— Не надо бояться, — улыбнулась женщина. Улыбка была мягкая, вполне доброжелательная, и Матриса невольно отступила на шаг, чувствуя, как ледяной пот холодит кожу.
— Бежать и звать на помощь тоже не надо, — так же мягко порекомендовала гостья. Аккомпанируя совету, глухо стукнулся о пол колокольчик, выпавший из руки Матрисы.
— Что вам нужно... — на секунду или около того аптекарша возгордилась собой, тем, как она контролировала свой голос даже в таких обстоятельствах. Но только на секунду.
— Истина. Только истина, ничего более. Я ищу девушку, молодую, рыжую.
Казалось, дальше пугаться было некуда, однако Матриса поняла, что на самом деле — есть. И горько пожалела, что не избавилась от Хель любым из многочисленных способов.
— Она появилась в здешних краях около года назад, — допрашивающая наклонила голову вбок, глядя на аптекаршу, словно птица, чуть искоса, с живым любопытством. — Ее, вероятно, искали, однако не нашли. И все же она где-то здесь.
— Я ... — Матриса поняла, что язык не шевелится, парализованный ужасом. Так и застрял меж зубов, как полупережеванный кусок вареного мяса.
— Ты не знаешь ее, никогда не встречала и даже не слышала, — понимающе кивнула гостья, с каким-то извращенным одобрением на узком, очень красивом лице, дескать, уважаю фантазию, хорошо придумано. — Это мы пропустим и сразу перейдем к делу.
Она сделала два мелких шажка, легким, изящным движением поправила капюшон за плечами, так, чтобы тот лег симметричными складками.
— Где она? — тихо спросила гостья, и Матриса ответила.
Аптекарша говорила очень быстро и много, стараясь не сбиться и не упустить ни единого, даже самого мелкого факта. Она выуживала из памяти такие подробности, что в иных обстоятельствах сама удивилась бы надежности собственной памяти. И щедро делилась воспоминаниями, ничего не утаивая. Гостья размеренно кивала, и Матриса не сомневалась, что женщина запоминает каждое услышанное слово.
— Это все? — уточнила гостья, когда поток красноречия аптекарши наконец иссяк, будто пересохший родник.
— Да, — выдохнула Матриса.
— Интересно, — констатировала женщина в плаще. — То есть сюда они не вернутся?
— Нет, — для большей убедительности Матриса быстро-быстро покачала головой. Ей было невыносимо стыдно за свой неконтролируемый страх. Но и поделать с ним аптекарша ничего не могла.
— Интересно, — повторила женщина. — Ждите.
Последнее, судя по всему, адресовалось спутникам, однако Матриса приняла и на свой счет. Ожидание в тоскливой надежде на лучшее было единственным, что ей оставалось.
Откуда гостья достала небольшой коврик, свернутый в плотный рулон, Матриса так и не поняла. Кажется, из-под плаща, но может быть и просто извлекла из воздуха. Расстелила прямо на чисто подметенном полу и встала на колени, будто и в самом деле готовилась молиться. За высоким прилавком ее не было видно, лишь доносилось шуршание и тихий голос. Гостья словно говорила сама с собой. Или с кем-то невидимым. Матриса расслышала лишь несколько раз повторенное 'да'. Причем в голосе отчетливо слышалось нескрываемое удивление.
Гостья поднялась из-за стойки, будто злой дух из колодца вынырнул.
— Спасибо, — как ни в чем не бывало, поблагодарила она. — Ведь наша беседа останется в тайне, не правда ли?
— К-к-конечно, — зубы у Матрисы стучали, поскольку аптекарша никак не могла поверить, что ей настолько повезло.
— Удачи, — в устах женщины с ковриком это звучало как тонкая издевка, но Матриса переборола в себе желание упасть на колени и горячо поблагодарить за милость.
У самого порога женщина остановилась и в полуобороте щелкнула пальцами. Серебряная монетка описала идеальную параболу, попала точно в стаканчик из тыквы, куда аптекарша ссыпала мелочь.
— За труды, — хихикнула гостья.
Троица ушла обратно, в ночь, а Матриса еще долго стояла за деревянной стойкой, не в силах унять дрожащие руки, а заодно поверить, что так удачно разминулась с потусторонней жутью.
* * *
— А вон там — Меч Божий. Его еще называют 'Друг путешественников'. Острие показывает на юг, а рукоять на север.
С точки зрения Елены семь звезд походили на меч примерно так же, как знакомый ей в прежней вселенной 'ковш' — на медведя. Но, в конце концов, людям свойственно фантазировать и мечтать... Кольнула мысль — если бы она занималась каким-нибудь ориентированием на местности и учила карту звездного неба, то сейчас могла бы поискать знакомые созвездия.
Обычно луна затеняла собой неяркий свет звезд, поглощала ровным голубовато-синим фоном. Но в эту ночь облака разбежались, а небесные светлячки мерцали необычно ярко, так что луна скорее наоборот, создавала контраст. Как там говорил какой-то английский аристократ — нет ничего, кажущегося более черным, нежели правильный темно-синий цвет. Или как-то так... Впрочем, ей не хотелось думать о суетном. Лене было хорошо здесь и сейчас. Спину грело теплое одеяло, ноги отдыхали, освобожденные от обмоток и натертые соком триклина. Девушка положила голову на ноги сидящей Шены и вдыхала запах степи, смешанный с резковатым, но приятным ароматом сушеного 'борщевика', которым сегодня все натирались в качестве гигиенической процедуры.
— А вот Посланник и Пророк, два созвездия, что всегда вместе. Говорят, астрологи читают по ним будущее новобрачных...
Голос Шены дрогнул, Лена поспешила отвлечь ее вопросом:
— А кто это такие? Я слышала про них, но мало.
— Хорошо, что мы не в Королевствах, — Шена улыбнулась. — Там за такой вопрос...
Она не стала продолжать и, немного подумав, объяснила, кажется, цитируя на память какой-то текст:
— Пантократор мало вмешивается в жизнь людей. Он дал им разум и выпустил в мир, как отец детей. А хороший родитель не изнуряет потомков своих чрезмерной опекой. Однако иногда, в годы, когда людям становится совсем плохо, Он посылает в мир Посланника и Пророка.
— Сразу двоих? — Лена чуть вывернула голову, посмотрев на Шену.
— Да, — зеленоглазая наморщила лоб, вспоминая. — Посланник это воплощенное дыхание Бога, частица Его сути. А Пророк — обычный человек, но со многими достоинствами. Посланник исполняет Его волю и творит всякие чудеса, а Пророк защищает чудотворца и толкует для людей предсказания.
— А сколько их было? — Лену по-настоящему захватила история. — Они мужчины?
— Не обязательно, — чуть покровительственно, однако по-доброму улыбнулась Шена. Словно мать, что рассказывает важное своему ребенку. — О первых двух парах ничего не известно, пишут лишь, что они были. Третья уничтожила сообщество некромантов и колдунов крови. Четвертая основала Старую Империю, и держава объединила под своей властью весь известный мир. Пятые посланцы истребили Мага-Императора, который хотел подчинить себе само Время. Это была ужасная битва, столицу перенесли в другое место, на проклятых развалинах до сих пор не растет трава... А еще с той поры волшебники не могут прозревать будущее. Только читать его в гороскопах и гаданиях.
Лена закрыла глаза, пытаясь представить себе магическое побоище давно минувших дней. Интересно, как это было?.. Ядерный апокалипсис с магическим огнем? Или всевозможные заклинания, как в книгах правил для 'ролевок'? Вот и еще одна вещь, о которой она почти ничего не знает — на что похожа здешняя настоящая магия, которая сохранилась после катастрофы, пусть и в очень слабом виде.
Лена чувствовала себя человеком, который почти год провел в летаргическом сне, отупев, потеряв интерес к жизни. Но теперь сбросил оцепенение, расправил плечи и посмотрел вокруг себя ясным взором. Сколько всего еще предстоит узнать...
— Шестого Посланника и Пророка Бог привел в мир, когда бедствие прокатилось через всю Ойкумену, — продолжала Шена. — Магия почти умерла, а вместе с ней умирали люди, которые болели новыми страшными болезнями и голодали.
Голос Шены стал более строгим, холодным. Если раньше она цитировала какой-то священный текст, сейчас как будто вспоминала страшную сказку или ярмарочное представление на два голоса с тряпичными куклами.
— Они одарили больных и голодных новыми знаниями, обучая жизни без волшебства. Как посылать сообщения с птицами, как чередовать поля, давая земле отдохнуть под травами, чтобы потом собрать хорошие урожаи. Они также сказали, что чистота угодна Параклету, поэтому те, кто пренебрегают мытьем и разводят вшей — болеют и умирают чаще.
В голове у Лены как будто щелкнул некий рычажок. Голубиная почта, мытье, севооборот. Причем если 'травы', то скорее даже не простое трехполье, а следующая стадия развития. Иными словами — связь, гигиена и продовольствие. То, что связывает общество, питает его и уберегает от эпидемий. Божественные посланники это, скорее всего, легенда, но в былинах отразились первоочередные проблемы, которые пришлось решать строителям нового, 'постмагического' мира, уничтожаемого эпидемиями и голодом.
— А еще говорили, что последние Пророк и Посланник были мужем и женой, имели детей, так что их потомки по сию пору живут среди нас.
Лена приподняла бровь, и палец Шены мягко опустился ей на губы. призывая к молчанию.
— Только никогда и никому об этом не говори, — строго призвала копейщица. — Это считается страшной ересью.
На языке вертелся вопрос 'почему?', однако Лена его удержала. Это и так было ясно, достаточно вспомнить, почему Ватикан так жестко выступал против ... господи, как же звали того автора, что написал бестселлер про американского профессора и детей от связи (или даже брака?) Иисуса с Магдаленой.
— Не скажу, — тихо пообещала Елена, и пальцы Шены скользнули ей на щеку, коснулись самыми кончиками ногтей.
У костра запел один из наемников Раньяна, тот, что несколько дней назад помог Лене слезть с лошади. Голос у парня был молодой и красивый, природная чистота таланта, которому, к сожалению, не хватало школы. У юноши получалась не песня, а скорее речитатив, который не поют, но проговаривают под лютню с очень скупым перебором нот. И все равно выходило красиво, выразительно.
Тогда Глухомань сказала: 'Парень дерзок, силен;
Он ярость мою познает — с ним сделаю, что хочу;
Снегами его засыплю; а силы растратит он —
Я выпрыгну из засады и в лед его вколочу.
Стисну его в объятьях, прижму к груди ледяной,
Путами лютой стужи свяжу его по рукам;
От тишины оглохнув, сбившись в буре ночной,
Станет он мне наградой, добычей — моим зверям...
— Красивая песня, но грустная, — прошептала Шена. Елена нашла на ощупь ее ладонь, сжала крепче, как будто пытаясь поделиться толикой душевного тепла. Тонкие, но сильные, с мозолями от оружия пальцы Шены сжались в ответ. Удивительно, сколько мягкости могло быть в этих руках, которые забрали не одну жизнь.
Откуда-то из темноты отозвался Шарлей, намного тише, можно сказать, 'камернее'. Бретер всю дорогу воздерживался от янтарного эликсира и, похоже, страдал из-за наркотической абстиненции. Это погружало мэтра в пучину депрессии. Фехтовальщик бродил в стороне от костров, за границей света, и негромко читал вслух стихотворение:
И метеоры спугивают звезды,
И бледнолицый месяц весь в крови.
Предсказывают мрачные пророки
Нам бедствия. Печальны богачи,
Бродяги же и прыгают и пляшут:
Те — в страхе потерять все, чем владеют,
А эти — радуясь наживе легкой
Благодаря раздору и войне.
Все эти знаменья нам предвещают
Смерть и паденье королей.
Негромко выругался Кай, он починял распоровшийся на куртке шов и укололся граненой иглой для шитья кожи. Зильбер на сей раз не стал расчесывать лелеемые бакенбарды, а жонглировал мелкими камешками. От одного взгляда на это у Лены заныла правая кисть — по категорическому требованию подруги она теперь день-деньской тренировалась в метании камней из пращи. Оружие было простым, не стоило ничего и в умелых руках могло серьезно огорчить супостата. Дело за малым — набить руку, сделав ее умелой.
Елена вздохнула. Песня и стих настроили ее на меланхолично-лирический лад. Спать не хотелось, хотя девушка и не сомневалась — стоит закрыть глаза, и сон унесет ее в считанные минуты. Хотелось смотреть на Шену. Елена и смотрела, по-прежнему снизу-вверх, пользуясь тем, что Айнар подкинул в костер немного сланцевой крошки, и огня прибавилось.
Из-за неяркого света лицо Шены казалось фотографией, которую тщательно перерисовали мастера Возрождения, добавив в краски теплых и более темных тонов. Валькирия смотрела на Лену сверху вниз, чуть склонив голову набок, из-под отросших волос, что торчали, словно перья у птицы. Дед как-то говорил, что у всех людей размер радужки одинаков, и отклонение буквально на миллиметр дает иллюзию огромных 'анимешных' глаз. Наверное, у Шены так и было, ее глаза казались бездонной океанской пучиной, где тьма зрачка сливалась с радужкой цвета морской волны под ярким солнцем. Сверкающий искорками изумруд... хотя нет, изумруд слишком холоден, пронзителен. Сейчас копейщица смотрела взглядом цвета теплого хризолита. Под нижними веками пролегли темные полоски — усталость брала свое. Черты лица в неярком свете казались сглаженными, утратившими обычную резкость.
Шена моргнула, ее рот скривился, и под гладкой кожей заострились скулы, мягкие черты лица в одно мгновение обрели чуть утрированную резкость. Женщина с глазами цвета теплого хризолита двинула тонкими бровями, одновременно улыбнулась, немного виновато. Она как будто хотела о чем-то спросить и все не могла решиться. Лена молча наблюдала, как меняется выражение лица подруги и не верила, что это всего лишь перемещение мимических мышц под кожей. Нет, на самом деле невидимые руки гениального скульптора ваяли мимолетное совершенство. Медичке захотелось умножить ощущение, ей казалось, что зрения недостаточно. Лена подняла руки, коснулась пальцами лица Шены, скользнула по щекам, разгладила уголки губ, стараясь убрать складки, изгнать с лица валькирии даже тень печали.
— Кто ты? — тихо спросила Шена.
— Я Хель, — отозвалась Лена. Девушка чувствовала себя странно, как будто в эти мгновения она оказалась частью мироздания, и все вокруг — Пустошь, Ойкумена, все, включая созвездия — сосредоточилось вокруг нее. И она действительно была Хелью, не гостью поневоле, а плотью от плоти всего.
— Это не имя, это прозвище...
— Ты можешь называть меня как пожелаешь, — шепнула Лена.
— Тогда ... Тогда я назову тебя Teine. На моем наречии это значит Огненновласая. Так мало где говорят.
— Тейна... Лена протянула это слово, и ей понравилось. — Пусть будет Тейна.
Шена улыбнулась, склонилась чуть ниже. Тень задумчивости вернулась на ее чело, будто пыльная паутина. Лена нахмурилась.
— Откуда ты? — спросила валькирия.
Лена молчала, не в силах ни ответить, ни уйти от ответа, ни даже отвести взгляд от желтовато-зеленых глаз. А еще она понимала, что в такие моменты душа обнажена и беззащитна, поэтому солгать нельзя. Ложь — как яд, проникнет в самое сердце и навсегда отравит доверие. Превратит в лед тепло, которым обмениваются близкие люди, соединившиеся в большом и безразличном мире.
