— А кто же меня вытащил? — удивился я. Ни секунды не верил, что Маугли. После эксперимента Пяткина с моим телом во мне даже в тощем, как велосипед — было 100 кг. При норме, при таком образе жизни и такой кормёжке — 70-75 должно быть во мне, никак не центнер. Зато, кости — пулю держат. Спиной мозг бы ещё держал бы. И глаза.
— Некто Киркин. Из разведбата дивизии. Был в самоволке, вернулся, забрал своих разведчиков и увёл. За это — на губу. Случайно узнал эту историю. Как только узнал, что ты жив — тут. И как тебе удаётся так сыпать крылатыми фразочками? Все кругом используют, явно же твои, речевые обороты. К чему я? А, так я и узнал про самовольство разведчиков. Вот это твоё: "Хорони нас, крыса тыловая, дай огня!" — из уст в уста по всему фронту. С подробностями. Все говорили, что погиб. И только в одном месте услышал: "Киркин вытащил".
Раны мои регенерировались на глазах.
Кельш рассказывал о Киркине, а я — вспомнил ротного.
— У тебя с собой наград нет?
Кельш подавился. Таким неожиданным был вопрос. После секундного раздумья, Кельш сказал:
— Киркина и так наградим. Лично вручишь, коль желаешь.
— Есть ещё один чудо-человечек. Ротный. Маугли! — кричу я.
Меленький человечек проскальзывает в процедурную, с удивлением смотрит по сторонам, на стоящий, как в музее, матовый полный доспех рыцаря, потом на меня. Искал давешнего осназовца, что больно сдавливал плечо?
— Что, малыш? Пропал твой обидчик? Это был лишь костюм. Очень сообразительный, самостоятельный и даже — самовольный, но костюм. Мой костюм. Он теперь всегда будет со мной. Без него я не смогу ходить и ничего не увижу. Теперь я — всего лишь начинка доспехов. Как капитан Тул. Так что — привыкай. Я что тебя звал-то? Ты парень молчаливый, но шустрый. Где лежит наш Рвотный Ротный — не знаешь?
Кивает, берёт меня за правую кисть, тянет.
— Не спеши, Мышонок, дай одеться. — Смеюсь я.
А потом приказываю своему костюму:
— Бася! Место!
Костюм стал обволакивать меня.
— Коль, погоны — не ввели, случаем?
— Приказ готов уже давно. Ждали торжественного случая. Салют был в Москве в честь Сталинграда? Да, откуда ты знаешь? Сидишь тут... в жопе. А мы — крутимся, как белки в колесе. Отпуск он себе устроил, козёл! — бурча себе под нос, Кельш вышел.
Я — не понял.
— Бася, принимай форму... Кем я сейчас числюсь? Полковник? Вот, полковника егерей. Отбой медблоку. Препараты заканчиваются, а нам надо одного человечка починить. Веди, Маугли!
Идём с Маугли. Он держит меня за руку. Весь сияет счастьем — "его Дед" не только на ноги встал, но и оказался сказочным принцем — полковником егерей.
Очень странно идти без ног. Как во сне. Не идёшь, а плывёшь над полом. Вместо ног сейчас работают искусственные мускулы костюма. Экзоскелет. Бася говорит, что построит какой-то "мост" и мои собственные ноги — заработают. Под его управлением.
Ротный лежит на животе. Страдает с закрытыми глазами. Одна нога короче другой, в кровавом марлевом кульке. Рука — в окровавленном гипсе. Запеленован бинтами, как мумия. Но — жив.
— Здравствуй, Рвотный Ротный.
Смотрит на меня, не понимает. Бася снимает маску шлема, ротный дёргается. Смотрю на него пустыми глазницами. То ещё зрелище, скажу я вам. Глазных яблок нет, векам не на чем "лежать" — провалились, повисли как шторы.
— Ты оказался опять прав, ротный. Это был твой последний бой как ротного Шурочки. И, опять прав, беру тебя в егеря. Позволь представиться — полковник Егерей Кузьмин Виктор Иванович. Для своих — Медведь. Для тебя — Медведь.
— Кенобев? Медведь? — проскрипел ротный. Глаза его закатились, голова рухнула на подушку.
Ищу что-нибудь режущее, Маугли задирает гимнастёрку, начинает разбинтовываться.
