День был выматывающий. А собственно в эти годы других и не было. Все работали на износ. В голове крутился рассказ одной из женщин, которая рассказывала, что при освобождении Украины множество военнослужащих заразилось гонореей и прочими болезнями. Этот вопрос был таким острым, что рассматривался Военным советом. Промышленности была поставлена задача— наладить выпуск резиновых изделий. Понятно, что мужики с этой войной совсем с ума сходят. Не хотела. Подумалось само: возможно, Рутковский не так уж и виноват. Шла с работы не спеша. Была уверена, Ады нет, куда торопиться, но в окне горел свет. Я по ступенькам буквально неслась лётом. "Получается Адка дома, а я гуляю". Открыла дверь и попала сходу в объятия сильных рук мужа. Костя, нацеловавшись, помог раздеться, а потом, подхватив на руки, унёс на диван.
— Люлюсик, я соскучился жуть. Прилетел в Ставку на день. Ты просила фотографии, смотри, я привёз.— Он картинно выложил мне на руки несколько снимков, и как предполагала Ада, как раз из той же серии. Тот же пейзаж за спиной.— Ну, как я тебе?! Хорош?! По-моему ничего...
Понятно, что он ни сном, ни духом! Эти фото стали моей последней каплей. Решение пришло как-то вдруг само. Я понимала, что последует за ним. И всё-таки собравшись с духом, мотнув головой, чтоб отогнать соблазн — всё оставить как есть, гордо вскинула её и тихо, но решительно произнесла:
— Да, действительно орёл... Но ты опоздал, у меня уже есть такое фото.
Мы не в равных условиях. Я догадываюсь об исходе этой сцены. Тон мой был деланно невинный. Только он не заметил.
— Не может быть? Неужели газетчики опередили меня... Вот проныры,— сморщил недовольно нос он.
Улыбаясь не хуже "воробушка", я прошла к шкафу. Прошла это смело сказано, ног не чувствовала. Моё туловище буквально прошаталось до того несчастного шкафа. Я достала из-под постельного белья фотографии и, сдерживая дрожь, подала ему их. Мне б закрыть глаза, а я упрямо смотрела ими. Любуйтесь, мол, им таким чудесным. Он застыл в той позе, в какой рассмотрел первое же фото. Затем вздрогнул, шарахнулся от меня в сторону и опять застыл, съёжившись, с раскрытыми глазами, словно громом поражённый. Я заметила, как его охватил какой-то животный страх. Я содрогнулась при виде перекосившегося от ужаса побледневшего лица. Сострадание к нему выдавливала из меня решимость. Но переборов в себе жалость— не уступила. Обойдя остолбеневшую, мгновенно погрусневшую фигуру мужа, плюхнулась на диван. Я крепясь рисовалась, но ноги не держали. Про письмо Седовой, я решила не говорить. Порвав фотографии на мелкие клочки, он рванулся вперёд ко мне. Секунду застыл и упал на колени передо мной, положил голову на мои вздрагивающие руки. Я молю Богородицу помочь мне не уступить ему, проявить твёрдость... Он же действуя напролом, перемежая горячий шёпот поцелуями торопливо убеждал:
— Люлю, нет. Ради любви нашей..., твоей. Не делай этого с нами. Дай мне шанс. Война кончится, всё будет по-прежнему. Только мы и Адуся. Ведь ты любишь меня, Ада тоже, зачем же всё ломать. Мы столько пережили вместе, через столько прошли. Дай мне шанс. Ведь это, как сигарета, выкурил и выбросил, как кружка чая, выпил и... Клянусь, ничем она меня около себя не оставит.
Его голос дрожал, он задыхался. Хмурил брови и умоляюще смотрел на меня.
