Придирчиво оглядела себя в зеркале. Немного жаль сейчас, что так мало пользовалась помадой, румянами, лишь слегка подводила глаза. Некоторых красавиц умоешь — и совсем иное лицо. А ее очень легко узнать.

Ну, ладно, платье и ожидания тоже решают многое. И немного орехового сока — у простых женщин не бывает столь светлой, ровного тона кожи, как у ашриин. И природная красота ни при чем, все дорогие красотки Квартала немножко искусственные, лунный жемчуг и шелк...

К счастью, волосы ей срезать не пришлось — до того, как получила драгоценную бумагу, опасалась, понадобится, чтобы наверняка выдать себя за другую. Скромной одежды, иной прически, отсутствия краски будет довольно, чтобы кого угодно ввести в заблуждение. Отец-настоятель, наверное, поймет, но у нее есть приказ господина Кэраи — никто не догадается о подлоге.

Маленькое святилище недалеко от реки. Сюда чаще приходили женщины из Веселого квартала, удобно им, недалеко. И она наведывалась порой, и молодой стражник — Лиани Айта — был здесь в ту ночь, когда отправлялся на север за девушкой. Теперь и Лайэнэ покидает дом. Зажгла палочки на подставках, две загорелись сразу, две запоздали; но вот от всех потянулся тонкий дымок.

Давно уже отмечала — тут как-то по-особому пахнет, не смолистыми курениями, тяжелыми, сладковато-терпкими, как в других храмах — а цветами и домашней выпечкой. Будто в детстве на ярмарке ей купили свежую булочку с медом...

Показалось, что с постамента глянула на нее статуя — не осуждающе, скорее, с недоумением, чуть ли не с любопытством женским:

"Ты уже просила охранить одного, потом еще одного... теперь хочешь сказать слово еще за двоих?"

"Нет... надо бы, но я не решусь".

И благословения попросить не решалась. Ей не было страшно приступать к задуманному — пока что бояться нечего, Дому Таэна прямо сейчас нет дела до городской красотки, а нечисть не придет в Храмовую Лощину. Но горько было, словно напилась зелья, известного всем женщинам в Веселом квартале. Такого, чтобы не подарить новую жизнь.

Она ее и запрещает сейчас — свою.

Не боялась идти поперек другого запрета, но многое бы отдала, чтобы не делать этого. Потому что... нечестно она поступает. И с ним — с тем, кого очень хочется назвать по имени, но невозможно, и с собой. Поддержкой бы стать хотела, а не очередным человеком, которому нельзя доверять.

Прав был — ей верить нельзя.

А она... если свернет с дороги, запутается совсем. Но уже не свернет.

Вот Хранительница смотрит на Лайэнэ сквозь дым курений, ласковое лицо, мудрое. Словно и не из дерева выточена, а живая. С какими только просьбами к ней ни приходили женщины, а порой и мужчины. Тоже надо бы что-то попросить, что-то пообещать взамен... Здесь не торговый ряд, но негоже только просить, ничего не давая.

Но толку с того, что она может пообещать? Золото неумно предлагать за жизнь, отказ от чего-то, дорогого Лайэнэ — Хранительница не требует жертв. Даже песню написать и то не в воле молодой женщины, мелодия и слова приходят сами.

Почудилось, что кто-то стал рядом, и сквозь запах храмовых курений донесся горьковато терпкий аромат полыни, какой бывает на солнечном пригорке в середине лета. Вздрогнула: но нет, скорее Энори появится здесь, чем тот, чье присутствие померещилось.

...В юности многие соученицы выбирали себе идеал, на который хотели бы походить. У нее никогда не было такой путеводной звезды, только по мастерству — петь или играть как такая-то. Громких имен знала много, только смысл равняться на прославленных красотой или любовными победами? К тому же почти не было среди этих женщин счастливых.

Не воительницу же Тионэ брать за образец! Да и той, похоже, выпало не то чтобы много счастья... Хотя уважение она снискала со стороны многих. Но она убивала...