— Ах, малыш! Какой же ты молодец! — треплю ему волосы. А он оказался — блондином. Просто, много месяцев немытые волосы были — серо-земляными, цвета сталинградской грязи — смеси штукатурки, пыли, битого кирпича. Теперь — светло-русые. Отмыли малыша.
Маугли нашёл и сохранил виброклинок. Только, вибро — теперь не включалось. Бася говорит — блок управления ножом — повреждён. Не прошёл для него бесследно артобстрел. Материал ножа — выдержал, кристалл управления — треснул.
Разрезаю бинты. Залетают, возбуждённые — капитан — мой врач, и полковник — начальник госпиталя. Увидев нож, знаки различия на искусно сымитированном воротнике, посмотрели в пустые глазницы — замерли. Ставлю медблок на рану. Рану ротного зашили, стоят катетеры. Выдёргиваю их. Ротный очнулся.
— Потерпи, Илюха. Теперь — легче будет.
Медблок едва слышно гудит. Читаю данные анализа вслух — тут врачи, вдруг — пригодиться. Анализ закончен, определена степень возможного исправления. Вводятся препараты. От заразы, от гниения, для укрепления, противошоковые, общеукрепляющие. И последние — регенерирующие. Последние. Больше нет.
Всё одно, глаза бы у меня — не выросли. А остальное — само заживёт. Пусть лучше будет два условно-годных бойца, чем один — почти годный. Людей на планете — миллиарды. А Людей — приходиться вот так вот, поштучно собирать. Как золотые крупицы — промывают из тонн пустого песка, так и Людей приходиться искать среди людей.
Медблок доложил, что больше — бессилен что-либо сделать. Снимаю медблок, укрепляю обратно на себя, в предусмотренное конструкцией место.
— Надеюсь, понимаете степень гостайны, что вы сейчас видели? — обвожу присутствующих пустыми глазницами. Больные — ёжаться, два военных медика — кивают рассеяно — их взгляды не отрываясь смотрят на рану, где на глазах проходят многодневные процессы заживления.
— Илья! Ротный! Посмотри на меня! Как поправишься — найди меня! Обратись в НКВД — помогут найти. У меня для тебя есть работа. И служба. Как ты хотел — в Егерях. Ты меня услышал?
— Дед, а я ведь сразу понял, что с тобой всё — не просто, — усмехнулся ротный. На лбу его — испарина. Нездоровый румянец. Сейчас у него температура прыгнула — организм подстёгивает ускорение метаболизма.
— И ты был прав, — киваю.
— А зачем? Ты же мог и отвертеться.
Зашёл Кельш с красной коробочкой в руках. Застыл, слушает.
— Мог. И не мог. Я — был в плену. Искупил.
— Это — глупо. Глупо! Ты — ТАМ — больше пользы бы принёс!
— Как мне потом людям в глаза смотреть? Как на смерть их вести? — спрашиваю. Не у Ильи-ротного. Не у Кельша. У себя спрашиваю. Сам для себя ещё не нашёл ответа — на хера козе баян? Поступил так, как мне подсказало интуитивное чутьё. Знал бы, что так больно и инвалидно закончиться — так же поступил бы? А вот тут — вопрос. Но — чё теперь? Ничего уже не переиграть. Хотелось — как правильно, а получилось — как всегда.
— Ты на самом деле — ёжнутый! Пошёл ты! — разозлился ротный.
— Я, и, правда, пойду. Найди меня, Илья. Ты мне нужен, — говорю ему. Кладу ему на тумбочку коробочку с орденом.
— Видеть тебя не могу! Ты мне и так — всю жизнь сломал, — кричит в спину ротный, — погнался за тобой, ёжнутый! На хер?!
Кельш идёт рядом. Спрашиваю его:
— Вопросов по поводу "на хера" — не будет, надеюсь? Или тебе, отдельно, объяснить?
— Кому надо — объяснишь. Как мужик мужика — понимаю тебя. Как командир, как генерал — полковника — нет. Не принимаю. Сам Ему в глаза своими дырками посмотри и объясни — где ты шлялся три месяца и какой хернёй ты занимался?! И на что ты разменял своё здоровье и работоспособность?! Которые, между прочим, тебе — не принадлежат. Обычным человеком стать захотел? Рядовым пехотным Ваней? А из-за тебя — на нас весь мир готов броситься!
