Он принял независимый вид, побарабанил пальцами по груди, проверяя наличие во внутреннем кармане пиджака свернутого удостоверения, и независимой походкой двинулся к толпе. Однако не успел он пройти и десятка шагов, как оттуда грохнул выстрел, потом второй, третий... Револьвер, автоматически определил Олег. Судя по звуку, из тех, что называют "бульдогами". Он растерянно замер на месте, а один из казаков беспомощно всплеснул руками и осел в седле, упав грудью на лошадиную холку. Остальные тут же вскинули карабины, снова ударили выстрелы. Началась беспорядочная кутерьма. Толпа завизжала, застонала, закружилась на месте, начала быстро растекаться по сторонам, оставляя за собой безжизненные или корчащиеся тела, а казаки направляли лошадей в самую ее гущу, сбивая людей с ног и отчаянно работая нагайками и шашками.
В его сторону бросилась небольшая группа мужчин, судя по одежде — рабочих или мелких приказчиков, преследуемая двумя казаками — зубы оскалены, физиономии искажены яростью, хрипящие лошадиные морды с вытаращенными глазами и пеной на губах словно возникли из ночного кошмара. Вдруг время пошло очень медленно, и Олег разглядывал медленно плывущие в воздухе лошадиные туловища, летящие из-под подков комья грязи, прикрывающих голову руками беглецов, и сердце медленно и отчетливо стучало в висках.
"Что ты стоишь, идиот?" — вспыхнула в голове мысль. — "Они сейчас доберутся сюда! Полагаешь, они задумаются, кто стоял в толпе, а кто просто проходил мимо?"
Раздвигая руками густой воздух, Олег словно в ночном кошмаре развернулся и изо всех сил, едва переставляя ноги, побежал от надвигающейся на него опасности. Дорогу он не разбирал. Мелькали какие-то проходные дворы, скверики, мрачные многоэтажные доходные дома и полуразвалившиеся частные домишки... Сердце колотилось все сильнее, бухало в такт догоняющим шагам, в левом боку возникла острая боль, словно от загнанного в печень шила. Сколько он пробежал, он не знал, но вскоре боль и нехватка воздуха вынудили остановиться. Он оперся о забор, тяжело хватая ртом воздух и стараясь не думать о саднящей боли в боку и центре груди, а шаги набежали сзади и затихли. Тяжелая рука хлопнула его по плечу.
— Что, товарищ, душа в пятках, а? — весело спросили из-за спины. — Ну все, все, ушли. Отстали, сатрапы. Отдышись толком, теперь можно.
Олег обреченно повернул голову. Ему во все тридцать два зуба улыбался здоровый парень в кумачовой рубахе под кожаным жилетом, широких штанах, заправленных в начищенные сапоги, и кожаном же картузе. Физия у парня явно была из тех, от которых млеют все красные девицы, а возраст едва ли перевалил за двадцать даже с учетом местных особенностей взросления.
— Перетрухал, ага? — спросил парень. — Я тоже слегка спужался. Петька, дурак, из револьвера стрельнул, и кто просил, спрашивается? Не, дурак он, дурак, ему лишь бы пострелять. Оторвут голову когда-нибудь. Ну, зато сатрапа он подстрелил, ужо будут знать!
Он залез за пазуху, извлек клочок бумаги, кисет и начал ловко сворачивать самокрутку, снисходительно посматривая на пытающего восстановить дыхание Олега. Сам парень, казалось, почти даже и не запыхался.
— Ты-то, я гляжу, прилично одетый, ага? — добродушно спросил он. — Скажи, дядя, тебя-то чего на митинг занесло? Ты из сочувствующих, аль просто любопытство заело?
— Любопытство, — вяло кивнул Олег. Жжение в груди ослабело, и говорить было уже не так больно. — Послушать хотел, о чем говорят, да вот, понимаешь...
