друга от всяческой скверны, порчи и злых духов, оберегать от
горестей и разделять превратности судьбы. Свидетели, Урбагар
и Дати, поклялись перед владычицей, что они видели, слышали и
запомнили присягу супругов.
Восемь жриц под гулкую, ритмичную дробь больших барабанов
увлекли Пэаби, готовую распроститься с девичеством, в
святилище, а молодой муж, передав им желтую ленту, символ
замужества, полученную им от своей матери, остался ждать у
входа.
Упав на колени перед Небесной владычицей, Пэаби еще раз
вознесла горячую благодарственную молитву Инанне, не
оставившей ее, недостойную, своими милостями, и попросила у
богини вечной любви мужа. У алтаря девушку раздели, сняв с нее
свадебный наряд, расчесали ее распущенные волосы, выбрав из
них цветы, и, напоив из золотой чаши, уложили на грубый черный
войлок, покрывавший ложе алтаря, и удалились. Главный жрец с
молитвой помазал лоб, грудь и живот девушки миррой и закрыл ее
с головой красным покрывалом. Пэаби сделалось тепло, сладковатый напиток Инанны согрел ее, и под негромкие звуки
музыки и пения она, с мыслью об Аннипаде, впала в легкое забытье.
Жрец, поцеловав окрашенную хной стопу Инанны, трижды воздел
к ней руки.
— О пресветлая богиня любви! О Великая мать! О Владычица
жен! Прими чистую девичью душу невесты, рабы твоей Пэаби,
ибо по воле твоей, даровано сей девушке стать женой и матерью.
И да обретет ее беспорочная, нетленная душа успокоение и
благость в тиши Страны без возврата. Дай ей, о Великая, новую
душу, добрую, мягкую и отзывчивую; надели ее душой жены
верной, покорной душе мужа, господина ее. Даруй ее телу, о
Милосердная, женскую силу чадородия. И да будет чрево ее
изобильно плодоносящим. Да святится имя твое, о пресветлая
Инанна!
Пэаби вскоре зашевелилась и, сбросив покрывало, села на ложе,
озираясь по сторонам и не понимая, где она, ибо ее новая душа
еще не знала святилища храма Инанны. Постепенно молодая
женщина осознала, где она, и прислушалась к себе: ее уже
не девичье сердце билось непривычно сильно. Жрицы, ожидавшие,
когда она восстанет, помогли новоявленной женщине сойти на пол,
облачили в свадебное платье и вплели в ее распущенные волосы
желтую ленту мужа, сделав прическу замужней женщины, ибо
распущенные волосы незамужней — знак брачной свободы ее тела,
а заплетенные и уложенные, как бы срезанные,— волосы жены,
означали принадлежность ее тела только одному мужчине — ее
мужу.
Главный жрец окропил и благословил именем Инанны
стоявшую перед ним юную женщину, нового человека, и поднес ей,
молодой жене, желтую алебастровую чашу с молоком белой
священной коровы, дабы любовь к мужу никогда не угасала в ее
душе, а за порогом святилища свекровь набросила на волосы своей
снохи ажурную шаль, которую Пэаби должна была носить вне
дома мужа вплоть до рождения первого ребенка.
Коротая ожидание, молодежь угощалась сластями, играла и
резвилась в потемках, а солидные общинники-горожане
развлекались шутками и остротами: взрывы хохота то и дело взлетали над гудящей, разбившейся на группы толпой. Мебурагеши
с факелом, старейшина рода горшечников и несколько наиболее
почтенных родственников стояли с Мешдой около группы
сородичей эна и, веселясь, почти непрерывно хохотали, рассказывая
смешные истории и вспоминая курьезные случаи, происшедшие
на строительстве храма Энлиля. Эн, все время незаметно
наблюдавший за Мешдой, с особым интересом прислушивался к
тому, о чем говорил красноречивый гончар. Матери новобрачных
сразу же почувствовали взаимную симпатию и, искренне
восторгаясь прекрасной парой, обнялись, всплакнули на радостях,
немного погрустили, вспоминая далекие дни своей прошедшей
молодости, когда сами были невестами, и уже не отходили друг от
друга.
После того как молодая жена благополучно вышла из
святилища, Аннипад заключил Пэаби в объятия, поцеловал в уста
и подвел к родителям. И отцы поздравили новобрачных, а матери
их расцеловали. Шеми со слезами радости, торжественно сняла с
себя свои бесценные бусы, древний амулет ее рода, матерей ее
матери, и, благословив, надела их на шею старшей дочери, только
что вышедшей замуж, и наказала никогда, ни при каких
обстоятельствах, не снимать с себя этого амулета. Гончар,
обнимая зятя, назидательно произнес: "Сын мой, из года в год
Пэаби будет женою твоею, возлежать с тобой под одним
покрывалом. Так заботься о ней и береги ее, дабы она всегда была
милой и желанной твоему сердцу".
В отличие от Мешды, открыто радовавшегося счастью дочери,
эн сдержанно, с холодком, лишь отдавая дань обычаю, поздравил
сына и его жену-полукровку. Владыка дал понять всем, что не
одобряет такого брака, но воле богов и он покорен. Чопорно стоя
рядом со своим новым родственником и у алтаря-часовни, и у
входа в святилище, эн не обмолвился с гончаром ни единым словом,
хотя Мешда ему и нравился.