— Я совсем заблудилась, — прошептала молодая женщина, — Помоги мне разобраться, какая я все-таки.

А что делать, все равно уже решено.

Если бы кто еще два дня назад сказал Мухе, что он может заблудиться, имея перед носом тропу, мальчишка бы высмеял бы его так ядовито, как только сумел. Но опасны туманы в горах Юсен, а может, та нечисть, о которой упоминали спутники, зло подшутила над юным крестьянином. В тумане Муха умудрился свернуть на соседнюю тропку и не заметить, что она куда уже той, что ведет к Сосновой. Так и брел, пока не стемнело, потом запалил костерок, переночевал в самодельном шалашике, постукивая зубами от промозглой сырости. Ночью никто не тревожил. Утром туман поднялся, распался на клочки и утек вверх; но солнце пряталось за облаками, и мальчик не сразу сообразил, что идет в обратную сторону от цели пути.

Леса он не боялся, но к горам не успел привыкнуть, и, когда наконец осознал, что заблудился, находился уже далеко от Сосновой.

Шел, сам с собой рассуждая, старался не унывать. Ногою камешки подбрасывал по дороге.

Крепость стоит на склоне, она высока, и яркие флаги на стенах, значит, если подняться на одну из вершин, все это можно заметить.

Вершин поблизости было — выбирай любую, они переходили одна в другую наподобие волн: издалека вроде бы отдельно каждая, а начни подниматься по склону, и уже непонятно, где ты. Людей тут ходило немного, а дикие звери не слишком старались прокладывать ровные тропы.

Так и кружил, сам вроде зверька.

На вторую ночь разразилась гроза — укрылся под скальным навесом. Смотрел, как молнии вонзались в макушку горы — двойные, тройные, лиловые, белые. Битва небесная. Затаил дыхание, даже мерзнуть забыл...

Ястреб взлетел над мохнатым склоном; с завистью мальчишка смотрел ему вслед. Вот кому повезло с рождением, и, пусть не человек, зато в своей округе хозяин. Интересно, куда устремился, вроде бы не так эти птицы охотятся...

Глянул вниз, на прогалину, с которой взлетел ястреб, и не сразу понял, что видит — по тропе, полускрытые нависшими ветками, шли темные фигуры, одна за другой. Если не присматриваться, заметишь не сразу: опытные, видно, лес укрывал их, принимал, как своих. Охотники? Да вроде не ходят за добычей такой толпой, кого ловить-то?

А, это, верно, отряд из Сосновой вышел, или в нее возвращается, догадался мальчишка; прикинув расстояние-направление, поспешил вниз по склону.

Едва снова не сбился с пути; торопился, порою катился кубарем по корням и камням, и был уже весь в синяках. Отряд не по тропе шел, и внизу Муха снова его потерял. Но не успел огорчиться, как услышал негромкие голоса — выходит, выбрал верное направление, и, хоть сам перестал понимать, где находится, добежал, куда надо.

Вскочил было, побежать навстречу, но зацепился поясом за корягу. Пока выпутывался — рвать жалко, хороший пояс, без дыр — услышал тихие голоса.

Не сразу понял, что слышит, и не двигался, как та коряга — может, это его и спасло. Уже когда люди мимо прошли, осознал — на чужом языке они говорили, и выглядели, как чужаки. Не духи, как было подумал. Сероватая дымка их окружала, но то были остатки тумана после ночного ливня. Люди. С оружием.

Лица недобрые, темные, и видно — здешний лес пришлым не доверяет, а они лесу.

Один, последний, остановился, вгляделся пристальней в его сторону, но не заметил мальчишку. А Муха все сидел под корягой, вдыхая запах сырой древесной трухи, когда уже голоса стихли.

Глава

На полнеба красное зарево,

Улетает в закат мотылек,

Словно в костер,

Но огня он там не найдет...