— Я — виноват? Я? — я резко встал, нависнув над Кельшем как Дарт Вейдер, Включается РЭБ-режим костюма, вокруг нас — повисла пелена серого кокона. Кричу в лицо Николаю Николаевичу:
— А не ты ли меня выдернул из "рядовых пехотных Ванек"? А? Я что, рвался в ваш вонючий интриганский клоповник лезть? А? Нет, ты меня вытащил! Стали Вы мной, как куклой на верёвке играть, за ниточки дёргать! Думаешь, не видел? Не вижу ваших "тонких" закидонов? А? Вы же меня кем только не использовали! Как "толкача" с самоходкой, как "мормышку" в ловле своих блох из "пятой колонны", как приманку для СС и Анэнербе. И скажи мне ещё, что не от вас "протекло"?
— Что протекло? Ничего не протекало, пока ты не устроил чудовищный взрыв на Украине, не стал там немцев "лучами смерти" из "Войны миров" уничтожать! Всячески демонстрируя возможности своей новой игрушки. И не я тебя нашёл. А Сара.
— Сара? Старая еврейская морда! Всё же — друзей он имеет. Ха-ха! Как в воду глядел!
— Причём тут Сара? Ты так явно продемонстрировал всему миру чудо-оружие! И — пропал! Какой реакции наших врагов ты ждал? А?
— Я — спасал ребят.
— А теперь — Крестовый Поход? Всех Западных стран на нас?
— А что мне надо было делать? А? Отдать им пришельца и ребят? Так надо было сделать? Или убить их всех? Так? Вопрос не в морали — перебил бы — не поморщился — я — тот ещё душегуб! И вы меня таким — сделали! Вы! Попустительством своим! Задачками своими! Как щенка — натаскивали на кровь! Вопрос не в этом! А всё шматьё и броню, что была там? С ней что? Куда всё это барахло девать? В болото? Найдут! Это — немцы! Дотошные! Они — найдут! Что мне было делать? Я тогда, понимаешь ли, слегка ранен был. И чуть-чуть помирал. Жалею, что не помер. И совсем не слегка — умом тронулся! Разве я нашёл, этого шныря, Вилли? Он — меня нашёл! И я — Пяткина у них — украл! Пяткин — уже у них был, у немцев. Уже! У них! Вопрос его корабля — вопрос времени. А если бы пришелец стал бы сотрудничать с немцами? А? Если бы они Пяткина — доломали бы? Игрушка моя тебя возбудила? А если бы Вилли-немчик был в такой игрушке? И не в спасательном жилете, а в полноценной боевой броне космодесанта? И не один, а рота? Со всеми их болтерами, лазганами и мультимельтами? А? Что тогда? Наглы — кинулись бы на Гитлера или подождали бы пока догорит наше с тобой Отечество? Есть решение? Сейчас, спустя квартал? А? У меня не было ни сил, ни здоровья, ни времени на взвешивание и принятие решения. Я сделал так, как сделал. И готов ответить. Хоть перед Сталиным, хоть перед Богом. Поехали, отвечу! Чё, думаешь, пацан? Зассал? Это ты, Коля, пацан передо мной! Я уже столько раз умер и заново родился, столько раз потерял и снова обрёл рассудок, что нечем тебе меня напугать! Нечем! Я уже настолько сошёл с ума, я уже таким сущностям в глаза заглянул, что отвечу перед кем угодно за себя и за свой Путь! Поехали!
Пришибленный моей отповедью, Кельш покачал головой:
— Какой ты стал!
— Вот — такой! Каким вы меня сделали — такой и стал! Так — едем?
— От твоего самочувствия зависит.
— Поехали! Заживёт! А не заживёт — хер бы с ним! Внутри Баси — могу прожить и так! Одна голова останется — жить буду, как голова того профессора. А что ты мнёшься? К Сталину не едем?
— Нет. Потом.
— Понятно. А куда? Не верю, что у вас нет плотного графика, расписанного посекундно.
— По дням. Твои методы — спорны, но, безусловно — эффективны. И твоё — "видение предмета". Ты нам нужен. Генералов у нас хватит. Новые проклёвываются. Бойцов — миллионы. А вот таких, как сказать?...
— Да уж говори, как есть. Ёжнутый? Отморозок?
— Поехали, сам посмотришь. Вить, а, правда, как ты?
— Херово, Коля, херово! Чё, не видишь? Давай, я тебе — спину сломаю, глаза выколю и бегать заставлю!
