём-ка.
— Куда? — спросил Маатеманх.
— На башню. Кое-что покажу. Когда ещё такое увидишь.
Быстрым шагом он двинулся прочь с пирса. "Первый мудрец" последовал за ним. Они поднялись на стрелковую площадку сторожевой башни.
— Ипи, по-твоему, я рассвет в море не видел?
Ранефер ничего не ответил. Он смотрел на чёрную бездну, мерцающую россыпью звёзд, потом опустил взгляд на линию восточного горизонта.
Побледневший престол Нут отразился далёким и неровным розоватым отблеском серебра, как бывает при тусклом свете факела. Море, мгновенье назад — чёрный гранит с белыми вкраплениями слюды, превратилось в тёмный лазурит, ещё неровный, не ведавший рук ювелира. И почти сразу же — в светлую, отполированную лазурь.
На востоке вспыхнула сверкающая золотая арка. Триединый в образе юного Хепри являл свою корону только здесь. И только в этот месяц. Ненадолго. Корона угасла, а небо побелело, последняя звезда из блуждающих не хотела сдаваться всесильному свету. Ещё мгновение, и море у них под ногами вспыхнуло переливом фиолетовой бронзы. Внезапно усилившийся тёплый ветер обдал их лица, а мелкая рябь заискрилась синим золотом. Мгновение — и оранжевый край светила стёр все краски, затопив мир новой радостью рождения дня.
Ипи чуть повернул лицо к северо-востоку.
— Вот он.
— Что? — спросил Маатеманх.
— Парус. Это Иштартубал.
— Я ничего не вижу, — напряг зрение "первый мудрец".
Ипи улыбнулся. Немногие могли тягаться с остротой глаз первого лучника Страны Реки. Он прикинул силу и направление ветра.
— Будет здесь через час.
Ошибся он не намного. Почти точно по истечении предсказанного времени Иштартубал ступил на землю Та-Кем и с широкой добродушной улыбкой приветствовал старых друзей.
Этот Совет был необычен. На прочие, установленные придворным церемониалом Священной Земли, никогда не допускались чужеземцы, а на этом Иштартубал был едва ли не самой главной персоной. Сюда не пригласили жрецов и высших чиновников. Из военачальников присутствовал лишь один Нибамен. Дом Маат представлял Маатеманх. Разумеется, здесь была и вся царственная троица, а так же посол Ашшура, рассказ которого слушали с большим вниманием.
Заседание началось в полдень и продлилось до позднего вечера.
— Мне понравился этот их город, Ишкандария, — рассказывал Иштартубал, — понравился своей необычностью. Ни у кого такого нет. Какой-то он... Слово не могу подобрать. Как бы это сказать... Прозрачный. Нет в храмах макандани той мощи, которую так любите вы, ремту. Этих высоченных стен с рельефами. Здоровенных пилонов, у подножия которых человек ощущает себя муравьём. Да и наши зиккураты — настоящие рукотворные горы. Жилища богов макандани невысоки, окружены колоннами, от чего кажутся резными шкатулками. Да, шкатулками. А ваши храмы — сундуки.
Ипи фыркнул.
— Сундуки, говоришь? А ты видел заупокойный храм Самозванки?
— Гробницу Почтеннейшей? — переспросил Иштартубал, который даже после смерти Хатшепсут дипломатично не называл её Самозванкой, — нет, не видел. А какова она?
— Тяжело описать. Это надо видеть. Сенмут возвёл три террасы с колоннадой. Храм скрыт за ней. Издали смотришь — действительно похоже на резную шкатулку. Эллины называют такую колоннаду, окружающую здание, портиком.
— Но, по правде сказать, это новшество. И зодчему Дейнократу гробницу Самозванки не показывали, — заметила Мерит-Ра, решившая соблюсти справедливость.
— Он мог её видеть в своём времени, — сказал Величайший.
— Вот именно, — поддакнул Ипи, — а что касается размеров... Откуда мы можем знать, что именно так они строили на родине? Я думаю, у Александра просто не хватает рабочих рук и времени, чтобы отгрохать у себя подобие Ипет-Сут.
