С точки зрения построения фраз, обилия стилистических и пунктуационных ошибок, газетенка была безграмотной. Да и язык того времени отличался от современного, прямо скажем, не в лучшую сторону. Официальные документы подобострастно копировались. Их, по всей видимости, просто боялись править. Чего стоит один только один наезд первых руководителей на "все Исполкомы и Сельсоветы", с требованием "немедленно перевести в адрес редакции восемьсот тысяч рублей — стоимость подписки на месяц". Чуть ниже имелась приписка петитом: "Учитывая тяжелое материальное положение комитетов, редакция согласна принимать оплату натурой".
Над всем этим можно было бы посмеяться, если б не правда. Скучная правда без знаков препинания, похороненная ныне в архивах, под кипами более важных дел.
На первой странице целиком размещался "Доклад комиссии по проведению "двухнедельника" (слово-то какое!) по проверке работ помощи голодающим" за Љ 1436 от 10 мая 1922 года. В скобках указывалось, что вышеуказанное мероприятие спущено сверху, согласно циркулярного распоряжения Армпомголода за Љ 29 от18/IV.
Текст лучше не трогать. Отредактировать не получится, а смысл исказить — запросто. Итак:
1) Работу свою Компомгола начал с 16 августа 1921 года. За весь период времени существования Комиссии, беженцев прошло около 80 000, из коих зарегистрировано по районам 69 569 человек, кои и стоят на учете.
В станице Лабинской находится зарегистрированных по кварталам 636 человек детей, по детским больницам и гражданам станицы Лабинской -157.
2) Меры по борьбе с голодом принимаются согласно циркулярного распоряжения Армпомголода от 24. IV. 22 г. за Љ 30. Берутся процентные отчисления с хлебопекарен частных по 1 фунту с одного пуда и государственных — ½ фунта с одного пуда. С мельниц ½ фунта с одного пуда.
С предприятий — как то маслобойных заводов, профсоюзы рабкопа "Пищевик" — получаются 5 % и 2 % отчисления.
3) Участие населения в помощи голодающим никак не проявляется. Вся помощь населения выражается в принудительной раздаче детей по гражданам комиссией.
4) За все время существования компомголода собрано: 2 143 пуда 12 ф. продуктов (разнородных). Из них отослано в Царицын 629 п. 19 ф. Сдано в Заготконтору 1 214 п. 22 ф. имеется на складе Компомголода масла 17 п. 37 ф. и хлеба 32 ½ ф.
Деньгами поступило 112 583 987 руб. Израсходовано на жалование сотрудникам Помгола 2 702 352 руб. Сдано в приходно-расходную кассу 4 792 564 руб. Израсходовано на нужды Компомгола как то постройку, рытье могил, нужды беженцев — 70 764 071 рублей, и имеется в наличии 10 000 000 рублей мелочью от одного рубля до 100 руб.
5) Лозунг "Десять сытых кормят одного голодного" проводится в жизнь по мере сил и возможностей...
Такие вот, перлы. Вот, честное слово, если б нечто подобное запустили в тираж журналюги моего коллектива, я бил бы ногами корректора. Другие материалы впечатлили не меньше:
Постановление Љ 6
Исполкома ст. Лабинской по Земельным Отделам.
ј 1. Приказ от 18 ноября 1920 г. за Љ 8 Ревкома ст. Лабинской по Земотделу остается в силе: земля на низу подлежит к обсеменению кубанки, яровым, ячменем, овсом; не разрешается сеять кукурузу, просо, семяна, картофель, гаолян-тростник, коноплю, лен, клещевину, бахчи и все остальные злаки, вызревающие после пшеницы и ячменя.
ј 2. Граждане, имеющие подростковый скот: телок, молодых бычат, овец, свиней обязаны заранее порайонно нанять пастухов для выпаса телят, свиней, чтобы не было ежегодно повторяющихся потрав: одиночно бродячие свиньи и телята на выгонах будут забираться, хозяева таковых будут привлекаться к ответственности, за неисполнение сего постановления.
