Федор помолчал.
— Я обычный человек, сир Фабиан, — Наконец заговорил Федор. — Взору моему неподвластно проникнуть сквозь толщу времен, и увидеть славных героев прошлого. — Я могу говорить только о том, что видел своими глазами. Я бывал на войне. Видел трусость и отвагу. Знаю им цену. Ни на одном поле боя мне не доводилось видеть рыцаря отважнее и благороднее чем ты. И мне даже довелось однажды повстречаться с самим Роже де Бриузом. Призываю Бога в свидетели — не лгу ни полслова — ты превзошел его в доблести и отваге. Ты его превзошел.
Медленная одинокая слеза прокатилась по щеке франкского рыцаря.
— Спасибо, сир.
— Для меня честью было служить с тобой, рыцарь, — склонил голову Федор.
— Для всех нас, — поклонилась Дарья.
И двое монахов согласно кивнули.
Фабиан утер непрошенную слезу.
— Вы все облегчили мне сердце. Спасибо. А теперь, сир, — как будешь готов, — руби!
И с этими словами рыцарь негромко начал читать молитву:
— Доминус регет ме, эт нихил михи дээрит... — Этот псалом Давида знали все. И Федору не было труда понимать молитву рыцаря. — Господь — пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени своего. Если я пойду и долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной...
Меч Федора опустился.
Все сняли головные уборы.
— Поднеси меня к бывшему хозяину, — тихо попросил перса меч Эклер. — Я хочу взять немного его крови. Люди думают, будто я ношу в себе мощи великого человека. Пусть так... Теперь я буду по правде носить их. Пусть даже никто не узнает его настоящего имени...
Федор вытер клинок своего меча, и убрал его в ножны.
— Хворост и масло, — хмуро сказал он. — Сожжем здесь все.
* * *
Глава тридцатая.
Караван-сарай полыхал, несмотря на каменные стены. Пятеро компаньонов стояли под сенью деревьев с наветренной стороны наблюдая. Трещали стены. Огонь струился из окон, превращаясь в чадливые черные клубы. Белые стены темнели, а потом трескались от жара. Истаивали в огне прогорающие потолочные балки, и рушились участки крыши. Запасы хвороста для исчезнувших продуктов, которые некому было готовить, соединились с маслом, которое неизвестный купец вез торговать, а привез на собственные похороны... Но главным топливом для огня было не это...
...После победы и прощания с рыцарем Фабианом, компаньоны пошли осматривать постоялый двор. Своих коней на конюшне, они нашли падшими, высушенными до остатка, со следами зубов-иголок на шеях и ногах. Живым был только конь Дарьи, — если к нему теперь можно было применить такое название. Оказывается, здешние хозяева умели обращать не только людей... Персиянка сама сняла голову жуткому скакуну с отнюдь не травоядными зубами в пасти. Жаль не удалось услужливых "конюшат" — тем хватило ума сбежать. Но самая жуткая находка ждала их вы жилом крыле. Комнаты были буквально забиты мертвяками. Возрожденные к не-жизни слуги лежали буквально штабелями. Вперемешку виднелись головы и ноги. Макушки — в шлемах, дорогих тюрбанах, и непокрытые. Ноги, в сапогах, дорогих туфлях и босые. Людей приходивших в караван-сарай обращали, и складывали "спать", до момента, когда они понадобятся своим новым хозяевам. Могла ли упырица, в случае нужды, одна поднять всю эту орду, или к ней должны были прийти другие хозяева?..
Плененный и связаннй упырь ничего толкового рассказать не смог — то ли врал, то ли правда не знал по своему упырскому служивому малолетству. Поэтому его бросили в пустое стойло конюшни. Мертвяков с площади тоже перетащили в конюшню, и побросали там. Потом носили со склада вязанки хвороста и бочонки. Несли приседая тяжелые кувшины с маслом. Связанный упырь завыл как-то грустнее, но его уже никто не слушал. Запалили сразу в нескольких местах. Огонь, сперва ленивый, вскоре вскинулся выше крыш. Уходили из Караван-Сарая уже заслоняясь от жара. А там, внутри стен двора, набирал силу многоголосый жуткий вой. Мертвяки пробуждались оттого, что их омывало пламя, и гибли в огне, оглашая оазис тоскливыми стонами. Нескольким пробужденным зверям хватило ума выйти за ворота, — иногда уже в языках пламени. Там их встречали компаньоны.