Так некогда писал потомок знатного рода, сделавший неплохую карьеру при дворе; но уже тогда он был прославлен своими стихами, а на склоне лет удалился в свой загородный дом. Теперь жил в тихом, благословленном Небесами месте — темные заводи, плакучие ивы, узорные мостики, похожие на игрушечные.

Поэзию не оставил, и слава его не прошла — а на стенах дома висели картины, подписанные только чужими стихами. Не звучало больше прежнее, семейное имя, лишь то, которое ставил под своими строками — "Рожденный во время ливня".

Господину министру финансов Тома было тут хорошо. Дружили долгие годы, и по служебной лестнице поднимались вместе. Кому еще доверять, как не старому другу, который никогда уже не станет твоим соперником?

Наведывался редко, но всегда отдыхал здесь душой. Вот и снова сумел пару дней выбрать — а в Столице помощники не подведут, справятся со всем. Жаль, что лучшего меж ними нет уже почти год.

Ветер залетал и расплетал ветви ив, играл с молодой серебристой листвой. Хорошо сидеть возле протоки и пить... нет, не вино, бодрящие травяные настои.

Хорошо говорить с человеком понимающим, а может, даже и мудрым.

"Рожденный во время ливня" больше слушал, чем говорил.

— И вот... я ошибся, — заключил гость, — Эту оплошность вполне могут обернуть против меня. Не стоило тогда отпускать; уехал бы самовольно — дело другое. А он бы уехал.

— Но с чего ты взял, что он больше не верен тебе и трону? — умышленно поставил слова в таком порядке, но реакции не получил, Тома ничего не заметил.

— Все свидетельствует об этом. У него было столько времени... Он и вправду вернулся на север лишь поддерживать брата. Я послал ему весточку, последний шанс... Если все останется, как было, мне придется отступиться от этого Дома.

— От Кэраи; это его ты знаешь, а не северную родню Таэна.

— Он — часть своей семьи. Солнечный готов был дать шанс... именно ему, но так устоял бы их Дом. Я считал, что мой ученик и помощник умнее, — министр поморщился, отхлебнул из чашечки со стрекозами на ободке. — Не ради личной корысти, ради всего их рода. А теперь всем им что? Немилость, забвение.

— С забвением ты погоди. Как бы старшему не обратиться легендой, если верны слухи, что до меня доходят.

— Легенды переписывают, мой прекраснодушный друг. Даже поэты не в силах этому помешать.

Умение развести бездымный костер из безнадежно сырых дров — еще один навык, за который Ка-Яну прощалась излишняя болтливость и любопытство. Не каждый разведчик мог и поддерживать пламя буквально в луже.

После недавнего ливня лес больше напоминал наполовину осушенное болото. Если бы не деревья повсюду, сходство стало бы полным.

Энори держался подле огня, весь привал не отходил от него, молчаливый и злой. Вот уже несколько дней он был с отрядом, порой отлучаясь разведать окрестности; когда прошли мимо монастыря, его тоже не было, но, едва кончился дождь, возник как из-под земли и заявил о паре десятков беженцев, которые намеревались спуститься в предгорье. Такое совсем было не нужно Вэй-Ши, и он послал следом нескольких солдат. Они прошли тропой, скрытой в зарослях папоротника — там, где указал проводник.

Порой командиру казалось, что он и впрямь сам создает эти тропы, а в отряде все давно были уверены в этом.

Когда Энори вернулся после расставания недалеко от Трех Дочерей, Вэй-Ши был сердит на него:

— Ты очень долго. Мы шли со скоростью кротов, нас могли увидеть все окрестные жители...

— Я не могу переправить вас на облаках!

Ответил дерзко, но передал новые карты — с отметками о дозорах, заставах, планах укреплений Сосновой. И слабых мест — крепость давно не была боевым оплотом, уязвимых точек хватало. Рассказал, где сколько людей.

Это немного насторожило Вэй-Ши. Сведения неоценимы, но... если недавно сетовал на промедление, тут впору тревожиться, откуда узнал.