В воротах храма главный жрец, напутствуя молодоженов,
переплел пальмовой ветвью левую руку мужа и правую руку жены.
Соплеменники с веселыми шутками осыпали их цветами и зернами
ячменя, желая молодой семье благополучия и плодородия. Из храма шумная, сопровождаемая барабанным боем и звуками флейт,
весело галдящая и поющая процессия двинулась в предвкушении
свадебного пира в дом отца невесты. Дати и Урбагар, обнявший
девушку за плечи и непрерывно ее смешивший, возглавляли
процессию, освещая дорогу факелами.
За ними, окруженные восемью жрицами, размахивающими
кадильницами, ехали в повозке молодые супруги. Чуть поодаль
шествовали эн и наиболее достойные отпрыски рода Зиусудры. Далее
шли Мешда и старейшины его рода. Женщины и молодежь
завершали шествие.
Увеличенный в два раза дворик стараниями Гишани был готов
к свадьбе. Обилие светильников, расставленных повсеместно,
изгнало мрачную тьму и злых ночных духов, а от яркого света
вначале слепило глаза. Столы уже ломились от всевозможной
снеди и были заставлены кувшинами с пивом и бокалами с
холодной водой, дабы утолить жажду перед едой и уменьшить
жжение во рту от специй и приправ. У столов, в золотых
курильницах, тлели ароматные сандаловые палочки.
В своем доме отец и мать молодой жены одарили родителей
мужа и его родственников украшениями, одеждой и изделиями из
керамики. В качестве платы за материнское молоко, Аннипад в
свою очередь почтил мать жены богатым даром — драгоценными
украшениями из серебра и жемчугов, а его родственники одарили
родственников жены. Урбагар и Дати, дружки с обеих сторон,
получили в подарок новые нарядные одежды.
Когда Пэаби, усадив молодого мужа посреди дворика на
высокую вязанку тростника, окрашивала его ступни хной, дабы
ноги Аннипада забыли дорогу к иным женщинам, Урбагар вышел
в центр круга, образованного гостями, трагически выкатил глаза,
и, цокая языком, произнес нараспев:
— Воистину, радость в сердце у жены — горесть в сердце мужа!
Разве это жизнь, когда пришел конец свободе? Нет, наш любимый
Аннипад этого не вынесет! Взгляните, люди добрые, какое чучело
подсунули бедняге в жены вместо красавицы-невесты!
Лицо молодого мужа все более и более расплывалось в
весёлой, радостной улыбке. Но тут вышла вперед Дати.
— Почтенные горожане! Посмотрите только, какую красавицу
мы выдали за эту хилую пальму без ветвей, за этого бешеного быка! Нет, я не переживу такого! Я лучше съем целый поднос медовых
пряников!
На свадьбе должно было быть как можно больше смеха и
шуток, иначе жизнь молодых потечет уныло и скучно. Кроме того,
злые духи, услышав, сколь безобразны молодые, обойдут их
стороной и не станут вредить.
Покончив с окрашиванием ног, Пэаби с подносом, полным
сластей, под величальное пение присутствующих женщин,
сопровождаемое звуками флейт, четырежды обошла своего
суженого, прежде чем угостить его и его родителей, а затем и
родственников мужа. По обычаю молодожены первыми сели за
стол, поставленный на невысокий помост в западной части двора.
Супруги расположились за столом, обратившись лицом к востоку,
и жена заняла место слева от мужа. Отныне и до века ей, нечистой
по природе своей, предназначено сидеть и лежать только с левой
стороны от супруга.
Эн, его брат, Мешда и старейшина рода горшечников пировали
за общим столом. Остальные гости-мужчины расселись так, как
им хотелось. Юноши и девушки, сидевшие вместе, утолив первые
голод и жажду, вышли из-за стола и принялись плясать и петь перед
молодоженами, состязаясь в мастерстве и изобретательности.
Гремели барабаны, свистели флейты, и юноши, взявшись за руки
и образовав круг в центре двора, азартно плясали свадебный танец.
Девушки вначале лишь хлопали в ладоши, отбивая ритм, а затем,
войдя в мужской круг, также закружились в хороводе. Время от
времени кто-нибудь из молодежи выбегал в центр, с жаром
отплясывал там и возвращался обратно. Капельки пота весело
блестели на их упругих молодых телах в свете добродушно
потрескивающих светильников. Мужской хор под предво-
дительством Урбагара воспел красоту молодой жены и любовные
утехи.
Вот взойду я на холм благовоний,
На гору лепестков цветочных.
Вся ты, сладкая, без изъяна,
Словно белой коровы сметана!
Опущусь я на милое лоно,
Мед и млеко вкушу без конца я.
Девушки не уступали юношам, и во главе с Дати вышли на
середину двора, дабы воздать хвалу Аннипаду:
Как прекрасен ты, милый, и сладок!
Пусть уста твои меня поцелуют,
Ибо ласки твои слаще меда,
О, счастливый небесный избранник.