— Может ты и прав, дружище, — легко согласился ассириец, — меня Ишкандар долго расспрашивал, велики ли храмы в Ашшуре. Похоже, размер для него имеет значение.
Все присутствующие на Совете рассмеялись. Ассириец тоже заулыбался.
— Мы отвлеклись, — сказал Ранефер, — так какое мнение ты составил об Александре?
Ассириец пригладил роскошную бороду, подумал.
— Он очень любознателен. Буквально засыпал меня вопросами.
— О чём спрашивал? — поинтересовался фараон.
— Обо всём. Как велика наша страна, долог ли путь до неё. Каким богам мы поклоняемся, пьём ли вино, в какие ткани одеваются у нас простолюдины и высокородные. Как мы предпочитаем сражаться, пешими, конными или на колесницах. Какие знаки мы используем в письме. Верим ли мы в судьбу и предопределённость.
— Воистину, обо всём! — засмеялся Нибамен.
— Но вопросы правильные, — отметил Ипи.
— А самое главное, — сказал Иштартубал, — он задавал их так, что даже не хочешь, а ответишь. Весьма непростой собеседник в этом смысле. Самоуверенный. И, надо сказать — небезосновательно. Величественный, и, одновременно, очень простой.
— Да, он умеет нравиться, расположить к себе, — подтвердила Мерит-Ра.
— И ещё одна деталь, — добавил ассириец, — я начал беседу с ним, как посол с могущественным царём, строго соблюдая церемониал, но закончил её, болтая по-простому, словно мы два приятеля, зашедшие выпить вина в питейный дом, один из тех, которыми богат ваш Уасит. И я с некоторым испугом осознал, что сам не заметил, когда перешёл эту грань. Недопустимая оплошность. То, что я сам неоднократно проделывал с другими, он едва не сотворил со мной. Очень, очень опасный человек.
Ипи поймал себя на мысли, что слушает рассказ Иштартубала, будто отчёт Хранителя, посетившего вражеский лагерь в качестве лазутчика. А ведь он высокородный, едва ли не царственный муж. Они давным-давно отбросили придворную церемонность в беседах друг с другом, но произошло это далеко не сразу, а Александр, прекрасно зная, как следует привечать высокопоставленного гостя, стремится, как можно быстрее опустить избыточное славословие. Может, все эллины таковы? Но Птолемей и Никанор вели себя иначе. Оба, особенно последний, старательно играли роль важных послов. При этом Птолемей был обходителен, любезен и приятен в общении, а Никанор совершенно невыносим в своей показной твёрдости, граничащей с грубостью. Никто из послов нечестивых стран никогда себя так не вёл.
Послы нечестивых стран... Ранефер посмотрел на Иштартубала, и ему вдруг стало стыдно.
Ипи знал, что эллины называют их, ремту, варварами. Знал, какой смысл вкладывается в это слово. Не просто "чужеземец", но необразованный, неотёсанный дикарь, неумеренный в своём чревоугодии и бражничестве, поклоняющийся непонятным богам. Заносчивые гордецы, указывая на соринку в глазу другого, они не замечают бревна в собственном. Многие из них обладают всеми теми же недостатками, которые привыкли приписывать варварам и высокомерно осуждать.
Но разве ремту чем-то лучше? Они точно так же зовут всех иностранцев нечестивцами, даже не задумываясь, что это, вообще-то, оскорбление. Даже сам Верховный Хранитель регулярно грешит этим.
Ремту издревле были даже более заносчивыми снобами, чем эллины-пришельцы. Ибо осознавали, насколько превосходят иные народы по жреческой науке, кажущейся иным колдовством или чудом Нетеру. Воинство Та-Кем сильнее любого другого на престоле Геба, причём не числом, а выучкой.