— У подружки командира крепости, — ответил на незаданный вопрос проводник. Рассказал подробности с видимой неохотой; ординарец, вертевшийся тут же, только восхищено присвистнул:

— И знакомы не были раньше? Ну ты даешь. Но, думаю, только ваши женщины такие податливые. С нашими бы ничего не вышло.

— Ловко и быстро, — похвалил и Вэй-Ши.

— Тут бы любого хватило, — откликнулся Энори, как показалось командиру рухэй, слегка раздраженно. — Когда женщине плохо, она цепляется за любую соломинку... Когда возьмете Сосновую, оставьте ее мне. Я опишу, как выглядит, не перепутайте.

Ка-Ян присвистнул, губы расплылись в широкой улыбке.

— Так хороша?

Проводник внимания на него не обратил.

— Крепость уже близко. Сколько времени вам понадобится, чтобы дойти?

— Вряд ли нас подпустят вплотную. Говоришь, на ближайшей заставе народу мало... Возможно, уже на закате попробуют остановить, если ими командует полный дурак. А нет — так укроются за стенами... тогда еще пара дней, если удастся пройти ближайшим мостом.

— Хорошо...

Проводник явно думал о чем-то своем.

— Не так важно, кто из отряда вернется на север, — обронил Вэй-Ши. — Но все же поостерегись шальной стрелы — тебе вести оставшихся, если не захочешь нас бросить.

Заметил вещицу, которой не было раньше — застежка со знаком Дома Таэна, рысью в прыжке, причем не абы какой, а той, что на знамени.

Хмыкнул; вроде, если обычаи их верно запомнились, он прав не имеет такое носить? И если демонстрация верности, то как-то не вовремя, а если наоборот...

Ничего не сказал. Энори уже все сделал, теперь разве что отравит весь их отряд — только это позволит Сосновой выстоять.

В храм, при котором находился Тайрену, молодую женщину пропустили без малейших препятствий. Если бы мальчика поселили на половине, предназначенной для монахов, и приказ самого генерала не помог бы ей туда попасть. Но наследник Дома жил там же, где селятся только решившие дать обет — и не с паломниками, и не со святыми людьми.

— Почему господин прислал женщину? — спросили и охранник Тайрену, и врач семьи Микеро, теперь следивший за здоровьем ребенка.

— Потому что мужчинам мальчик вряд ли поверит, и правильно сделает, — сказала она чуть раздраженно, как могла бы опытная нянька тем, кто пытается ей помешать.

— Не слишком ли ты молода? — у Микеро был острый глаз, небольшое количество орехового отвара, затемнившее кожу и создавшее круги под глазами, не обмануло его.

— Во сколько лет тебя родила мать? И неужто никто из старших сестер или братьев в твоей семье не возился с малышами? — усмехнулась Лайэнэ, — А впрочем, отошлите меня назад, обрадуйте господина.

На это никто не решился.

— Смотри, он весьма недоверчив, не любит излишней заботы и неразговорчив, — в полосатой одежде врачей Микеро сильно отличался от монахов, но удивительным образом подходил этому месту. Хотя и врачи живут не для себя — не в этом ли сходство?

Накануне он все уши прожужжал Лайэнэ, как себя вести, и теперь, ведя к подопечному, повторял все по новому кругу.

Няньку Тайрену пока отпустили в город — Лайэнэ не без колебаний решилась прописать и это в подложном приказе. Но, кажется, мальчик ее не любил... а обмануть ее было бы трудно. Сама пока вместо нее побудет. Вот уж карьера лучше некуда — из "девушек радуги" в няньки к наследнику первого Дома провинции! Есть чем гордиться, да... но уж очень смешно.

Микеро покосился на нее — заметил, видно, что посланница витает в облаках. А она уже вновь собралась — как учили еще в детстве, перед выступлениями, и, как тогда, испытывала веселое возбуждение..