Я видела перед собой его измученное виноватое лицо и готова была раскричаться. Разрывающая боль сжимала, как пружина сердце, выдавливая из него последние капли жизни. Неужели он не понимает, как мне больно или прикидывается, потому что ему так удобно. В нем что-то изменилось или мне кажется и это всё тот же человек. Любовь просто делала меня слепой, а боль все концы оголила. И мужчина, которого я всю жизнь любила... и люблю не так идеален и безоблачен. Хотя по-прежнему смотрят на меня, сияя чистотой, голубые глаза колодцы. Я именно им поверила. Только чистота ли это, а возможно, просто цвет... Невинная, стеснительная улыбка, блуждающая на его губах по-прежнему теребит моё сердце, но уже не греет. Скорее всего, она так и останется при нём до старости. Это всего лишь лицо, а всё остальное мои романтические фантазии. А сердце, есть ли оно у него вообще? Ведь то, что он творит со мной, хуже любой самой жестокой казни. Эти пытки истязают моё тело, мучают душу, не дают дышать и жить и если б только мне, ради него я б выдержала, но Адуся... Что творилось с ней, это страшно. Но о чём-то он говорит... Хотя стоит ли слушать, может ли быть правдой то, о чём он говорит: — Люлю, не убивай меня. Я не смогу жить без тебя и Ады. Милая, я хочу прожить всю жизнь рядом с тобой и умереть на твоих руках. Ведь ты любишь меня и не сможешь полюбить никого другого.
От его голоса стало муторно и неспокойно, я с трудом заставила себя разжать губы:
— Костя, другого не будет. Никогда. Полюбить не смогу, а чтоб был мужик, это тоже не по мне. Но и с тобой больше нет сил... Я стала чувствовать себя больной и неполноценной. И это не главное — Ада.
— Что с ней, где она?— вскинулся он.
— С ней после этой фотовыставки вчера случилась истерика.
— Дьявольщина, девочка моя, как мне тебе доказать, объяснить... Ты это ты, и никогда тебя в моей жизни никто не заменит. Я жить без тебя не смогу. Юлия, отнесись к этому по — проще, объясни дочке... Ей богу, нет причины для такой вам нервотрёпки. Чья-то злая шутка. Меня ничто не заставит потерять такой бриллиант, как ты. Пойми ты, семья и страна для меня на одной ступени. Женщина, сигареты, еда — необходимость.
Наконец-то, я заставила себя поднять на него глаза:
— Охотно верю, но фотографироваться с ней тебя никто не принуждал.
Вопрос застал его врасплох. Разве думал, что фотки попадут на глаза жены и дочери. Он смутился, но быстро оправился и взял себя в руки.
— Пойми, я не подумал... Это ж простецкое дело. Не только с ней... Люди просили. Хотели остановить мгновение. Их путь не лёгок: они уходили, чтобы жить или умереть. Я многим составлял компанию. Она тоже захотела... Ну пробыли не мало вместе...
Его неискренность меня раздосадовала.
— Не смеши меня: она — жить или умереть...
Мне хотелось сказать, нет, выкрикнуть это ему в лицо: "Я б поверила, если б она как тысячи девчонок раненных мужиков с поля боя выносила. Рискуя собой, под пулями. Уважение какое-то было бы... А она в тыловом госпитале готовилась тебя обслуживать, занимаясь в свободное время делами". Только я промолчала. Прикрыла веками глаза, чтоб его суетливость не видеть и всё.
Но его это подхлестнуло к новым оправданиям.
— Там работники госпиталя, раненные... Ты посмотри, посмотри... Пойми, дорогая... Ну просила... неудобно было отказать... ты ж всё понимаешь...
Понимать его я больше не хотела. Приглушая стон, замотала головой. От боли аж потемнело в глазах. "На глазах у всех, ни грамма стыда ни у той молодой дряни, ни у этого старого осла... Той понятно море по колено, вон как цветёт — престижно, а этот заезженный жеребец что на этой карточке изображал... Наверное, приезд командующего к раненным бойцам и снимок на память с медперсоналом... Скотство. И дело даже не в той фотографии, а в том что она сделала из неё инструмент и пустила по рукам".
Вздоха не получилось. Грудь перегородила скала. Я подняла сухие от боли глаза на него.
— Пойми и ты меня, дорогой, я больше не могу и не хочу тебя ни с кем делить. Может я эгоистка в твоём понимании, не понимаю фронтовой психологии и момента войны, но я хочу владеть тобой одна. Понятно?! Ты вообще-то понимаешь, какого мне весь этот балаган терпеть и умываться тем позором. Опять же держать в своих объятиях, любить самой, принимать твои ласки и знать, что ты вернёшься к матрасному "воробушку" и будешь чирикать, находя уже для того жизненно важного объекта свои ласковые слова играя в рыцаря. Ладно мне в спину хихикают... А Адка? Её же дразнят. Она дерётся из-за тебя. Сидел в "крестах" кулаками махала, сейчас из— за этой "подстилки" бои ведёт. Об этом ты думаешь или нет?