Чем больше жрецы проникали в суть вещей, тем более понимали, что Миропорядок Всевладычицы, на котором строится открытая на великими разумом Посвящёнными взаимосвязь всего и вся, тем более убеждались в истинности своей веры. Ещё бы, ведь Миропорядок при размышлении жрецов о Первотворении подтверждался опытами, наблюдениями и разумными доказательствами. Основанные на этом открытия используются всюду — от зодчества до врачевания, от кузнечного дела до кораблевождения. Когда древние предания, повествующие о мироустройстве, Высших Мирах и многом ином, частью доказаны мудрецами, то вера, подкреплённая знанием — есть Истина, в которой усомнится только глупец.
А ещё существует Исповедь Отрицания. Ремту на всём престоле Геба — единственный народ, не приносящий человеческих жертв, ибо кровопролитие угодно не Нетеру, а тварям Дуата. Посему каждый, от Величайшего, до крестьянина, понимал суть веры, а не слепо следовал жреческим догмам. Ибо, на поверку, писания о Триедином, Владычице Истин, и Великих Нетеру, охраняющих мир смертных и Вечность от козней Дуата, были Истиной Миров. В отличие от чуждых вер, ставивших в основе сказки, выдуманные в древности, дабы объяснить и очеловечить то, чего люди страшились или не понимали. Посему ремту делили чуждые народы на дикарей, которые не могли создать царства, и нечестивцев, (не так уж сильно уступающим сынам Священной Земли в развитии), поклоняющихся Тварям Дуата. Их вера, поведение и обычаи претили до тошноты.
Нетеру даровали своим последователям не только Великое Знание, но и самую благодатную землю, к тому же почти неприступную, даже без пограничных крепостей. Это ещё более укрепляло ремту во мнении, что Благодать и Избрание лежит лишь на их народе, но они уважали чужеземцев за доблесть, за верность слову. А уж тех, которые принимали Истину Всевладычицы, обычаи сынов Реки и справедливые законы Величайшего, и вовсе считали своими. Без оговорок.
Эллины же, напротив, лишь посмеивались над инородцами, принимавшими их веру и обычаи. Никанор раздражал своей неуступчивостью и показной гордыней. Его не трогало величие дворцов и храмов. Он, словно специально заставлял себя не выказывать удивления. В конце концов, Ипи устранился от общения с ним и посла теперь принимала исключительно Мерит-Ра, отличавшаяся большим терпением. С Птолемеем было гораздо проще. Но, похоже, именно поэтому Александр не стал его снова отправлять в Бехдет. Что же получается? Птолемей — исключение из правила? И Никанор более отражает суть эллинов?
Ранефер вернулся к реальности. Вовремя — Иштартубал начал рассказ о своём визите к хатти, к которым он отправился, погостив в Александрии пять дней.
— Я встретился с царицей-матерью и Первым Стражем. Валлани сетовала на слепоту своего старшего внука. По её словам Хуцция потакает макандани во всём, считает их лучшими друзьями хатти. Циданта прислушивается к нему. Например, они решили считать храм громовержца Дзаваса, который макандани выстроили в Ишандарии, храмом Тешуба. Тоже громовержец, так какая разница? Они всё больше сближаются. Ишкандар поощряет смешанные браки. Вы понимаете, куда всё это может зайти?
— Они станут одним народом, — негромко сказала Мерит-Ра.
— Да, — кивнул Иштартубал, — и этот народ будет много сильнее тех, что составят его. Вы ведь знаете, что хатти уже приняли в себя многие народы, с каждым разом становясь сильнее. И они не будут союзниками ремту.
— Почему ты так переживаешь за это, достойнейший Иштартубал? — спросил Нибамен.
Ипи вздохнул. Старик многого не знал, но ему, Ранеферу ответ на этот вопрос был очевиден.
Ассириец ответил сам.
— Я давно связал свою судьбу с вашей. Ибо ваш путь нравится мне больше, чем тот, которым идёт мой народ. Узнай об этом Пузур-Ашшур, он назовёт меня изменником, но я считаю, что Истина Маат стоит выше царей.
