-Да ты б отказался! Никто не неволил.
Тут было фыркнуто, и я подвергся бойкоту и анафеме аж часа на четыре. За это время она опять развернула Гешу (это они так геминер изволили назвать) и моталась неизвестно где, и не желала со мной общаться, пока период анафемы не закончился естественным путем. Жизнь нам казалась разнообразной, а вот рассказать о следующих двух сутках оказывается нечего: мы ели, купались, спали, а в основном вели себя, как тигр со своею тигрою в брачный период, и в промежутках я все никак не мог понять, как это только нам не надоест, и вообще — как это у нас получается. Так продолжалось, пока...
"Так продолжалось, пока, в предутреннем сумраке, они не почувствовали какую-то всепроникающую дрожь, и не проснулись, одновременно разбуженные этим не то — гулом, не то — вибрацией. Какое-то время они лежали молча, прислушиваясь к непонятному звуку.
— Ш-што это?
-Аль не узнаешь? — Он помолчал, а потом добавил. — Это то самое странное-страшное место, про которое ты порывалась рассказать мне после первого полета... Называется это Чертовы Ворота, а окружающее их — так называемый Перстень. Полезли на крышу.
Но это было слишком сильно сказано, потому что достаточно было просто высунуть голову наверх, и за неосторожным поворотом головы последовала размашистая оплеуха мокрого ветра пополам с водяной пылью, а привычка к сухому климату и неторопливому пустынному, караванному ритму к этому времени выработалась уже как следует, и перемена такого рода вызывала чуть ли не смятение. К тому же в чуть разжиженной близящимся утром темноте виднелась черная стена леса, и вообще все вокруг, особенно по контрасту с тишиной степей и пустынь вдоль Гуннарова Тракта, было просто переполнено звуками, утро истошно, разочарованно выло на разные голоса, сожалея об упущенной за ночь добыче, визжало от ужаса, хрипло вопило, как в смертной тоске. Металлического оттенка чириканье вообще доносилось, кажется, отовсюду, словно чирикал сам темно-лиловый воздух. Впереди, над лесом и за ним, освещая небосклон прерывистым синим светом, непрерывно вспыхивали молнии: гул, похоже, исходил именно оттуда, но не только, потому что в той или иной мере все вокруг гудело, как могучая, неумолимая, неостановимая турбина. Истинно-могучие механизмы не издают душераздирающих звуков, но их приглушенный голос оказывается очень слышным. Только что над головой горели спокойные звезды, но косое лезвие тучи стерло их, как тряпка стирает меловые буквы со школьной доски, и тут же рванул ливень, подхваченный внезапным шквалом, и поэтому даже не косой, а какой-то перепутанный, как древесные корни, а путники мгновенно промокли до нитки, слыша, как ревет и грохочет падающая вода, и шипит вскипающая земля. Где-то внизу взвыли компрессоры, увеличивая объем колес под "болотный" стандарт, бешено извивающиеся тучи очистили небо, а потом так же внезапно, как ливень или вихрь, чуть ли не за десять минут рассвело, как вообще рассветало в последнее время.
— Значит вот что... Человек ты способный, но пока что неопытный, поэтому налегке я тебя не отпущу. На метатель, — он протянул ей что-то вроде легонького ружьеца с магазином, — реакцию твою я видел, и поэтому пали во все, что шевелится, если шевеление это — в твою сторону. Исключение сделай для меня и, по мере возможности, для других людей. Не гляди, что эта штука так несерьезно выглядит, потому что работает она приблизительно на том же принципе, что и твой Геша, а поэтому отдачи никакой нет и пуля обретает скорость шесть километров в секунду. В магазине — пятьдесят пуль, так что это — страшное оружие. Кроме того, — он ухмыльнулся, — оч-чень рекомендую надевать плащ с клобуком на манер монашеского, буде придется быть на воздухе...