ј 3. На полянах в лесу, кустарниках по реке Лабе пастбище скота — волов, лошадей, коров, телят и выпуск туда же свиней строго воспрещается. Весь скот, который там будет задержан, хозяевам не будет возвращаться, как за нарушение постановления и нежелание исполнять приказаний за уничтожение деревьев, нанося вред государству,
ј 4. Изгородь садов и огородов расхищать строго воспрещается. Лица, уличенные в расхищении, будут преданы суду.
ј 5. Сады и огороды остаются за прежними владельцами не свыше пяти десятин. Аренда и сдача пополам из третьей, четвертой части воспрещается. Граждане, сдавшие и заарендовавши, будут отданы под суд.
ј 6. Владельцы садов и огородов, не пожелавшие обрабатывать таковые, могут передать в Земотдел для раздачи желающим заниматься огородничеством и садоводством.
ј 7. Огороды и сады, необработанные и запущенные владельцами, будут отбираться и хозяева таковых строго наказываться как за саботаж.
Примечание: граждане, имеющие сады и огороды, но не в силах обрабатывать таковые своими силами, могут принимать как равных пайщиков из бедного населения членов с тем, чтобы огороды были добросовестно обработаны и не было эксплуатации.
ј 8. В случае обнаружения сделки арендного характера огородов и садов, все граждане, причастные к таковой, будут отданы под суд с применением суровых наказаний.
ј 9. Граждане, коим требуется глина, обязаны брать в тех местах, где указано через объявления на дощечках Коммунального Отдела ст. Лабинской, но категорически запрещается вырывать ямы, канавы на лесных полянах, где будет косовица.
Предисполкома Д. Крижевский. Завземотделом А. Шмаков. За Секретаря Н. Бреславский.
И дальше примерно такое же содержание. В подробностях не успел ознакомиться, но вряд ли те пятьсот человек, что прочли первый номер "Трудового пути" отдыхали душой.
Чтение напрягало. Строчки скользили дальше, а внимание стопорилось. Оно опять и опять возвращалось к непонятному слову "семяна". Что это, опечатка, или действительно росло на полях столь экзотическое растение?
Я отложил газету и вышел на кухню, чтобы озадачить этим вопросом бабушку, но во время вспомнил, что ей сегодня не до таких глупостей. К тому же, флегматично тявкнул Мухтар, зевнул, загремел цепью. Чешет наверное свой блохастый загривок. Судя по верным приметам, это возвращается дед — самый мой строгий экзаменатор. Через пару минут, он уже подойдет к калитке.
Меня так и подмывало еще раз вернуться в комнату, чтобы проверить, все ли в порядке, но жизненный опыт предостерег прущее из нутра моей взрослой натуры, суетливое существо. Стоять! Если хочешь отвлечь внимание от портрета, нужно, прежде всего, самому не смотреть на него! Веди себя как обычно, и всё срастется".
"Ты ж, Сашка, смотри!" — как будто ударило в спину.
Я обернулся. Елена Акимовна накрывала на стол. Если она ещё не успела взять себя в руки, у нее остаётся очень немного времени.
Дед привез толстую дубовую доску, "пятидесятку", не меньше. Его премировали пару недель назад, а выбрал только сегодня. Он умел отбраковывать некачественный лес и перевозить на велосипеде все что угодно. Даже такую хламину. Центр тяжести на педаль, а всё остальное к раме.
— Ну-ка, внучек, давай подсобим!
Бабушка выкатывается из-за моей спины. Лицо безмятежное. Только в глазах затаенная боль. Но это, опять же, если внимательно присмотреться. Я тоже спешу на помощь. Вместе хватаемся за край широченной доски, тащим её к сараю. На недолгом пути, я загоняю в ладонь пару заноз. Деду тоже не повезло. Поранил левую руку.
Удерживая доску на колене, он шарил ею под верстаком — хотел нащупать топор и отсечь длинный сучок, что мешал просунуть её между стенкой сарая и виноградником, да случайно наткнулся на острую кромку пропалывателя. Матюкаться не матюкался, но пару крепких эпитетов мы с бабушкой выслушали. Чуть тяпку мою не выбросил.
За ужином все молчат. Меня это молчание тяготит по многим причинам. И вообще, надо же кому-нибудь начинать...
— Что такое семяна?
— Семяны, — поправил дед. — Так одно время у нас называли подсолнечник.
