Стремительные шаги за спиной, звяканье металла, шорох ткани, цепляющейся за хвою. Я обернулась, въехав щекой в еловые ветки.
— Ого! Ну-ка, ну-ка... — тот, кто объявился вдруг нежданно-негаданно, отстранил меня и шагнул к принцессе.
— Гаэт... — наконец, пискнула я, — Гаэт, откуда ты взялся?
— Кто здесь? — встрепенулась Мораг, слепо шаря по воздуху перед собой.
Гаэт Ветер перехватил ее руку:
-Тихо... Тихо, тихо...
К моему удивлению принцесса не стала вырываться. Пальцы ее, стиснутые было в кулак, разжались, кисть поникла в гаэтовой ладони. Он протянул руку и коснулся того места, где под кровью и коркой песка прятался принцессин висок. Мораг как-то странно повело, сперва назад и в сторону, а потом головой вперед, прямо под ноги пришельцу. Он поддержал ее и осторожно уложил на хвойный настил.
— Ой, Гаэт, что с ней?
— Спит, не пугайся. Когда от боли корчит, никакое лечение не впрок, — он присел рядом, быстро размял себе руки, пошевелил пальцами. — А она сильная, ты это знаешь? Необыкновенно сильная. Не по-людски, я бы сказал. Очень мощный фон. Кто она?
— Это... Гаэт, потом расскажу, надо кровь остановить!
— Тогда помогай.
Он принялся осторожно, палец за пальцем, отлеплять от принцессиного лица приклеившуюся намертво пятерню. Я подобралась поближе.
— Как ты оказался здесь?
— Услышал тебя. Потом поговорим, ты права. Работай.
Гаэт Ветер убрал закостеневшую принцессину руку, густо обвитую ржавой сетью полузасохшей крови, и кивнул мне — давай, мол, приступай. То, что было когда-то ярким, по-своему красивым лицом принцессы Мораг, теперь горело, пылало разворошенным костром. В ладони мне ударил напряженный жар, и горсть раскаленных углей прыгнула в руки, разом ужалив и опалив.
— Уй!
Ветер схватил меня за запястья — стало легче. Жар сносило в сторону, и очажки бездымного пламени кусались уже не так жестоко. Это было не более болезненно, чем гасить пальцами фитили в масляных лампах. Потом я ощутила, как мои руки перемещают ниже, в мокрые тряпки на принцессином боку, а потом огненные провалы закончились, и в глазах у меня потемнело.
— Ага. Хорошо. Теперь посиди, отдохни.
Звякнула кольчуга, Гаэт поднялся и куда-то отошел. Невдалеке зафыркала лошадь. Он вернулся, завозился рядом, что-то тихонько бормоча. Затрещала рвущаяся ткань. Я, наконец, проморгалась.
Гаэт Ветер оторвал кусок от принцессиной рубахи, плеснул на него вина из фляги и принялся осторожно смывать застывшую кровь и грязь. Мне он вручил кинжал — обрезать прилипшие волосы. Первым из-под бурых сгустков показался серебряный обод венчика. Кое-как, в четыре руки, мы сняли его. Кожа на лбу оказалась рассечена парой диагональных порезов, бровь тоже рассечена и свисала длинным лоскутом, второй брови, кажется, не было вовсе. Обе глазницы оказались залеплены несусветной дрянью пополам с песком. Гаэт не рискнул промывать их вином, а воды у нас не было. Спинку носа рассекло чуть пониже горбинки, почти полностью отделив хрящ от кости, одну ноздрю снесло начисто, косым крестом распороло обе губы, правая щека до самой челюсти покромсана в лапшу, в прорехи виднелись зубы...
— Ы-ыы! Беда... — пробормотал Гаэт, — Нарочно так не изуродуешь...
— Мертвая вода, — вспомнила я, — Вот что понадобится. Точно. Вот что мне надо достать!
Он мельком взглянул на меня:
— Мертвая вода, конечно, хорошо. Но дырки нужно правильно зашить, иначе все в разные стороны перекосит, это ты, надеюсь, понимаешь? Ты знаешь хирургию?