Ипи вздрогнул, уловив в его словах отголосок собственных мыслей. Он называл Иштартубала другом уже около десяти лет. Этот человек и прежде давал понять, что ему нравится многое в Миропорядке Маат, но всё же не принял всем сердцем Посвящение и новое Рен. Он остался верен своим отеческим обычаям и ложным богам. Но, несмотря на это, у Ранефера и в ту пору, когда они только познакомились, язык бы не повернулся назвать Иштартубала нечестивцем. Может, потому, что ассириец был широко известен воинской славой?
Ипи не застал большую часть Игр, но Мерит-Ра и Анхнофрет рассказали ему, с какой ревностью эллины относились к победам ремту. Стало быть, уважение к чужой доблести им чуждо. Это отвращало. Даже сыны Ашшура, поклонявшиеся тварям Дуата, умели ценить сильных врагов.
Мерит-Ра такое отношение эллинов тоже весьма обеспокоило, и не так давно она изыскала повод поговорить на эту тему с Аристоменом. Он сказал, что супруга Величайшего глубоко заблуждается. Ей бы стоило познакомиться с сочинениями некоего учёного эллина, историка и воина, восхищённо писавшего о воспитании и добродетелях высокородных персов. Тогда бы она поняла, как несправедлива в своих суждениях.
Ранефер об этом разговоре не знал. В последнее время он редко виделся с сестрой.
Верховный Хранитель размышлял, не ошибся ли он, решив, что эллины равны ремту? Может быть, Величайший прав и они ничуть не лучше тех же хатти? Те тоже, подобно Детям Реки, стремились к бескровному поглощению других народов, но действовали иным путём, к тому же не верили в Нетеру, отчего ремту считали их Истину ложной. Александра тянет к хатти, стало быть, они видят друг в друге родственные души. Но хватит ли Анхнофрет обаяния, чтобы противостоять этому сближению?
Мерит-Ра рассказала ассирийцу, что кое-кто уже трудится над тем, чтобы склонить Александра к Истине Маат.
— Я видел этого кое-кого, — усмехнулся ассириец, — она в восхищении разглядывала статую бесстыдно голой девы и обсуждала её формы с ваятелем, внимая его речам с разинутым ртом. Кто там кого к чему склоняет?
Ипи вздохнул. Между строк ежемесячных донесений Анхнофрет читалась неуверенность. Поначалу всё шло прекрасно. Царь согласился построить в Александрии храм Маат. Один из лучших учеников Сенмута уже принялся за работу. Македоняне и эллины недоумённо роптали, но Александр решительно пресёк все пересуды. Храм будет. Он так решил. А так же храм Амена Триединого. Но на этом пока что успехи посланницы закончились. Александр не очень-то спешил принимать образ жизни ремту. Пожалуй, он и храмы-то согласился возвести скорее из любопытства. Того самого, о котором толковал Иштартубал.
Анхнофрет писала, что язык хатти царь изучил почти в совершенстве, тогда как речь ремту даётся ему с трудом.
"Верно, не добиться тебе успеха, Ядовитый Цветок. Пора заканчивать игры с эллинами. Они не такие, как мы, и никогда не станут нам ровней. А значит... Вновь будем разговаривать на языке мечей и стрел. Только теперь это уже не станет недоразумением".
— Ты хочешь сказать, достойнейший сын Набсера, что царственная Валлани и Первый Страж подумывают о союзе с нами? — прогудел Менхеперра.
— Нет, об этом они не думают. Царица-мать лишь вздыхает о том, что её старший внук вскорости может полностью угодить под влияние Ишкандара. А там недолго и до дня, когда макандани заграбастают всю власть в Хаттусе. Один из их старших военачальников, почти всё время проводит в столице. Хуцция слушает только его, а от своих полководцев отмахивается. Первый Страж этим весьма обеспокоен.
— И много ли военачальников и чиновников разделяют опасения достойного Муваталли? — поинтересовался Маатеманх.
— Сказать по правде, немного, — покачал головой Иштартубал, — некоторые, подобно Хуццие, думают, что дружба с пришельцами весьма выгодна.