— А я и не помню. Када оно бы-ыло, — Елена Акимовна, подхватившая было, стопку пустых тарелок, опять опускает ее на стол. — Нет, вру! И пра, называли! Славяне что обезьяне. Сказало дурное начальство — все как один подхватили. Послали нас как-то с Пашкой семяну в поле полоть, а мы й не найдем!
— Где вы в то время с дедушкой жили? — не подумав, спросил я.
— Это когда? — опешила бабушка.
— Ну, в тысяча девятьсот двадцать втором?
— Тю на тебя! Да нам тогда по шестнадцать годов было. Мы ещё даже не женихались... схожу-ка я, дед, до Катьки. Кастрюльку свою заберу...
Коротко хлопнула дверь. Ушла. Я-то знаю зачем. Степан Александрович тоже вышел из-за стола:
— Пойдем, Сашка, доску разметим...
И снова — плямк, плямк!
Перед тем, как в очередной раз взмахнуть топором, дед тихо сказал, обращаясь как будто бы не ко мне:
— Батрачил я, внучек, в двадцать втором. На богатого адыгейского князя батрачил. Наверное, потому и живой остался. Один, из всей нашей семьи. Нет у меня ни сестер, ни братьев, ни отца с матерью. Даже не знаю, могилы их где... Огород надо будет завтра с утра полить, виноградник опрыскать, да к вечеру в поле наведаться. Ты уж там, на дне рождения, не задерживайся.
Пользуясь случаем, ещё раз напоминаю:
— Ты достал бы велосипед с чердака. Окучник и тяпку мне уже сделали.
— Да видел уже. — Дед критически смотрит на кровоточащий палец и ещё раз, для верности, заливает его керосином из коричневой склянки, заткнутой деревянною пробкой. — Кто ж это так для тебя постарался?
Я сажусь на скамейку и рассказываю о Фроле. Естественно, только то, что разрешает мне внутренняя цензура. Дескать, кузнец, ближайший сосед той самой бабушки Глаши, в огороде которой мы с Пимовной собирали клубнику. Дед слушает в пол уха. При упоминании об испытаниях велоблока, топор зависает в воздухе:
— Завтра достану. Иди, не мешай.
Вечерняя дымка окутала небосвод. Предзакатное солнце взирало на хрупкий мир, где счастье от беды до беды, где нет того поколения, которое бы не проредила история. Мы лепим её, как умеем, своими руками, но всегда виноватим других за то, что у нас у всех получилось в итоге.
Дома я еще раз достал газету. Долго думал, куда бы ее спрятать так, чтобы дед не нашел. Какая-никакая улика. Пробежался глазами по коротким заметкам второй страницы.
О хлебном пайке для красноармеек
О критическом экономическом положении сообщено Отделу с ходатайством разрешить вопрос в положительном для семей красноармейцев смысле.
Имеющийся в распоряжении Земотдела "вторяк" — пшеницу второго сорта — после очистки перемолоть и предназначить для выдачи. Выдачу производить Комкрасхозу и Собезу по долям, равным как взрослым, так и малым. Выдача должна производится в помощь той категории семей красноармейцев, которая подойдет под помощь из урожая общественного засева красноармейских полей.
О полке кукурузы
Всех товарищей, не явившихся без уважительных причин на работу, оштрафовать на один миллион рублей.
О трудгужналоге
Рассмотрен протокол за Љ 479, предоставленный кварталом 12 на гр. Алексея Труфанова, категорически отказавшегося выполнять наряд по трудгужналогу (имущественное положение гр. Труфанова — зажиточный кожевник). Постановили: Вменить в обязанность гр. Труфанову внести 50 (пятьдесят) пудов муки. В случае отказа привлечь к принудительным работам сроком на 3 месяца.
Предисполкома Крижевский. Секретарь Лабпарткома Гудсон.
Я спрятал газету за обложкой своего старого дневника и вышел во двор, чтобы еще раз поинтересоваться у деда:
— Что такое собез?
— Отдел социального обеспечения. Там где пенсию начисляют. Рано тебе, Сашка, думать об этом.
— Да я тебе про собез-з, — прозвенел я последнею буквой.