— Я — нет, но в замке хороший лекарь. Думаю, что хороший. Отец его был прекрасным врачом.
— В замке?
— В Бронзовом Замке. Это принцесса Мораг, Ветер.
— Мораг? — рука с мокрым лоскутом застыла на полпути. — Мораг, говоришь...
— А что? Ты знаешь ее?
— Обрежь вот тут прядь, пожалуйста, — он плеснул на тряпку еще вина и продолжил умывание. — Я слышал о ней. Видел несколько раз. Я часто бываю здесь, в серединном мире, Лесс. Достаточно часто, чтобы знать, кто есть кто.
— Ты очень вовремя оказался рядом, Ветер.
— Я обязан оказываться там, где во мне возникает нужда. Тем более, ты позвала меня.
— "С Капова кургана скачет конь буланый..."?
Он улыбнулся.
— Я отвезу Мораг в Бронзовый Замок.
— Спасибо. Надо бы только перебинтовать ее чем-нибудь...
Гаэт, не задумываясь ни мгновения, откинул свой нарамник и оттянул подол рубахи.
— Режь.
Я отхватила кусок полотна, самого обыкновенного полотна, человечьими руками сотканного и выбеленного, хоть и вышитого искусно красивым волнистым орнаментом, и поспешно изрезала его в длинный широкий бинт. Гаэт приподнял принцессу, привалил ее к себе, пачкая одежду загустевшей кровью, и я забинтовала ей лицо и всю голову целиком. Остаток полотна прижала к ране на боку, прихватив принцессиным же поясом.
— До города доедем, не расплескаем, — Ветер поднялся, легко удерживая в объятиях безвольное тело. Казалось принцесса, ростом соперничающая с большинством мужчин, ничего не весит у него в руках. — Забыл спросить. Кто ее так?
— Малыш. Мантикор.
— Малыш? Он проснулся?
— Да. Вчера.
— Вот это новость! Амаргин знает?
Я пожала плечами. Амаргин опять исчез в самый неподходящий момент, и оставил меня в одиночестве расхлебывать черт знает сколько лет назад и не мной заваренную кашу.
Гаэт свистнул сквозь зубы. Из-за елок вышел буланый конь под высоким рыцарским седлом.
— Удачи тебе, Леста Омела. Не беспокойся о принцессе, считай, что она уже в надежных руках.
— Скажи Ю, что я принесу мертвую воду. То есть, лекарство для Мораг. То есть, не Ю, а Ютеру, лекарю из замка.
Гаэт одной рукой придерживая принцессу, другой ухватился за высокую луку и взлетел в седло.
— Удачи, Лесс.
— Постой! — я, решившись вдруг, бросилась к нему, ухватилась за обтянутое кольчужным чулком колено. — Гаэт. Гаэт. Умоляю, скажи, ты видел Ириса?
— Босоножку? Э-э... — он задумался, — Я давно там не был. У нас с Королевой... как бы так сказать... разногласия.
— Гаэт, если... когда увидишь его... скажи ему... спроси его, за что он так со мной поступил? Почему бросил? Я ему верила! А он меня забыл!
Гаэт фыркнул с высоты седла. Пристроил голову принцессы поудобнее у себя на плече, потом схватился свободной рукой за лоб и неожиданно визгливо завопил:
— Я тебе верила! А ты меня забыл! Негодяй! За что ты так со мной?! — буланый заплясал от этих воплей, Гаэт, ухмыляясь, похлопал его ладонью по шее. — Ну, ну, ну. Я, конечно, перестарался с криком. Я ему тихонько скажу, если-когда встречу, проникновенно скажу, на ушко: "За что ты так со мной, Ирис? Я же тебе верила!"
— Гаэт!
Он ухмылялся, щуря пронзительные злые глаза.
— Что?
— Не... не надо ничего говорить. Не надо. Ничего не надо говорить. Поезжай скорее.
Конь снова заплясал, крутясь на тесном пятачке между елок. Ветер вскинул узкую ладонь, прощаясь:
— Удачи, Лессандир.