— Не надо.
— Сам не хочу. Тебе — тоже досталось. Судьба, видимо. Долбит тех, кто не успел спрятаться. А у тебя пожрать — нет? Эта регенерация — меня самого сожрёт. Надо сладкого и белкового.
— Как нет? Есть! Пошли! Там Брасень весь, теперь, извёлся!
Смеюсь:
— Как же ты, гебня кровавая, вора в законе пригрел?
— Как бы я тебя нашёл без него? У него язык не только помело, но и — насос. Вытянет любую информацию. Это он же притащил данные по тому разведчику, Киркину. А как он добывает недобываемое! Семнадцать обменов "шила на мыло" за час — такого я ещё не видел. Такой человек мне — очень нужен. Очень полезный. А что вор? Бывает, как ты говоришь. Кто без греха? Ты вон, вообще — экономист.
— А ты — гебня кровавая. Питьсот мульёнов невинно-убиенных.
Ржём.
— Вить, эти байки про "гебню кровавую" — начали изымать. И знаешь у кого? В центральном аппарате НКВД. Самоиздатом ходят. Переписывают от руки. Коллективно зачитывают. Ржут толпами. Настолько фееричный бред, что смешно до коликов, когда слышишь первый раз. Особенно на Лубянке ржали, когда читали, как они за ночь расстреляли 60 000 человек.
— А чё смешного?
— И ты — туда же? Ах, да, ты же экономист. Ты только представь, сколько места занимают 60 000 человек? Армия неполного состава? Сколько времени производиться процесс расстрела? Умножь на 60 000. А вывоз тел? Сколько машино-смен? 60 человек за ночь — не расстрелять. Какие тысячи? Ты цифры — не отрывай от земли. А как можно забыть про суд, прокуратуру, приговор, адвокатов, обжалование? Да и вообще — Лубянка — аппарат управления. Исполнение проводиться в других местах.
— А как Палыч отнёсся к девственницам и младенцам, заражённым сифилисом и съеденным заживо?
— Пожал плечами — до глупостей ли ему? Заразу у нас любую — вмиг выведут. А женщин он — любит. Платонически и издалека. Давно уже. Некогда всё ему. Тут до конца войны концы — у многих поотсыхают. Сам-то как обходишься?
— Как? Теперь — никак. Всё что ниже пупка — холодец. Уже — не проблема.
— Ха, Брасень, морда твоя протокольная! Разожрался же ты на казённых харчах! Мечи на стол! Медведь вернулся! И — сильно голодный. На людей кидаться начну! Я — серьёзно. Немцев я — поедом ем. Одному — морду обглодал. А намедни — ещё и кровью немецкой напился. Бе-э-э! Как противно! Что на меня тогда нашло?
Часть 3. Производственный роман.
Отступление.
— Нашёлся наш пропащий.
— Живой, значит!
— Не совсем. Ослеп, ноги — парализованы, рука — искалечена. И умом, похоже — совсем тронулся.
Несколько минут стоит гневный мат на смеси языков.
— Ты не горячись. Возможно — к лучшему. Пусть всё идёт по плану, а там — всё будет, как будет.
— Мы не сможем его контролировать!
— Мы — никогда этого сделать не могли. Он сам себе — контролёр. Он же сбежал не к врагу, а в штрафбат. Искупил кровью. Понимаешь?
Тяжёлое молчание.
— Продолжаем работать.
— Когда сам с ним поговоришь?
— Позже. Давай присмотримся — что он теперь такое.
Техноспецназ
Летим в Танкоград. Там собирается большой слёт танкостроителей. Пора определяться на компанию 43-го года. Чем будем воевать? И какими словами это — проклинать.
Лечу не один. Ясен пень, с Кельшем, он у нас как был руководителем особой группы, так и остался. Ясно, Брасень и Прохор, возмужавший, заматеревший. Прохор Бугаев теперь — нарасхват. Приводит в "тонус" высший комсостав. "Одолжили" в виду моего состояния здоровья. Спит теперь Прохор, сидя, привязанный к фюзеляжу. Всё свои силы он вложил в меня. Без какой-либо надежды. Так и сказал, что с глазами и спиной помочь он мне — бессилен.
В группе теперь — больше народа. Многие хроно-зайцы обуркались, нашли своё призвание или просто применение, как кому повезло. Много спецов — из этого времени. Все — НКВД.
