День курсанта

— Молодец мужик!

— Здорово!

— А кто такой был?

— Не знаю. — Пиночет пожал плечами — Препод какой-нибудь, наверное. Доживём до второго курса, тогда и узнаю.

— Какой он из себя?

— Небольшого роста. Плотный такой, не толстый. Лысый. Глаза большие. Как навыкате, мешки под глазами, что ли. Я его особо не разглядывал, была бы девка, так разглядел бы. В цветах и красках. А, так, мужик, да, мужик. Помог — поклон ему за спасение из лап патруля!

— Мешки у него под глазами были?

— Ну, да, были.

— Волосы светлые такие. По молодости блондином был?

— Ну, да, а что?

— Похоже, что это был Челентано, он же Киса, он же полковник Киселёв. Наш с вами пиз...ец на втором курсе. Препод "Теоретические основы электро -радиоцепей".

— А что страшный предмет?

— Сдал — можешь жениться. Потом уже ничего не страшно в училище.

— Оху...ть!

— Ну, ты, Пиночет, и влип!

— А, что влип-то?

— Мужик нормальный! Не сдал Олега. Мог бы сразу в комендатуру привезти или в роту. А, так от патруля спас, подкинул, денег не взял. Справедливый мужик! До его предмета много воды утечёт, он ещё и забудет и патруль и кто такой Майтаков. Ты ему свою фамилию, роту, группу назвал?

— Не называл я ему ничего. Просто поблагодарил, да, деньги предложил. И всё!

— Понятно!

— Поживём— увидим.

— Но дядька правильный!

— Сам курсантом был, понимает что такое курсантский патруль и солдатский.

— Был бы курсантский патруль, так они бы ни за что не догнали бы.

— Ага, их бы начпатруля под дулом пистолета впереди себя толкал бы.

— Или сам. В сам, в одиночку бы гонялся бы.

— А так — курсовки нет, поди определи с какого батальона.

— Это так тебе кажется. Первый курс, хоть с курсовкой, хоть без, а всё равно видно и слышно, и пахнет иначе.

— И как же от нас пахнет?

— Как, как? Зеленью пахнет!

— Какой зеленью? Петрушкой что ли?

— Какой петрушкой! Зеленые мы ещё, вот так и пахнет! Зеленью. Понятно?

— Понял.

Зима сдавала свои позиции, это было видно по всему. И нам приходилось несладко. Когда шёл снег, нас дежурный по училищу по-прежнему поднимал среди ночи, а днём она таял, и вместо сампо, мы раскидывали те горы снега, почти на уровне четвёртого этажа учебного корпуса, на плац, чтобы снег таял и не угрожал жизнью и здоровью окружающих.

Так получилось, не нарочно, конечно же, что когда полковник Радченко шествовал мимо, от этого рукотворного сухопутного айсберга отвалился приличный кусок изо льда и снега, и рухнул в двух метрах от зам по тылу.

Несмотря на свою грузность, а где вы видели худого тыловика, он отскочил. Папаха съехала на бок, но удержалась. Зато нам досталось по первое число.

Вырубая новые ступени в снеговом льду, рискуя свалиться и сломать себе шею, мы придавали снегу кубические формы. Чтобы и безопасно и по уставу.

Радченко несколько раз подходил и наблюдал за работой. Прикрикивал, чтобы снег далеко не разбрасывали.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться! — Вадим Бежко сверху сбрасывал снег.

— Обращайся! — Радченко кивнул, поднял голову.

— А, может, подогнать грузовики и вывезти снег, товарищ полковник?

— Грузовики? Так. — полковник в задумчивости потёр подбородок — Не можно! Соляру надо. Амортизация машин. Не можно!

И двинулся Радченко дальше.

— Он свиней любит больше чем курсантов.

— Это факт!

— Я несколько раз наблюдал, когда "ковбоем" по столовой стояли. Он приходит, смотрит на них, Так ласково, как на детей. Зовет их. Кабан и тот к нему приходит, он ему за ухом чешет. А когда мы отходы вываливаем, а они кучей несутся, готовые нас с ног сбить и сожрать, так ногами отпихиваешь от корыта. Радченко кричит, что посадит нас на "губу" за бесчеловечное отношение к животным.