* * *
Я обошла излучину Мележки так, чтобы издалека увидеть камни на берегу и мантикора, буде он еще ошивается где-то неподалеку. Мантикора в камнях, естественно, не обнаружилось, мало того, я разглядела, что труп лошади вытащен из воды и здорово объеден. По-правде говоря, от лошади осталась только передняя половина и раскиданные по берегу кости. Это значит, пока мы с Гаэтом кудахтали над принцессой, оголодавшее чудовище обедало.
И это хорошо. Значит, мстительность ему несвойственна. Интересно, куда он ушел, набив пузо... вернее, два пуза? Хм, сколько же ему жратвы на оба этих пуза надо? Он же пол-лошади слопал! А я его рыбкой кормила...
Его все равно придется искать. Опять обшаривать лес, опять выискивать следы, потому что охота продолжается. Да что я! Найгерт озвереет, когда увидит, что у его сестры отсутствует лицо. Он такую награду предложит за эрайнову буйную голову, что все жители королевства Амалеры вооружатся дрекольем и вывернут окрестные леса наизнанку!
Что же делать? Надо идти в Бронзовый замок и говорить с Нарваро Найгертом. Надо вымолить у него день-два форы, надо пообещать, что я принесу ему эту голову сама!
Ага, так он мне и поверил. Принцесса эту тварь не осилила, а я, девчонка, с голыми руками пойду на чудовище? А если сказать правду? Если убедить короля что мантикор — разумное существо и кидается на людей просто потому что перепуган? Попрошу два дня, и если я не словлю чудовище, пускай открывает охоту. А два дня эти я куплю за флягу мертвой воды.
Точно. Так и сделаю.
Только сперва отмоюсь от крови.
Выше по течению я нашла довольно глубокий омут под берегом. То есть, настолько глубокий, что воды там было мне почти по грудь. Где с наслаждением побарахталась и замыла свои заскорузлые тряпки. А пока я лазала по холмам, пробираясь в сторону Нержеля, платье и волосы высохли.
— У каждого из нас есть свой пунктик, — сказал Амаргин, разливая в чашки холодное душистое молоко. — Вран и Гаэт гоняют чудовищ, мнимых и реальных. Я пытаюсь доказать Врану, а в первую очередь самому себе, что людям доступна магия, хотя доказывать что-либо кому-либо бессмысленное занатие. Ты присасываешься как клещ ко всему, что тебе кажется чудесным... Если покопаться, чудачеств у каждого из живущих наберется выше крыши. Впрочем, у мертвых их не меньше, чудачеств этих... собственно, одно из моих чудачеств состоит в том, что я уверен — мертвых не существует. Не разевай рот, лучше на себя посмотри... Когда-нибудь мы и об этом поговорим, не сейчас, а когда готова будешь. К чему, к чему... понять готова, не хлопай глазами! Что ты хочешь спросить?
— Значит, Ската не была опасна, как сказал Гаэт?
— Лесс, ты иногда потрясаешь своей тупостью, хоть, вроде, неглупая девочка. Конечно, Ската опасна, и скажи Гаэту спасибо, что он тебя за химок от нее оттащил. Маленьким детям не разрешают играть с огнем, тебе это известно?
— То есть, я еще не готова с ней общаться?
— Ну, в общих чертах да, не готова. Однако готовься. Она — твоя фюльгья. Она нужна тебе, она — твоя темная сторона, если хочешь... Детям запрещают играть огнем, но огонь им необходим, верно? Хотя этот пример неудачен, Ската — сущность не огненная. Ну, скажем так, детям запрещают купаться в глубокой реке, но без воды им никуда.
— Это понятно, а вот что значит — моя темная сторона? Она разве не сама по себе?
— Экое косное мышление. Ну что мне с тобой делать? Разжевывать тебе все — своих зубов не хватит.
Амаргин покачал молоко в чашке, отхлебнул. Откинулся к стене, посмотрел на меня, подняв брови и фыркнул:
— Смешная ты, право. Птенец желторотый, сам не клюет, в рот ему положи... Ладно, я сегодня добрый. Ты знаешь, что означает это имя — Ската?