Сильвер в этих широтах буквально взмывал над горизонтом, как аэростат с ослепительным платиново-брильянтовым блеском, они медленно двигались вдоль опушки в поисках прохода через глянцево-лиловую стену леса, а черная, неимоверно жирная, вязкая, вонючая земля исходила паром под жаркими лучами. И почти сразу же полнеба закрыла исполинская, чудовищная, никогда не виданных ею размеров стая птиц, и на все под этой тучей пернатых обрушился буквально дождь белесого помета, а небо гудело от бесчисленного множества рассекающих воздух крыльев. Пока они ехали, черная земля почти на глазах покрывалась голубовато-сизыми ростками, а поверх этого растительного ковра начал стремительно образовываться второй, из жемчужно-серых и серовато-белых птичьих тел, и все это оглушительно галдело и свистело крыльями, птицы взлетали, когда до "катка" оставалось два метра и садились позади сразу же, как только он проезжал, кусты вокруг образовывали непреодолимый вал, перевитый видимо глазу извивающимися лозами, лианами с порочно-бледными цветами и еще какой-то колючей мерзостью, но и это было несерьезно, потому что за валом высилась истинная стена гигантских деревьев, непроницаемая ограда из взбесившейся растительности, и все это было усыпано зелеными и созревающими плодами. По веткам густо, как обыватели в час пик — по улицам мегаполиса, скакали и неторопливо прогуливались толпы зверей, похожих на обезьян, но вроде бы как не совсем, и среди них превалировали пестрые, с чудными черно-белыми шкурами, но и они не в силах были справиться с неслыханным изобилием плодов на ветках. От непроницаемых зарослей поднимался парной туман, и вонял он гнилым мясом, экскрементами, растительной гнилью, а также цветочками, который пахли и еще похлеще. Буквально на глазах выползали из лесу лианы, ощупывая землю цепкими усиками, на них наваливались орущие орды всепожирающих птиц, то тут, то там просверкивали вдруг желтые молнии кошек, что хватали этих птиц и начинали пожирать прямо тут же, рядом с товарками, не прекращающими кормиться. Стороной, через вымахавшую за ночь траву темной ползучей тучей двигалось необозримое стадо каких-то быков с сиреневато-сизой шерстью, и степь с трескучим, дробным гулом содрогалась под их копытами. Комплекс Длинного Леса показался бы пустым и насквозь прозрачным редколесьем по сравнению с Перстнем, где жизнь была просто-напросто избыточной, ожиревшей, отягощающе-обильной. Не прошло и часа после рассвета, а ясное небо затянулось дымкой, а потом рваной косой кулисой сызнова надвинулась туча, полыхнула сотнями зеленых молний, пролилась неистовой силы ливнем, истинным водопадом с черного, клубящегося неба, и оседлала густой кустарник, намертво вцепилась в него, бешено клубясь. Это бурление все усиливалось и усиливалось, туча поначалу превратилась в некое подобие митры какого-нибудь первосвященника, вытянулась столбом, бурление в ее недрах исподволь стало упорядоченным и целеустремленным, погнало черные пары бешеным аллюром по сужающемуся кругу, и вот черный столб, качнувшись, пьяно шарахнулся по кустарнику, оставляя за собой взрытую черную колею да ободранные прутья, потом вломился в лес, ломая как спички и выдирая с корнем деревья, и казалось, что нет ему супротивника и некому его остановить, но на самом деле свой накат он утратил достаточно быстро, завязнув и рассыпавшись в непролазной чащобе.
— Это — "внешник". Перстневики говорят, что "внутренники" во сто раз хлеще... А главное — они гораздо-гораздо чаще.
— Кто такие эти перстневики?
— Это те, кто постоянно живет в этих местах... или утверждает, что живет.
— Тьфу! Нашли себе место жительства.
— Да! И, как положено в подобных случаях, страшно им гордятся а всех остальных считают вроде бы как людьми второго сорта. А, вот...
— Что вот?
-То, что мы искали: след того самого "внутренника".