Ты положишь печать мне на сердце,
От руки твоей лоно взыграет.
Молодых под руки вывели в сад и усадили на качели. Девушки,
раскачивая их, запели колыбельную песню, желая супругам
многочисленного потомства. Когда молодежь вновь уселась за
еду и немного притихла, слегка охмелевший дядя Аннипада,
стараниями которого тлел за их столом общий разговор, произнес
во всеуслышанье хвалебную речь, где превознес достоинства
лучшего из потомков Зиусудры, и пожелал ему, молодому мужу,
обрести восемь и восемь видов богатств. Вслед за ним и Мешда
восхвалил свою дочь без меры, описав ее хозяйственность и
домовитость, не жалея красок, и пожелал ей быть хорошей женой
и добродетельной матерью.
Эн, державшийся на людях с привычной важностью и
глубокомыслием, соизволил произнести за столом всего лишь
несколько слов, отдав дань опрятности и ухоженности дома
гончара. Владыке было грустно и тягостно: он видел, сколь сильно
сын его любит свою молодую жену, и скорбел как отец, ибо ему
как правителю, предстояло разрушить счастье сына. Эн мало ел и
почти не пил пива, хотя и не выпускал из рук длинной золотой трубки,
инкрустированной лазуритом. Гончар из почтения к владыке тоже
воздерживался. Но когда эн, сославшись на необходимость не
опаздывать к утренней трапезе Энки, покинул свадебное пиршество,
уехав в храм, Мешда наверстал упущенное, найдя общий язык с Тизхуром, которого присутствие державного брата также несколько
сковывало. Присоединившись к молодежи, почтенные общинники,
взбодренные неиссякаемым источником пива на столах, забыв о своем возрасте и сане, громко галдели, пели и неудержимо
отплясывали в общем круге. Смех, шутки, пожелания, звуки флейт
и гром барабанов — все слилось в радостном веселье.
На рассвете, в тот момент, когда светлая Инанна пропала на
небе, свадьба закончилась, и молодые поблагодарили севших
напоследок за столы родных и гостей за добрые пожелания и
напутствия. Вскоре они дружно встали и покинули дом,
благословленный небесной Владычицей.
Аннипад и его ближайшие родственники отправились в дом
отца мужа, где предстояло жить новой семье, дабы приготовиться
к встрече молодой жены. Перед уходом молодой муж пригласил
жену в свой дом, обещая пригорюнившейся матери, что ее дочь
Пэаби будет жить рядом с ним радостно, окруженная любовью и
вниманием.
— О, мед моего сердца, — обратился к юной супруге Аннипад, —
приходи поскорее. Я приготовлю для тебя достойное ложе,
сладостное и благостное, на котором по воле Пресветлой мы
вкусим радость упоения.
Пэаби осталась до вечера в родительском доме. Ее родные
вынесли и уложили в кожаные мешки и увязали в тюки ее приданое.
Обычно размер приданого, наследственная доля в доме отца,
превышал размер выкупа за невесту, но посильно ли было
горшечнику тягаться в богатстве с эном? Приданое считалось
личной собственностью женщины даже в случае развода, а перед
смертью она, по своему усмотрению, делила его между детьми.
И вот, к концу полуденной стражи Гаур и племянница Мешды,
вторая дружка, повели небольшой караван, состоящий из четырех
ослов, груженных постельными принадлежностями, одеждой,
посудой и домашней утварью, к дому мужа. Юноша, знавший
расположение храмовых построек, привел свой караван к калитке,
расположенной в стене с противоположной стороны от центральных ворот храма Энки. Их ждали. Аннипад и три его молодых родича внесли в дом эна приданое и, одарив новой одеждой родственников жены, отпустили, по обычаю не пригласив в дом.
Когда лучезарный Ут подошел к горе заката, Пэаби и
сопровождавшие ее ближайшие родичи были торжественно встречены мужем и его родней на храмовой площади. С музыкой
и пением хвалебного гимна жрецы из рода Зиусудры ввели в храм
Всевышнего мать последующего господина Города, пастыря племени шумеров. У ворот храма Аннипад и два его родича умилостивили духа ворот, дабы он возлюбил Пэаби, заклав овцу и совершив возлияние ее кровью.
Дом эна не имел внутреннего дворика, и хорошо ухоженный сад подступал непосредственно к колоннам его входа; поэтому столы с закусками были расставлены прямо между деревьями, утопавшими в
великолепии красной, пылающей сени закатного солнца. Здесь же,
невдалеке от каменных ступеней входа, стоял старинный очаг,
которым давным-давно не пользовались. На очаге возвышался
котел с водой, а около его топки лежала куча свежего, сухого
хвороста. У очага свекровь вручила Пэаби огонь и воду, и молодая
хозяйка, окропив очаг, на коленях вознесла молитву богу очага дома
мужа, прося о милости, снисхождении и покровительстве. Трижды
обойдя с горячими углями в плошке вокруг очага, Пэаби привычно
развела огонь, раздув пламя, подбросила в топку хвороста и
поставила на огонь котел с водой. Когда родственники вновь