Он был растерян. Ведь действительно никогда после её разрешения не задумывался об этом. Естественно, считая, что раз семье не угрожает опасность, то она, то есть семья, относится к этому легко. И вот на тебе, приехали...
Растерянно поморгав он стиснув её плечи зашептал:
— Юлия, я знаю, что я поросёнок. Виноват, натворил... влез, не сдержался, увяз. Не оправдываюсь. Война. Я мужик. Тем более на моих плечах такая ответственность. Мне нужна разрядка. Тебе спасибо за понимание и разрешение. Но не искать же на каждый случай новую бабу, это ещё хуже и унизительнее, опять же болезни... К тому же на такую фурию можно наскочить... И ты же знаешь, уже проходили. Опять же, я не смогу с кем попало, а эта на тебя похожа, мне проще. Хоть какое-то удовольствие. Прилипла девчонка, пусть будет. Опять же с моим осколком в позвоночнике таза, это редкое удовольствие. По пальцам можно пересчитать. И я с ней все условия обговорил. Она предупреждена, что у меня семья, и я останусь с ней. Мы ж говорили с тобой об этом. К тому же её всё устраивает, барышня без претензий. Ты просто потерпи. Прими всё как есть и потерпи. Почти у каждого командира на фронте есть подруга "походно-полевая жена". Все ж знают об этом и мирятся. Ну война эта такая долгая... Мне иногда жаль её, на что обрёк. По-моему тебя не сам этот факт смущает, а нечто другое... Скажи, не нравится кандидатура? Сменить?
От непонимания: глухой телефон какой-то, я почти зарычала:
— Мы не слышим друг друга. Война не только для тебя, но и для меня тоже, ты подумал, что то, разрешённое тебе, позволено и мне.
Как его проняло. Ох, как он посмотрел, как развернулся.
— Что? Что ты сказала?... Ты с ума сошла,— ледяным голосом прошипел он.— Юлия, ты нарочно меня злишь, да?... Ты ж никогда такого не позволишь. Выкинь эту блажь из головы. Да я застрелю вас обоих...— Выкрикивал яростно с негодованием он.
"Вот, пошло — поехало..." От непонимания я аж топнула ногой. "Да что это в конце концов такое!"
— Каждый о своём. Как глухой с немым. Наверное, я слабая женщина и не могу перешагнуть этот порог... Да и любим мы тебя, понимаешь? Не хотим тебе мешать на дороге к счастью. Поэтому мы с Адой даём тебе свободу. Освобождаем тебя от всех клятв и обязанностей. Тем более, ты все их нарушил. Считаю что ты запутался. Мы уходим. Жильё освободим, чтоб ты мог привозить её сюда, не терпя неудобства. Квартиру закроем. Ключ у тебя есть, свои — отдадим соседям. Приедешь, заберёшь. Это всё.
У него побелело и вытянулось лицо.
— Милая, что ты такое говоришь?!— вскочив, он выдернул меня с дивана и прижал к себе с такой силой, что хрустнули косточки.— Ты ошибаешься, мне не в чем путаться. Всё ясно, что божий день.
Судя по его реакции может быть и так. Но я всё решив, была непреклонна:
— Я сказала всё. Мы уходим.
Не соскользнул, а рухнул на старый паркет.
— Нет,— он теснее прижался щекой к моим коленям.
Он беззвучно рыдал, проклиная себя за то, что не смог собою владеть. Его широкие плечи тряслись. Я в глубоком отчаянии неподвижно застыла. Мои руки повисли над ним, готовые простить и пожалеть, только я закусив губы сдержала свой порыв.
Орошив свою душу горючими слезами и немного успокоившись, он поднял лицо. Рассчитывал— вопрос решён. Натолкнувшись на стену и непонимание, он напрягся, отступил, провёл ладонью по лицу, поднялся, достал папиросы, закурил. Дохнув дыма и низко опустив голову, выпалил:
— Знай, мне без тебя не будет жизни, смерть всё время бродит рядом. Ну что ж, она найдёт меня...