Через какое-то время редкие мертвецы, бегущие от пожара, иссякли. Вой внутри утих. Но пожар ревел почти до самого вечера, к темноте превратившись в кое где еще горячие участки, которые отсвечивали из-за обрушившейся кое-где стены, как далекие зарницы. Ночь компаньоны провели под деревьями, разбившись на караулы. Оазис был небольшой, но кто знает, не скрывался ли среди деревьев кто из уцелевших миньонов хозяйки?..
* * *
Новый рассвет встретил компаньонов ленивым дымком с пожарища.
— Доброе утро, погорельцы. — Разбудил всех дежуривший последнюю смену Парфений.
Члены отряда поднялись на ноги, растирая по лицам сажу, отряхивая мятую одежду, разминая затекшие части тел. Не сговариваясь пошли к озеру. Там, по очереди, начали отмываться, наполнять фляги, кое-как полоскать в воде въевшуюся в одежду гарь.
— Лошадей нет, еды нет, — резюмировал все-тот же Парфений, полоская в воде и выкручивая рубаху. — И что теперь будем делать?
— Отмывайтесь, — и будем держать совет, — ответил Федор, который расстегнув ворот рубахи, склонившись обмывал в воде лицо. — Он обернулся к Дарье, задумчиво стоявшей на берегу. — А ты что не умываешься? Или нас стесняешься?
— Да... — Принцесса машинально кивнула головой. — При мужчинах мне снимать одежду невместно.
— Вон, — Показал Федор направо от себя — видишь, берег поворачивает, деревья там скрывают. Там можешь... это... — он слегка запунцовел ушами, — ополоснуться. Только осторожней. Вдруг кто из кровососов все-таки бродит поблизости.
— А ты меня проводи. — Вдруг Сказала Дарья, — взглянув прямо в глаза Федору.
— Да я... — Гвардеец растерялся. — Я это... То есть... как бы... ну... Ладно.
— Госпожа! — Вскинулся как верный пес Автоваз, недобро глянув на Федора. — Уместно ли?..
— Я знаю, что делаю, старый друг — кивнула пожилому персу Дарья.
Смущенный Федор, тем временем, выбрался на крутой берег, кое-как отряхнулся, и запахнул сырой ворот. Смущение его только увеличилось оттого, что плескавшийся в воде Окассий подмигнул ему с самым похабным видом. Федор начал сгребать с берега кольчугу, и перевязь с мечом.
— Меч-то оставь, — насмешливо сказала Дарья, — похлопав по рукояти своего шамшера. — Я тебя защищу.
— Без штанов воин просто проветривается; а вот без меча — голый. — Буркнул Федор старую военную мудрость, и подхватив меч, пошел к принцессе. Та же повернулась, и не дожидаясь его пошла к береговому изгибу. Федор, честно говоря, после вчерашних изматывающих приключений был настроен не слишком любвеобильно. Но поглядев на принцессу позади, он почувствовал, что как-то посвежел, и припустил за ней быстрее. Уходя от остальных компаньонов, он еще успел оглянутся, и тоже подмигнуть Окассию; мол, — знай наших.
Там за деревьями, когда остальные компаньоны скрылись из вида, Дарья остановилась, и начала решительно стягивать с себя воинскую сбрую. Скинула щит, сумку. На расстеленный плащ положила бережно меч, еще более бережно — лук. Скинула сапожки. Развязала шелковые тесемки в кольчуге с зерцалами, и стянула её через голову.
— Ну ты чего? — Спросила Дарья Федор, развязывая ворот рубахи.
— А? — Неотрывно пялась на девушку отозвался Федор.
— Я уж до рубахи дошла.
— Дык, это я вижу... — Отчего-то онемевшими губами отозвался Федор.
— Так ты отвернись! — Вон, за берегом последи, чтоб никто на нас не напрыгнул, пока я нагая... Да не подглядывай!