Я отрицательно потрясла головой.
— Тень, отражение, вот что оно означает. Твое отражение — это Ската.
— Но она же зеленая, полосатая как ящерица!
— И-и-и! У нее еще хвост есть и крылья перепончатые. Она же горгулья.
— Ты хочешь сказать, я тоже горгулья?
— Смотри сюда, — он протер рукавом оловянный бок кувшина и пододвинул кувшин ко мне. — Видишь отражение?
На выпуклом тусклом олове маячила моя перекошенная физиономия.
— Вижу, — я вытерла белые молочные усы.
— Как ты думаешь, кто там отражается, ты или кто-то другой?
— Я.
— А у тебя что, личико поперек себя шире и один глаз выше другого?
— Да вроде нет...
— Но отражаешься ведь ты?
— Я...
Он отодвинул кувшин поближе к себе.
— А скажи пожалуйста, теперь ты себя видишь?
— Нет.
— А я вижу, — он глядел на кувшин. — Вот, лобик хмуришь от тяжелых мыслительных усилий. Хмуришь лобик, отвечай?
— Ну, хмурю...
— Ага. Вывод — отражение никуда не девается, даже если ты на него не смотришь, — он отодвинул кувшин еще дальше. — Вот и я его не вижу теперь. Что случилось с отражением?
— Пропало.
— Да ну? Ты в этом уверена?
Я почесала переносицу.
— Не знаю... Не уверена...
— А может, отражение, пока ты на него не смотришь, побежало по своим делам? И совершенно самостоятельно где-то гуляет? Может такое быть?
— Откуда я знаю?
— А может, в какой-то другой кувшин сейчас смотрит кто-то абсолютно посторонний, и твое отражение отражает его физиономию?
— Значит, это уже не мое отражение!
— Да почему? У вас одно отражение на двоих, вот и все. Общая фюльгья. Так у двух совершенно чужих людей может быть общий сводный брат или сестра.
— А! О...
— Чтобы отражение оставалось отражением, нужна некая грань. Что-то, что отделяет тебя он него. Полированный металл. Поверхность зеркала. Водная гладь. В случае фюльгьи — иная реальность.
— Погоди. Погоди. То есть, мы с тем человеком, с которым у нас общее отражение — не фюльгьи друг другу?
— С человеком — нет. А вот если у вас со Скатой окажется общая фюльгья из Сумерек — то да. Представляешь себе зеркальный коридор? Фюльгья — всегда из-за грани, хоть мы, живущие, сами эти грани создали.
— Но... отражение — оно отражение и есть. Повторяет мои действия.
— Или ты повторяешь его. А потом — что ему мешает заниматься своими делами в твое отсутствие? Оно, кстати, может вообще не прийти, даже если ты посмотришь в зеркало. От этого оно не перестанет быть твоим отражением.
— Ты меня совсем заморочил...
— А по-моему, проще не придумаешь. Ты слишком серьезно к себе относишься. Сурово и серьезно, словно ты какая-то незыблемая величина, на которой держится мир. А мир, знаешь ли, без тебя выстоит. И даже, страшно сказать, выстоит без меня. Пойдем, кое-что покажу.
Он вылез из-за стола и поманил меня пальцем. Я пригрелась тут, наелась хлеба с молоком, и мне ужасно не хотелось никуда идти. Волшебник отворил дверь и оглянулся с порога:
— Трусишь?
Пришлось последовать за ним. Мы вышли из уютной амаргиновой хижины, пристроенной к скале, и он повел меня к ручью.
Собирались сумерки, из низины тянулся туман. Ручей вился по моховому ложу между розовых гранитных глыб, заросших плющом и пасленом, укрытых перистыми волнами папоротников. Я карабкалась за Амаргином вверх, на каменистый холм, по почти незаметной тропке вдоль ручья. Потом мы свернули и полезли по серьезной крутизне, где пришлось цепляться руками за что попало.