— Собез? — задумался дед. — Был, вроде, такой подотдел при комиссии по борьбе с дезертирством. Занимался обезземеливанием тех, кто прятал беглых красноармейцев. Надел отнимали, хлеб, что растет на полях, скотину, имущество. Штрафовали еще, лишали пайка. Не хотел брат на брата идти... а почему ты спросил?
— Непонятное слово попалось в учебнике по истории, — не моргнув глазом, соврал я. — Ну, в том, что на будущий год...
— А-а-а, — протянул дед. — Хорошее дело! Ты в самом конце посмотри. Там, где оглавление, должен быть список новых и редко встречаемых слов. Может, я и напутал чего. Давно оно было...
Глава 20. Все еще впереди
Перед сном я долго ворочался. Представить себе не мог, какие слова сумела найти Пимовна для моей безутешной бабушки? Чем успокоила? Вернулась она заметно повеселевшей. Ни тучки в просветленных глазах. Почти до полуночи сидели мои старики рядышком за столом и ворковали. Только и слышно: стук, стук! Это дед разбивал ручкой ножа грудку пиленого сахара. И для себя, и для нее. Где добыли? Наверное бабушка Катя подсуетила. Есть еще такой дефицит в магазинах Сельпо.
В неплотно прикрытой двери застыла полоса света. Тянется по домотканому коврику до противоположный стены и вздымается вверх, к портрету отца. Мамку не видно, но я знаю, что она рядом и справа. Это самое последнее место на свете, где они еще рядом.
Нет, повезло моим старикам с любовью. Она у них теплая, незаметная, как свет негасимой лампады. Потушить ее сможет только чья-нибудь смерть. И то вряд ли. А вот у отца с матерью совершенно другое чувство, имя которому страсть. Со скандалами, ревностью, ежедневным битьем посуды. И вместе трудно, и врозь грузно. Я же, в плане любви, совсем пролетел. Нет ее той, по-детски наивной, до бессонницы, со слезами в подушку. После драки с Напреем смотрел я на Соньку, смотрел. Хоть бы что-нибудь в душе шевельнулось. Холодная пустота. И кто я теперь после этого? Не пацан, а какой-то моральный урод. Когда же оно все закончится?
С полуночными петухами, свет в доме погас. Мои старики ушли ночевать во двор. Жарко им в доме. Я тоже отъехал с мыслью о завтрашнем дне. Что подарить куму: "Путешествие на утреннюю звезду", или "Урфина Джюса"? Во память! За пенсией собирался, очки не мог разыскать, а помню еще, что читал в его возрасте.
* * *
Утром привезли уголь за аренду нашей трамбовки. Я был на островке, занимался своим велоблоком. Вставил окучник на место седла и ударами молотка корректировал угол атаки. В общем, увлекся. Даже не сразу расслышал, что это стучат в нашу калитку. Надо бежать. Немножко не во время, блин!
Валерий Иванович был весел. Смеялся, шутил и обзывал меня женихом. Наверное бабка Филониха вела себя молодцом и больше не попрекала родителей хреновым генным набором.
У кювета тарахтел трактор. Прежде всего, я заглянул в кузов. Кучка всего ничего. На морской выпуклый глаз, куб с небольшим. А виброплиту почему-то не привезли.
Дед расстелил у забора кусок брезента, только дядька Мансур промахнулся, половину просыпал мимо. В любом случае, какую-то часть угля пришлось бы таскать вёдрами из разряда "поганых", но и с ними случился облом. Хоть по соседям беги — сыскалось всего два. Как водится, сбежался народ. Физически поработать мне не позволили. Отрядили держать калитку. Она у нас на тугой пружине, сама закрывается.
В детстве я был мужичком жадненьким. До сих пор помню название книги и имя того пацана, что взял ее почитать, да так и замылил. Вот и сейчас, стоял завоторним бекарем и все прорывался спросить: куда же, в конце концов, подевалась моя трамбовка? А мимо меня сновали работные люди: дед Иван с одноколесной тачкой, жилистый тракторист с ведрами в обеих руках, мужики со смолы, приспособившие вместо носилок, дырявое оцинкованное корыто... И не было в этом людском потоке вменяемого конца, как и в любимой дедовой поговорке:
