— В правильном свете, — ворчливо передразнила её колдунья. — У Нишки под хвостом я видала всю эту дипломатию. Дохитрили уже, дальше некуда. Где он ходит, этот твой братец, по милости которого всё закрутилось?
— Кара, прошу тебя, — вмешался в разговор Касавир. — Я понимаю тебя и отчасти поддерживаю, но давай не будем валить всё на одну голову. Не сэр Ниваль вынашивал планы культа и занимался контрабандой. Ему и своих грехов хватит.
— Это уж точно, — буркнула колдунья.
Вдруг они услышали металлический скрежет и лязг, такой громкий, что, казалось, от него дрогнули стены. Похожий на звук падающих железных ворот. Потом шум — гулкий и какой-то неумолимо-зловещий, вызывающий в воображении картину бурного полноводного потока. А вскоре, когда шум стал понемногу стихать, из нескольких небольших отверстий из тех, что опоясывали отстойник, забили мутные струи. Друзья переглянулись. Эйлин посмотрела на Касавира.
— Ты не думаешь, что мы...
— Да нет, отстойник-то не затопит, во всяком случае, не выше уровня решёток, а вот... — паладин встревожено посмотрел выше труб, на одну из платформ, куда не так давно поднялись Сэнд с мальчиком, и задумчиво пробормотал: — Я мало что понимаю в устройстве канализации, тем более, такой современной...
Заметив, как расширились глаза Эйлин и побледневшей Кары, он выдохнул:
— Надеюсь, это не там, куда они пошли.
________________________________________
1.Резиденция Келемвора, Лорда Мёртвых.
2. Джергал или Писец Обречённых — сенешаль Келемвора, ведущий учёт душам умерших.
3.Ксингрум Свэмпвэлло — бард-полуорк, известный деятель Нового Оламна.
Глава 11
После ночного дежурства Азгар проспал почти до полудня, а потом решил сходить на рыночную площадь, купить чего-нибудь вкусненького, гвоздей и зелёной краски, чтобы покрасить сторожку. Но стоя у палатки, вдруг что-то вспомнил, и, бросив только что купленные пончики, рванул в ближайший двор, чуть не налетев на пристроившегося рядом безногого нищего. Нищий разразился бранью, подбирая рассыпанные монетки, а румяный булочник недоумённо посмотрел вслед одному из своих приятнейших покупателей. Мохнатый гигант любил его сдобу и всегда был таким спокойным. Велев нищему заткнуться или убираться прочь, торговец собрал с прилавка ещё тёплые яблочные пончики и, завернув в кулёк, отложил в сторонку — небось, вернётся, когда потушит пожар, деньги-то уплачены.
А аладжи уже лез в колодец, ругая себя самое мягкое кошачьим дерьмом. Ведь это будет его вина, если со спустившимися в канализацию случится беда из-за новой гномьей системы очистки, ради которой улицы квартала чуть ли не целый год лежали перекопанными, да и сейчас ещё по обходным дорогам ни пройти, ни проехать. Старую карту дал, а предупредить об опасных местах забыл спросонья. А в полдень как раз срабатывает вся эта дьявольская автоматика, чтоб им икалось всю жизнь, этим изобретателям, и часть каналов затопляет.
Его топор был при нём, Азгар почти никогда с ним не расставался. Для бывшего лесного жителя топор был верным другом и в войне, и в мире. К тому же, ещё и кормильцем. Всегда у кого-нибудь может прохудиться крыша или сломаться повозка. Он бы помогал горожанам и задаром, но они так не привыкли, а он не глупец, чтобы отказываться. Так что, возвращаться в Гильдию было незачем. Леди, принимающая решения, всё равно уехала в Зал Совета, и это его не печалило. Будет лучше, если он не станет никому жаловаться, а сам исправит свою ошибку, ему это по силам. Если бы даже леди отрядила целый взвод гильдейских магов, что вообще-то вряд ли, они бы не смогли найти своих так быстро, как это сумеет один Азгар. У него хватит боевых умений, чтобы справиться с канализационной нечистью. Но самый главный его инструмент, который сильнее любой магии — это нос.
Молодые озороватые маги дали ему странное прозвище "мохнатый фэйс-контроль". Если этот "фэйс" означает "запах", то это в самую точку. Он помнит их столько, сколько звёзд на небе. А ещё хранит в уме целую запаховую карту Уотердипа и окрестностей, и она куда толковее и полнее, чем рисованная, которой пользуются чужаки, чтобы не заплутать. Если ему завязать глаза и под утро провести мимо него целую толпу этих гильдейских остряков, он не только назовёт всех поименно, но и скажет, на какой улице города они посещали женщин, в каком кабаке гуляли, что ели, пили, с кем дрались и кого из них ожидает самое суровое похмелье. Так что, фэйс или не фэйс, а дело своё он знает. Потому и не пропустил давешних молодчиков из Южных Доков, отказавшихся сдать железо. Шлейф затхлых частных складов, где чуть ли не вперемешку могут хранить оружие, кожи и зерно, крысиной мочи с подошв, кукурузной браги, низких женщин и дурной болезни был не лучшей рекомендацией. А тёмный полуэльф, хоть и казался разумнее других, капал в глаза дурманное снадобье из ядовитых глубоководных медуз. Это уж совсем пропащим надо быть. Нечего таким делать в Гильдии при оружии. Старик Бун привечал всяких тёмных людей, и где он теперь? Как только его место занял бледнокожий эльф, они опять тут как тут. Эти алхимики будто приманивают всякую шваль.
Впрочем, больше ничего плохого о новом маге и его спутниках привратник сказать не мог. Они были интересны. Новые люди, новые запахи. Когда они прибыли в Гильдию с прибрежных островов, то были не совсем чисты, их кожа ещё не остыла от сражения, от них пахло солью, тянулся сильный, перебивающий всё прочее след нежизни, а от мальчишки ещё и падали, и это вызвало его настороженное любопытство. Он никогда не думал, что там так опасно.
Он сразу проникся доверием к паладину, излучавшему силу и достоинство. Тот двигался, как воин, и говорил, как вожак. Большинство людских богов были слишком далеки от земли и непонятны Азгару, но он верил в силу и нужность света, исходящего от людей, подобных этому паладину. Это было гораздо убедительнее, чем какие-то проповеди.
Понравилась ему и рыжая женщина паладина, приходившая к нему утром. Она извинилась за то, что побеспокоила его после дежурства, а ведь не всякий утруждает себя мыслью, что привратник — тоже живое существо, нуждающееся в еде и сне. Она вела себя в его жилище скромно и учтиво, как и полагается непрошенной гостье, чем снискала его симпатию. А ещё ему очень понравилось, что от неё не пахло духами. Азгар не любил духов, они были лишними, только запутывали. Он знал, что гладкокожие попросту не понимают собственного тела и его сигналов, вот и пользуются всякими пустыми приманками. Только они сами и могут на них польститься. Он давно уже научился отличать их и игнорировать. Мужские обычно стремились вызвать у него безотчётный гнев, заставляли шерсть на загривке вставать дыбом. От женских почему-то урчало в животе, иногда хотелось чесать спину, катаясь по траве, будто он слюнявый переросток, тревожили память похождения юности...
Да, он был когда-то хорош, как голубоглазый паладин — такой же сильный и отважный, один из лучших защитников племени. В их последнюю весну на старом месте от него захотела щенка сама серебристошёрстная Райна, прекрасная, только вступившая в брачный возраст дочь старейшины. Никогда ещё ритуальные поединки на его памяти не были такими ожесточёнными. Молодняк к её жилищу даже не подходил — уважали и боялись. Но из мужчин чуть ли не каждый считал своим долгом отметиться у её порога выбитым зубом, клоком шерсти, а то и кровью. Знали ведь, с каким соперником придётся иметь дело. Он чувствовал, что уже готов каждую весну оберегать её покой от докучливых ухажёров и давать выкармливать малышей столько времени, сколько она скажет. Но даже не успел узнать, понесла ли она от него...