— Конечно, конечно... — Отвернулся Федор. — Ясное дело...
Гвардеец развернулся на каблуках, и с самым бдительным видом уставился в скучный пейзаж с просветами между деревьев. Чуткое его настороженное ухо тем временем уловило за спиной шорох упавшей рубахи. Потом раздался плеск, девичий вздох, да шлепки по воде. Федор был человеком простым, но честным. Поэтому, подглядывать за девушкой он конечно не стал. Однако... долг воина на посту, требовал наблюдать за местностью по всей её ширине. Поэтому Федор начал так широко водить головой, охватывая местность, что глаз его сам, каким-то образом, краем зацепил плескавшуюся в воде девичью фигуру.
"Эвон какая!.. — Пораженно выдохнул Федор, чувствуя, как жер приливает к лицу, и пытаясь усмирить зачастившее сердце. — Будто лань точеная!".
Девушка без одежды оказалась совсем не такой, как в воинской сбруе. Тонкий стан, и округлые бедра, плоский живот... "А грудь-то! — запоздало удивился Федор. Груди — не было... То есть она была. И в нужном количестве, — две штуки. Красивые по форме, только чтоб уместить в ладошку. Но все же — это был вовсе не тот размер, что обещали два преогромных зерцала, укрепленные на кольчуге. Оказалось, что большая часть объема под зерцалами — пустовала...
Пока Федор, волнуясь, и ощущая кое-где некоторое напряжение, переваривал новую информацию. Девушка окончила омываться, и выбралась на берег. Забралась в вытащенную из сумки подменную рубаху, — да так в ней и осталась.
— Я все. Позвала она Федора. Можешь повернуться. Теперь ты давай.
— Ага... — Федор начал складывать на берег свои вещи.
— Я, уж прости, славный Федор, и стоять-то рядом боюсь, как ты разоблачаешься, — хихикнула девушка. — После того, как ты тогда с крыши, своей статью богатырской даже упырицу поразил.
— А? — Федор сообразил. — Да я её вовсе не по этой части поразил. — Погоди. Щас покажу.
— Э-ээ, не надо! — Слегка отступила девушка.
— Да это не про то, глупая! — Фыркнул Федор, расстегивая завязку штанов. — Вона, смотри...
Гвардеец выпростался из штанов, оставшись в своих шикарных труселях.
— Вот чем я упырицу-то пытался прельстить, — показал Федор. — Финикийский пурпур на циньском шелке.
Дарья пораженно покачала головой.
— Слышала я, как и все, о несметных богатствах Рума. Но чтобы простолюдины, хоть и гвардейцы, ходили в пурпуре. Да еще пускали его на трусы...
— Не все у нас так ходят-то, — простодушно отозвался Федор. — Это только мне дали. Как тайное средство, на случай подкупа. Да вишь, не получилось...
— Да-а... — Дарья хихикнула. — А я-то тогда на крыше навоображала себе невесть что. Думала, что ж там за змий такой? Что ж за хобот? А оказались — там все самое обычное, только что в богатых труселях.
— Ну знаешь! — Обиженно возмутился Федор. — Во-первых, ты и не видела, обычное там, в труселях-то, или нет! А во-вторых... Во-вторых — у тебя ежели на зерцала на кольчуге-то посмотреть, так тоже такой размер, что корова от зависти сдохнет! А как сняла ту кольчугу, так сразу в плоскость все ушло!
— Так это ведь не под меня делалась кольчуга — Засмеялась девушка. — Хоть я и дочь спахбеда, а все же под женщин у нас специальных доспехов не делают... В арсенале отцовском нашла. Осталась от какой-то древней воительницы, с телом побогаче моего. Если б у меня такая грудь была — я б зарыдала; ни мечом толком махнуть, ни лук натянуть. Мне и зерцала-то эти слегка мешают, да уж больно добра кольчуга, и в талии как раз.
— Вон оно как... — Подивился Федор. — А я-то тебя как в первый раз увидел, так подумал, — вот что значит настоящая персиянка!.. Я-то ведь знаю, что название вашего народа "парсы", означает в переводе "грудастые".
— Это же нас так из-за мужчина наших прозвали, — снова хихикнула девушка. — Мол, они грудастые, с крепкими боками; значит, могучие.87 — Она посерьезнела. — Да, вот оно как... Стоило только поближе сойтись, да раздеться, и... значит, оба мы друг друга разочаровали.
— Нет, — Покачал головой Федор, не отрывая от девушки глаз. — Вовсе ты меня не разочаровала...
Федор молча глядел на девушку, а в памяти его сами собой всплывали, некогда услышанные от уличных мимов, стихи.
И все же, если б мне сказали:
Ты опиши нам, чем она,
Других прекраснее? Едва ли,
Я смог бы подобрать слова.
Я не силен в сравненьях пышных.
С фиалкой, с грацией, с луной...
Не льстив язык неловкий мой.
Но я ответил бы чуть слышно:
Ее красы мерило в том,
Что, глядя ей в глаза послушно.
Я становлюсь немного лучше,
Немного менее скотом.
Спасенье миру есть краса?
О том судить, пока не смею.
Но я почти что в это верю.
Когда смотрю в ее глаза.
Федор сам не знал, для чего, для кого, в его душе тогда засели эти стихи. А теперь — знал. Увы, в отличие от природно крепкой памяти, он никогда не занимался декламацией, а потому повторить вслух толком бы и не смог. Но сказать что-то было нужно. А потому, чувствуя какую-то странную скованность губ, он через силу, выдохнул:
— Я, знаешь, это, красивости девушкам-то говорить не мастак. Но ты... эта... такая... — Федор поймал себя на том, что позорно мямлит, собрался с духом, и как в воду нырнул: — Короче, ты вообще шикарная телка!
Дарья вся зарделась от такого изысканного комплимента.88
— И глаза у тебя... — Федор замялся, подыскивая самое красивое, что мог придумать — как два оазиса. Вот.
Девушка затем смутилась, отвела взгляд.
— А говоришь, не умеешь любезничать с девушками. Сам-то вон какой речистый... Д я ведь тебя для другого позвала. Дело серьезное. Не хотела при остальных говорить.
— А что? — Тоже посерьезнел Федор.
— Про меч твой... — Девушка замялась. — Я ведь не зря сказала, чтоб ты меч не брал. Хотела без него поговорить. Но раз уж так вышло, пусть слышит. Может и к лучшему.
— А что меч? — Федор взглянул на своего Солнцедара, который лежал на берегу в ножнах до того неподвижно, что походил сейчас на самый обычный кусок железа.
— Да вот-то, — девушка показала на свой меч-шамшер. — Когда мы встретились, моя Ксинанти сразу признала в твоем мече своего брата. Но она не смогла узнать его, понимаешь? Он специально изменился. Будто человек, который, например, отпускает бороду и усы, чтоб изменить облик.
— Ну? — Федор вспомнил подслушанный разговор его меча с клинком ныне мертвого рыцаря. — И что?
— Может, она бы его так и не узнала. Но он себя выдал. Там, на постоялом дворе, когда мы дрались внутри таверны — твой меч меня спас.
— Как это? Когда?
— Еще до того, как мы отошли в нишу, и я стала стрелять из лука. Вы встали стеной, а мы с монахом дрались, с другой стороны. Один из девов прыгнул на меня сверху, с подстропильной балки. Я бы не увидела, да твой меч крикнул и предупредил мою Ксинанти. Неужели не слышал?
— Нет... — Федор качнул головой. — Не слышал... Но ты же знаешь, бой штука странная. Там и слышишь, и видишь не все...
— Да. — Согласилась девушка. — Так вот твой меч крикнул, и, я и сделать ничего не успела, Ксинанти сама чуть изогнулась, и девовский упырь упал на её клинок...
— Так, — это же... хорошо! — Федор непонимающе посмотрел на Дарью, её привешенный к поясу шамшер, и свой меч, лежавший на берегу тихо, будто нашкодивший пес.
— Да, — опять согласилась девушка. — Только... Когда твой меч позвал мою Ксинанти, он назвал её истинным именем.