Да, этот прошел насквозь, почти не отклоняясь и, кажется, не далее, как вчера. Об этом говорит хотя бы то, что на исполинском, метра на три в поперечнике дереве, опрокинутом то ли скользящим прикосновением, то ли простым приближением "внутренника", не завяли листья, и сохранились еще обильные багрово-красные плоды, частью — раздавленные, истекающие липким красным соком и с виду очень сильно напоминающие куски сырого мяса. Смерч прошел через заросли, как раскаленный нож через масло, смел на своем пути все и только вне его осталась поистине непроницаемая полоса бурелома. Изредка встречавшиеся на пути ободранные, опрокинутые стволы "каток", как правило, преодолевал самостоятельно, и только раз пять или шесть им пришлось вмешаться, свертывая и убирая "опрокинутые стадионы", исполинские решетчатые диски вывернутых из раскисшей земли корней, дикие нагромождения переломанных, острых. как копья, сучьев, выпуклые стены самых толстых стволов. На черных, лиловых, ярко-алых ободранных ветках уже виднелись новые побеги, а со свежих изломов на черную, словно вскипяченную вихрем, землю лился целый дождь древесного сока, а по мере того, как они углублялись в это ущелье, прорезанное неистовым ветром в сплошном массиве растительности, бледно-лиловые побеги становились все длиннее, распускались крошечные, жадно тянущиеся к солнцу и густому, как суп, воздуху листочки, и казалось, что ущелье на глазах становится тоннелем. Они преодолели не менее ста пятидесяти километров, пока деревья не стали ниже... и изменился их набор, а, может быть, их облик. Из корявых стволов торчали мириады сухощавых, жилистых прутьев, усыпанных мелкими, жесткими листочками, деревья становились все ниже, обретая облик каких-то перепутанных приземистых клубков, напоминающих растительных спрутов, но при этом — статичных, обладающих на глаз видимой металлической упругостью. Они становились все реже, между деревьями появились прогалы, почти исчезла трава, зато появился плешивый слой стелющихся длинных стеблей, очень сильно напоминающий клочковатую шкуру в космах не перелинявшей зимней шерсти. Если внешний обвод Перстня стоял стена-стеной, то внутренний сходил на-нет постепенно, разъедаемый все более частыми проплешинами, сквозь растительность все чаще проглядывала земля, а сквозь землю — россыпи остроугольных серовато-белых камешков. По мере их углубления в Перстень гул и содрогание почвы усиливались, постепенно сравнявшись с канонадой, как при хорошей артподготовка времен Второй Мировой слышимой с расстояния километров, этак, десять-двенадцать и без ветра, а потом, после очередного поворота, Перстень расступился окончательно, открыв свою потаенную сердцевину. Чертовы Ворота отсюда, с расстояния в двадцать километров, выглядели чудовищных, ни с чем не сравнимых размеров выпуклой стеной, сотканной из вертикальных серых и белых жил дыма или пара, окаймленной сплошным валом непроницаемо-черных низких туч, в непроворотной толще которых грохотала вечная гроза, но даже молнии с трудом просвечивали сквозь этот покров и горели тускло, как замученные в Аду звезды, как само Озеро Мутного Огня. Отвечая огню небесному, за внешним слоем дымов этой невообразимой стены время от времени вспыхивал, мгновенно взлетая в небо узкий веер трескучего розового огня, суетливого и тут же гаснущего, тоже мутного от Туманного Полога. А иногда, видимая среди дымовых столбов, как живой человек — среди призраков, из разверзшейся земли с ленивой грацией выползала белесая, кажущаяся вязкой от гигантских размеров, кобра перегретой воды. Она дотягивалась до небес медленно, скрывалась в черно-серых от толщины парах, и только потом, спустя заметное время, оттуда начинали валиться неряшливые клочья растерзанной змеи. А потом до слуха доносился страшный, потрясающий дух и останавливающий сердце, около минуты длящийся раскат чудовищного звука, не то грохота, не то низкого рыка. По размерам Чертовы Ворота не уступали хорошей горной стране, но там всегда есть, по крайней мере, предгорья, а здесь Вавилонская Башня газа и пара возникала почти что сразу. Шквалы, своей силой превосходящие всякое вероятие, вепрями набрасывались на стену или вырывались оттуда, рвали, сносили, валили туманные постройки, но не могли повлиять на общую картину. И не один раз за то время, пока они смотрели за чудовищной жизнью Чертовых Ворот, путникам приходилось видеть, как тают, прекращая все споры, пары, втянутые бешеной воронкой, обнажается мертвенно-белая земля, и от туманной стены отделяется в тяжелом танце, в короне непрерывно горящих молний, черный столб вихря из той самой породы "внутренников".