Это была чужая война, на пути которой оказались мирные вегетарианцы-аладжи. Вожди лесных эльфов собрали своих самых умелых воинов и потребовали дать им проход в тыл оркам через свою территорию. Они красиво и страстно говорили, но старейшины не верили, что этим дело и закончится. Эльфы стали бы склонять их к союзу против зеленокожих — сколько аладжи себя помнили, они всегда так делали. Дать им ступить на свою землю — значит не оставить себе выбора. А если, того хуже, их хитрость не удастся, орки жестоко отомстят. Кроме того, пустить к себе чужаков и ввязаться в войну в брачный сезон — это худший из поступков, если кто-то из старейшин позволит такое, то тут же подпишет себе приговор, и эльфы это знали. Непонятно, на что они рассчитывали, обратившись к аладжи в такое важное для племени время. Но лесным охотникам, привыкшим к войне и смерти, это было безразлично, ослеплённые возможностью быстрой победы, они никого не желали слушать, даже собственных друидов. Только и их враги не дремали...
Райна бежала с выжившими женщинами и молодняком. Азгар надеялся, что они спаслись и отстроились заново. Аладжи через каждые три-четыре поколения разделяются на общины и кочуют в поисках лучших мест для прокорма, у них это в крови. Сам он попал к оркам и в результате недолгих злоключений стал рабом в уотердипском Подгорье. Хозяин-гном держал кузницу, где изготавливались на заказ всякие дьявольские машины, железные руки-ноги и другие штуки, о назначении которых аладжи не имел понятия. Тонкого ремесла ему не доверяли, но чёрной работой нагружали так, что спина трещала. Самым нелюбимым его устройством был большой вал, приводивший в движение целую тьму механизмов. Когда поступал серьёзный заказ, его приходилось часами раскручивать в адской жаре и вони. Зато он стал настоящим экспертом по запахам сырых и обработанных металлов, магических рун и кузнечных реагентов. В кузне Азгар потерял глаз из-за брызнувшей искры. Но, в общем, по сравнению со многими другими, его жизнь была сносной. Хозяин ценил его за выносливость и незлобивость, вдосталь кормил, радуясь, что для поддержания сил аладжи не нужно животной пищи, давал полдня, а то и день отдыха после авральных работ и не тиранил почём зря. Через пять лет он снял с него рабские браслеты и позволил выходить на прогулку, брал с собой телохранителем на важные встречи.
Идея побега, конечно, приходила Азгару в голову, но ему достаточно было один раз увидеть, как поступают с пойманными беглецами, чтобы навсегда забыть об этом. Жизнь его была не сахар, ему очень не хватало лесного воздуха и настоящего солнца, но он не был готов терпеть в посмертии ещё большие страдания. О том, что будет, когда он перестанет приносить пользу, он старался не думать. И, хоть он и не имел причин желать гному насильственной смерти, воспринял её с облегчением. А когда вышел наружу, вдохнул запахи нагретого солнцем камня, моря, конского пота и сдобы, увидел небо, то на миг ослеп и оглох от нахлынувших чувств. Он готов был целовать ноги магам, вернувшим ему свободу. Так он оказался в Гильдии. Маги дали ему подходящую работу и ни разу об этом не пожалели, но цепями его никто не держал. Он мог уйти, найти своих, если бы захотел. Но чем больше проходило времени, тем меньше ему этого хотелось. Он отдавал себе отчёт в том, что немолод, и Райна, которую он хотел видеть только своей, уже давно не его. Иначе быть не могло. В разорённом племени никто не позволил бы сильной молодой женщине долго тосковать, лишившись пары, да и сама она была истинной дочерью старейшины и понимала свой долг, когда уводила от пожарища оставшихся женщин, детей и юношей, на чьи плечи теперь ложилась забота о выживании. Может быть, кто-то из них, ещё вчера смотревших на него с завистью, не стал тратить уходящее время впустую — ведь тогда для неё мог быть потерян целый год. Это было правильно. Это было больно. В годы рабства и после освобождения не проходило дня, чтобы он об этом не думал. Он совсем запутался в своих чувствах и боялся запутаться ещё больше.
Азгар и раньше хорошо владел Общим, знал несколько букв, поскольку имел разные дела с эльфами, и ещё в Подгорье научился читать по книгам рецептов. Это было не так уж сложно. Но самое главное случилось, когда уже в городе ему в руки попал листок с переводными стихами. Тогда-то он и понял, что у всех его сложных чувств есть название, что таинственный гладкокожий, живущий в далёком Муншее и знать ничего не знающий об Азгаре, может взять и заглянуть ему в душу, и всё там увидеть, и, главное, рассказать об этом так, как сам он никогда не смог бы, даже слов бы таких не нашёл. Аладжи был потрясён. Посмотрев вокруг прозревшими глазами, он почувствовал себя так, словно и не жил до этого. В самом деле, кто может вырасти из маленького аладжи? Только аладжи. Добрый защитник, или умелый шаман, или хороший следопыт. Какими бы разными ни были его соплеменники, путь у них у всех один — добывать или выращивать еду, защищать женщин, растить потомство и когда-нибудь умереть, чтобы их дети в точности повторили их жизнь, не задумываясь о добре и зле, подлости и благородстве, любви, ненависти, власти, рабстве, расовой розни и сложном устройстве мира. Он был уверен, что, даже пережив страшную трагедию, его сородичи не сделали из неё никаких выводов. И это было тоже правильно, потому что, если аладжи начнут задумываться над такими вещами, это может разобщить их и разрушить весь их вековой уклад. Думать, творить и выживать — всё равно, что одновременно приносить жертвы разным богам. Это разные жертвы и разные дороги. Впрочем, в то, что выводы сделали лесные эльфы, он тоже не очень-то верил, у них тоже полно своих "тараканов в голове", как это называет городская молодёжь. Но сам он так жить больше не хотел. Ведь в отличие от него, у гладкокожих, которые создают красивые вещи из камня и дерева, сочиняют стихи и песни, рисуют, пишут хорошие книги — много дорог. В каждом их детище — новая. Они проведут тебя по любой, только смотри и слушай. Как можно от этого отказаться?
Аладжи ничего не мог дать этому миру взамен, мог лишь честно выполнять свою работу, защищая его. Он был перед ним в большем долгу, чем перед своим племенем, оттого и не считал, что поступает плохо, выбирая одинокую городскую жизнь. Удручало его лишь собственное косноязычие, как будто он не был достоин этих даров чужой культуры. Рыжая явно заинтересовалась его книгами, и он захотел поговорить о них, поделиться своими мыслями хоть с кем-то понимающим. Но боялся, что не сможет связать двух слов и выставит себя старым невеждой и варваром, полезшим не в свои сани. А выглядеть недостойно перед гладкокожей женщиной он не имел права.
Он знал за собой этот страх и тщетно боролся с ним. Его читательское сердце уже давно принадлежало одной местной поэтессе. На её редкие чтения он стеснялся ходить, но не пропускал ни одной книжки. Её стихи щекотали травинками и пахли светлым мёдом, как клеверное поле, ласкали слух неясной музыкой, обжигали огнём и сковывали холодом, тосковали об утратах, кричали и бились пойманной птицей. Они были лучшим бальзамом для его одинокого сердца, в них была тайна, имя которой он уже знал. Однажды Азгар захотел отнести цветы к двери её дома в Северном округе — он знал, что у гладкокожих так принято выражать признательность — но так и не решился.
Рыжая, между тем, приходила не просто так, а по важному делу. Азгара опечалило известие о пропаже аасимара. Он был неплохим, трудолюбивым парнем, хоть и не отставал по части кутежа и баловства от прочего гильдейского молодняка, только последнее время что-то присмирел. Но к чудачествам магов старый привратник относился снисходительно. Он всякого тут насмотрелся и уяснил, что магом быть совсем не так хорошо, как кажется. До седых волос они постоянно чему-нибудь учатся, у них рискованная работа, им выматывает мозги и душу собственная сила, с которой ещё поди сладь, и все они немного сумасшедшие. Надо же им как-то расслабляться.