"О-о-о..." Он знал по чему бил. Меня скосили косой. Как траву: "Раз!..."
— Нет,— дёрнулась я, со страхом взглянув, на этот раз в очень серьёзное лицо.— Костя не пугай меня, это не честно. Я терпела, уступала сколько могла, а сейчас... Извини. Это не честно, не честно...
Он перебил:
— Терпела, так. А я дуралей... Так будет правильно. Я кругом перед тобой и Адой виноват. Мне нет прощения. А без вас я не смогу жить.
Я обомлела. У меня рвёт крышу. Я верю, что он сделает это. Сейчас он искренен. Никто не догадается даже. Накрыло снарядом, война. Тем более он лезет к чёрту на рога. Он не доживёт до конца войны. Что же мне делать? Я, не моргнув глазом, оказалась в клетке, ловушке, тюрьме. По-другому не скажешь.
— Ты заставляешь меня выбирать между дочерью и тобой?— сдерживая всхлип, шепчу я.
У него поднялась бровь и вспыхнули глаза: "Кажется, атака была успешной..." Он быстро закрепляет успех:
— Я заберу Аду с собой,— торопится он подтолкнуть к решению. Такая мысль пришла палочкой-выручалочкой ему на ходу. "Во — первых, дочь будет с ним и это весомая гарантия того, что Юлия надёжно никуда не исчезнет с его горизонта. Во-вторых, жена непременно попросится за дочерью, и они будут вместе". Провернув всё это в голове, он передохнул: "Ни черта себе коленца Юленька выкидывает. Чуть вся жизнь в тартарары не полетела. Надо "медперсонал" аккуратно удалять".
Я почти в панике. В моей голове тоже идёт поиск решения, как вырваться из этой петли в которую засунула нас война и слабость моего мужа, да и мои уступки ему тоже. Вряд ли кто поймёт мою боль, горечь и тоску. Одни скажут -брось. Вторые — мутишь, дурная, не ценя своего счастья. Живи и живи. Вон мужиков сколько полегло. А здесь свой. Хватаюсь за головушку — может, так и есть. Но тогда и потерять всё недолго. Я, вновь, наступая себе на горло, говорю:
— Ладно. Отложим этот разговор и моё решение до конца войны. Останемся живы разберёмся. А сейчас оставим всё, как есть.
Он вскакивает. Хватает меня на руки, и как сумасшедший, покрывая поцелуями, кружит.
— Я люблю тебя, безумно, безумно. Ты умница.
— Очень-то не радуйся. Забирай и меня к себе. Раз тебе нужна женщина, я поеду с тобой. Здесь мне без вас делать нечего.
"Оп— па, на!" Он встал, как вкопанный. Мысль, ища выход лихорадочно работала:
— Юль, так скоро, как бы тебе хотелось, не получится. Тебя надо призвать. Придумать, куда определить. Может так же, как Ада пойдёшь на радиоузел или связисткой... — нерешительно предложил он.— Я позвоню, походи на курсы.
— А почему не медсестрой в госпиталь? Я ж работала в отряде и на КВЖД,— пряча злорадную улыбку пытала я.
Костя побелел.
— Юлия, пожалей меня...
Вот мужики! Опять жалей его, а кто меня пожалеет?!
— Хорошо, пусть будет связистка,— покорно соглашаюсь я. Беру в ладони его лицо и перевожу наш нелёгкий разговор в иное русло: — Ты осунулся, дорогой, тяжело?
О, как обрадован вопросу. Готов расплеваться на все четыре стороны: "Тьфу— тьфу— тьфу, пронесло". Наконец-то, неприятная тема позади. В один миг он становится мягким и податливым. В него вернулось тепло и жизнь. Я чувствую, как он облегчённо вздыхает и прячет лицо на моей груди.
— Да мы сбавили немного ход. Немцы цепляются за каждую кочку. Но то ерунда. Юлия, главное вы с Адусей не переживайте.
Я глажу впалые щёки и притягивая его к себе, целую. Он сжимает кольцо рук и бессвязно шепча, "солнышко моё" и обжигая меня своим дыханием перехватив поцелуй, раздвинув губы, нырнул в рот. Охнув, я потеряла разум.