— Любуешься? Ну смотри, смотри... Как говорил Эйнар Эйрикссон:
"Даже у рая
Воин — запомни
Тоже есть корни
Блеска и славы —
Грязные корни
Власти и силы —
Крепкие корни
Солнца и света —
Темные корни.
— Ты это к чему?
— К тому всего лишь, что корнем всего процветания Земли Лагеря, всего ее истинного и неподдельного великолепия в значительной мере является вот это... Ты раскраснелась, ты часто дышишь, и думаешь наверное, что это от волнения? Ошибаешься, потому что почти на пределе работают поглотители, отбирая у воздуха углекислоту, а мы находимся здесь, на верхотуре, где процент ее заметно поменьше. Ты не заметила, что чуть ли не на середине пути через Перстень исчезло даже здешнее привычное зверье? Это тоже она. Каков, на твой взгляд, самый... Перспективный, что ли? Источник углекислого газа?
— Ну, сжечь чего-нибудь...
— И так бы сказали, столкнувшись с нехваткой углекислоты, девять из десяти. Но не Сообщество! У них к семи смертным грехам восьмой находился неизменно, а девятый, смазанный и отлаженный, оставался в резерве. Здесь, — палец его ткнул по направлению Чертовых Ворот но и, — ощутимо, — вниз, — под землей находится целый горный хребет известняка и скверного мрамора, и Сообщество во времена оны расположило в нем энерговыделяющий локус ТБ, превратив это место в печь по обжигу известки производительностью несколько кубических километров в год. Другой конец энергетического конвейера расположен на самой близкой к Сильверу планете, которую Сообщество превратило в одну электростанцию, и это, пожалуй, было одним из самых грандиозных его дел. Углекислый газ появился, растительность бурно пошла в рост, но появились Чертовы Ворота с Перстнем здесь, на Фатуме, и Дурная Девушка с Мохнаткой на Кристобаллиде, — это другой континент. Здесь расползается углекислота, постоянные ураганы и грозы, ливни гасят образовавшуюся известку, а лишние щелочные валентности крепко угнетают все растения внутри Перстня, потому что щелочь — са-амый давний враг всякой флоры.
— Что ты несешь, — потрясенно прошептала она, — это просто самый обыкновенный ад...
— Ад, — он согласно кивнул, — зато, помимо выполнения основной задачи, один только комплекс Чертовых Ворот может запросто прокормить всю планету, а есть еще и Дурная Девушка, с той же мощностью, в ее окрестностях только видовой состав несколько победнее... Надо сказать, что ни Перстень, ни Мохнатку никто не формировал в отличие, скажем, от Длинного Леса, Комплекса Норд и прочих. Существует даже исторический анекдот на эту тему. Когда Гуннар понял, к чему тут идет, он решил посоветоваться с папашей, а был Некто В Сером, при всем своем добродушии, порядочным змеем, вот он и предложил Фермеру ничего покамест не говорить. Когда же ситуация созрела, он к другу явился и сказал таковы слова, играя неизвестно — кого:
— А и не здесь ли живет адиет, предлагавший в семь раз повысить продуктивность биосферы на далекой прародине?