— Я, помнится, попытался на хряке покататься, — Гурыч — так эта скотина меня чуть по забору не размазал. Я с забора спрыгнул, ему на спину. А этот гад, такой же как и зампотыла, вдоль забора несётся. И не просто бежит, а норовит меня по нему размазать и визжит. Короче — еле успел спрыгнуть, а то бы за гвозди зацепился, и стал инвалидом. Вот такие поганцы Радченко и свинки его.

Ну, а когда не шёл снег, и, казалось бы, что можно отдохнуть, нас поднимали и долбили лёд возле учебного корпуса. Днём таяло, а ночью схватывало ледком.

Весна — время, когда у всех просыпается острое чувство желание любить девчонок. Нет, поймите правильно, оно у нас и не пропадало никогда, но весной — обострение чувств. Особенно влечения. Весна. Щепка на щепку лезет. Что же говорить про здоровые организмы курсантов! Первая зима идет на убыль. Пережили мы её. Пережили! Снег тает, ночью ещё, бывает, что идёт, но уже дыхание весны рядом. Дует теплым морозным воздухом в лицо. Смешно, конечно. Тёплый морозный воздух. Но, когда ночью минус пятнадцать, а после обеда уже около ноля, то и на утренней зарядке эти минусовые градусы кажутся теплом. Оборачиваешься, и думаешь, что когда было минус пятьдесят — это холодно. А ноль — после обеда, почти загорать можно! Прелесть!

Зато с приходом весны наша старенькая казарма стала заметно потрескивать. Вода днем просачивалась под древний фундамент, ну, а ночью замерзала и разрушала его. По фасаду пошли трещинки. Ну, а с тыльной стороны там, где мы протоптали дорожки по стенам, тоже штукатурка отваливалась кусками, обнажая дранку, которой были обиты стены.

Не только у нас наступило обострение, но и у комбата тоже. Только не влечение половых чувств, а армейского маразма.

Басар, накануне своего дня рожденья заступил официантом по столовой. Ужин, завтрак — всё нормально. Обед.

Приходят роты батальона. Расселись, принимают пищу. Заходит комбат. Комбат, ходит между столами, следом старшина бродит. Сначала в сорок первой роте походил, потом зашёл к нам. Буда бросил тарелку, ринулся к Старуну. Тот остановил его. Ходит комбат, старшина за ним. Басар третьим номером. Ходит комбат, головой крутит. Остановится, покачается на каблуках. Потом, словно вспоминая что-то, как собака по следу, подошел к углу. И торжествующе поднял с пола обгоревшую спичку.

— Старшина! Иппиегомать!!!! Курцы! Бардак! В столовой курят! И ты куда смотришь? — он размахивал перед носом старшины спичкой — О чём думаешь, старшина? Не о службе думаешь! Официанта снять с наряда! И по новой!

Резко повернулся на каблуках и вышел.

Повисла тишина. Бударацкий обратился к Басарыгину:

— Ты чего охренел, курсант, в столовой курить?

— Не курил я! Здесь и дежурный по столовой шарится, дежурный по училищу несколько раз был. Не курил я.

— А кто курил? Пушкин?

Подошёл официант из сорок третьей роты:

— Комбат приходил. Крутился он. А ваш официант пищу получал, комбат зашёл к вам — не курил. Вышел уже курил. Наверное, он и прикурил, а спичку бросил.

— Этот — может.

Басарыгин сдал наряд, сам пообедал, вместе с ротой пошёл в роту. Вечером — снова в наряд. И снова официантом.

Ужин, завтрак, и... снова обед!

Басар носом шарил пол, в поисках обгоревших спичек. Нет их.

Пришёл батальон на обед. И снова пришёл комбат.

Прогулялся по расположению сорок первой роте, потом е нам. Всё как вчера. Дежавю. Колонной двигаются между столов комбат-старшина-Басарыгин.

Старун прошёлся по углам, в поисках грязи. Но Олег там всё протёр. Комбат недовольно крутил шеей, веко у него начинало дёргаться. Взгляд упал на столы, за которыми обедали курсанты.

— А где вилки? Официант! Почему? Офицеры — существа интеллигентные! Он должен уметь пользоваться всеми столовыми приборами! Старшина! Снять с наряда!

Дежавю! Никто не выкладывал вилки на стол. Теряются. Роты таскают друг у друга их. Гнутся. Да, и мыть их — в два раз больше. Грязь застревает между зубцами. Но, коль комбат сказал снять с наряда, значит, снять.

Басар снова пошёл в роту готовится к наряду. Его уже пошатывало от усталости.

Дежавю. Ужин, завтрак и обед!

Комбат, старшина, Басарыгин... Почти любовный треугольник, преисполненный служебной ненавистью.

Басарыгин выложил на стол вилки, ножи, салфетки, которые выкладывали только для показных торжественных обедов. Стирать-то их придётся самим. Но надоело уже Олегу стоять бессменным официантом. Он же — не памятник чугунный. С ног уже курсант валится от усталости.

Не заходил комбат в другие роты. Сразу к нам. Закурил. Спичку бросил на пол. Олег сапсаном бросился за ней, подобрал. Комбат развернулся, посмотрел куда он бросил спичку. Нет её там. Посмотрел на углы. Чисто. Потом прошёлся между столами. Там всё сервировано как на показухе. Пошёл Старуг на выход. Руки за спину. Остановился на выходе, покачался на каблуках. Развернулся.

— Старшина! Ножки столов и стульев грязные!

Голенищами сапог, каблуками пачкают ножки столов и стульев. Чёрные полосы остаются въевшимися навечно. Отмыть невозможно. Только скоблить.

— Товарищ подполковник! Мы на ПХД моем. Официанты не моют.

— И это неправильно! В столовой всегда должно быть чисто! Снять официанта с наряда!

По залу прокатился недовольный гул. Хватит уже издеваться!

И Басарыгин снова снят с наряда. И по новой вечером в наряд! Орбита!

Ужин. Олег после того как помыл посуду за ротой, вооружившись кучей битых осколков от бутылок. И начал скрести ножки столов и стульев. Численность роты — 128 человек. 32 стола обеденных. У каждого стола 4 ножки — 128 ножек. 128 стульев, а у них 512 ножек. Итого со стульями и столами Олегу предстояло очистить от следов резины и сапожного крема 640 ножек. Мыть их бесполезно. Ближе к подъёму работа была выполнена. На завтраке на Басара жалко было смотреть. Пока рота завтракала, он сел за колонной и уснул.

Обед. В роте делали ставки на то снимет ли комбат Олега с наряда или нет. Столы были сервированы всеми приборами и салфетками, низ ножек столов и стульев сверкал белизной, пол вымыт. Солонки и перечницы заполнены под завязку. Ну, прямо как на проверку.

Басарыгин заметно нервничал. Но... комбат не пришёл. После окончания обеда мы поздравляли:

— Всё, мужик! "Орбита" кончилась?

— Замудохался?

— Не то слово, пиз...ец полный. Только бы до кровати добраться!

— Со старшиной поговори, что не стоять тебе на вечерней поверке, а пораньше лечь.

На вечерней поверке храп Басарыгина шёл фоном, когда старшина выкрикивал фамилии. И тут дневальный как заорёт:

— Рота! Смирно! Дежурный по роте на выход!

Судя по тому как он орал истошно, сразу стало понятно, что это не командир роты.

— Товарищ подполковник! Во время моего дежурства происшествий не произошло! Личный состав роты находится на вечерней поверке!

— Вольно!

— Рота, вольно!

Старун вошел в спальное помещение.

— Продолжайте вечернею поверку, старшина.

Бударацкий продолжил. Мы очень активно, громко, чётко кричали "Я", когда он называл наши фамилии.

Комбат тем временем прохаживался между кроватей, иногда заглядывая в тумбочки, проверяя порядок. Когда выходил с очередного прохода, то заметил безмятежно спящего Олега. Он не слышал ничего. Просто вырубился курсант до утра.

— Иппиегомать! Старшина! Почему кто-то спит, а не в строю! Бардак!

— Товарищ подполковник, это официант, он трое суток в наряде стоял. Прикажете поднять? С моего разрешения отдыхает.

— А-а-а-а! — протянул комбат — Это хорошо! Пусть спит!

Развернулся и вышел. Рота облегчённо выдохнула. Зная крутой нрав комбата, мог запросто поднять спящего Олега и впаять ещё парочку нарядов вне очереди.

— Комбат сегодня добрый!

— И не говори! Гуманист хренов!

На следующий день я пошёл на почту, встретил там Басара.

— О, а ты чего на почту?

— Конвертов купить. Чтобы как говорит Баров: "Отправить конспект на Родину". Ты тоже за конвертами?

— Да, нет. Пока я на "орбите" зависал, у меня, оказывается, прошёл день рожденья!

— Ни фига себе! Забыл?

— Вообще из головы вылетело. Вот так я встретил своё восемнадцатилетние! — — Зато уже никогда не забудешь такой день рожденья!

— Это точно! Детям буду рассказывать как шкрябал в свой день рожденья ножки столов и стульев! А про день рожденья напрочь забыл. Родители мне посылку прислали. Если не посылка, так я бы и сам бы уже не вспомнил.

— Поздравляю! И день рожденья и посылка из дома!

— Спасибо. Заходи к нам на сампо — "заточим".

— Не приду! У нас сегодня взвод — дежурное подразделение.

— И чего?

— На кладбище поедем. Ветеран какой-то помер. Могилу будем отрывать. Кому-то повезёт, завтра хоронить.

— Не-а! Я покойников-то как-то не очень...

— Покойник-штука малоприятная. Это факт! Но, потом — поминки. Если родственники не жадины, то и накормят до отвала, и стакан поднесут. За помин души. Ну, а если жиды, то сами стребуем пару-тройку "пузырей" чистой энергии, да, закуси. В казарме и употребим. Ну, а сейчас могилу рыть. Снег, грязь. Земля еще мерзлая. Полметра долбёжки, так, что искры в стороны. Грязные как черти. Вечером мыться в холодной воде. Ни водки тебе, ни закуски! А завтра семинар. Каким местом в учебном отделе думают. Преподу же по фигу учились мы или могилы полного профиля, для стрельбы с коня стоя рыли. У него ответ один: "Надо было раньше учить, а не оставлять всё на последний день!" Ладно, я побежал!

На автобусе добрались до кладбища. Снега там — по пояс. Если на улице его как-то выдувало ветром, а здесь он лежал нетронутым, только центральная аллея была кое-как очищена. С матами, поминая всех родственников, утопая в снегу. Почти вплавь добрались до места будущего захоронения уважаемого человека.

Смотритель кладбища показал место. Мало места вокруг. Тесно. Эх! Начали! Снег в сторону! Очистили площадку, взмокли. Работали по очереди. Места мало. Мало места. Потом ломами взламывали твёрдую твердь земли, промёрзшую глубоко. По сантиметру вынимали грунт.

Кто был свободен, выходили на центральную аллею, рассматривали ближайшие памятники на могилах.

— Жаль, что нет зимой на могилах ничего. Ни водки, ни закуски! То ли делом летом!

— Летом либо бичи сожрут или вороны. Вон, смотри!

На кладбищенских деревьях сидели десятки ворон, некоторые с интересом наблюдали за нами. Все сидели молча. Иногда взлетали, сделав круг, другой, усаживались снова на ветки.

— Ждут, сволочи, что когда кого-нибудь помянут, а они потом нажрутся от пуза.

— Как-то странно, что не каркают. Жутко.

— Знаешь, если бы они каркали на кладбище — тоже было бы жутко.

— Вороны! Кар-кар! Кладбище! Покойники ходят! Приведение! Паночка, стоя в гробу выписывает фигуры высшего пилотажа!

— Ага! Командир эскадрильи имени Вия покойников! И на атаку заходит над пришедшими! Пикируют. Карусель крутят. Один отбомбился черепами или конечностями из анатомички, и свечкой в небо! За ним следом другой!

— Ковровое бомбометание!

— Лучше тогда черепометание!

Так болтая ни о чём, мы коротали время. Меняли друг друга. Попутно обсуждали что бы утащить в казарму, шутки ради. Кто-то бросил клич, найти могилу с фамилией Бударацкого, да, притащить ему и прикрутить на кровать. Но не нашлось таких могил, да, и тащить с кладбища было нечего. Просто за время учёбы у всех выработался стойкий рефлекс, что нужно что-то утащить в казарму. Надо — не надо — потом разберемся! Даже то, что на первый взгляд и ни к чему, через месяц окажется, что очень нужная фиговина!