— Ага, еле ноги унес, — сочувственно кивнул парень, поджигая самокрутку и выпуская длинную струю вонючего дыма. — Случается. Только ты, дядя, не туда слушать ходишь. На митинге мы против сатрапов выступаем, а они нас за то лупят. Сволочи, — он сплюнул на землю, — мы их словами, а они нас ружьями да нагайками!
Олегу совсем не казалось, что стрельба из "бульдога" проходит по классу словесной борьбы, но свое мнение он благоразумно оставил при себе.
— Ну ничего, — парень картинно выпустил еще одну дымную струю, — недолго царским прихвостням осталось. Народ сбросит ярмо, и тогда казачки попляшут под нашу музыку. Ты, дядя, как, знаешь что о народе? Раз митингами интересуешься, значит, в правильном направлении мыслишь, ага?
Олег кивнул. Похоже, удача в очередной раз столкнула его с кем-то, мягко говоря, находящимся не в ладах с законом на революционной почве. Интересно, и что он мне предложит?
— Правильно! — одобрил его кивок парень. — Правильно мыслишь, товарищ. Однако же тебе просвещаться надо, а не просто по улицам от казачья бегать. Хочешь, приходи к нам, послушаешь умных людей. Я-то что, я красиво говорить не обучен, а вот есть у нас люди, так их слова до самого сердца пробирают. Что, хочешь послушать, ага?
— Ну... не знаю... — Олег замялся. С одной стороны, как раз то, чего он хотел: понять ту, мятежную, сторону. С другой — наверняка Зубатов заставит его стучать и на этих ребят, делать из них "секретных сотрудников". А хочет ли он превращаться в вербовщика?
— Вот и молодец, дядя, — широко ухмыльнулся парень. — Несознательный ты еще, ну да дело поправимое. Значица, завтра вечером, часам к пяти, приходи в Колокольников переулок, дом три, неподалеку от Рождественского монастыря по Трубной улице. Скажешь, Васька Еркин звал. А пока бывай, мне в лавку пора возвращаться, не то хозяин убьет.
Парень выпустил еще одну струю дыма и вразвалочку пошел по переулку. Только сейчас Олег понял, что не имеет ни малейшего понятия, куда его занесло и что за глухие заборы его окружают. Он открыл рот, чтобы окликнуть словоохотливого парня, но передумал. В конце концов, не маленький, не заблудится.
Колокольников переулок, дом три... Да уж, ну и дела. Идти? Или не идти? Он повернулся и побрел в ту сторону, откуда прибежал. Определенно, тот, кто его засунул сюда, обладает весьма странным чувством юмора. Или у него самого с головой не все в порядке? Еще и Крупецкий на его счет пройдется. Чего, спрашивается, он вообще бежал? Прижался бы себе к стеночке, авось и не тронули бы...
Крупецкий, однако, злоехидничать не стал. Услышав о происшедшем, филер пришел в ярость. На мгновение Олегу почудилось, что тот сейчас ударит его. Однако поляк сумел сдержаться. Несмотря на багровую физиономию, его голос звучал почти ровно:
— Если пану Кислицыну угодно добиваться, чтобы меня выбросили на улицу, словно никчемную собаку, пусть пан так и скажет! По крайней мере, я смогу заранее подыскать другую работу. Дворником, например, в приличном доме — больше после такого позора никуда не возьмут.
— Я не хотел... — попытался возмутиться Олег, но Крупецкий оборвал его:
— Когда ребенок разбивает вазу, он тоже говорит, что не хотел. Пан Кислицын, попытайтесь поставить себя на мое место. Меня приставили к вам в непонятно каком качестве — то ли стражника, то ли экскурсовода. Начальство в категорической форме приказало мне ни на шаг от вас не отходить. В то же время я то и дело теряю вас из виду. То вы сидите в комнате наверху, и мне остается лишь догадываться, там ли вы еще и не сбежали ли через окно, то ускользаете от меня неожиданным манером. А я получаю от начальства выволочку, что мне до крайности надоело. Я сейчас же иду к пану Зубатову и прошу его освободить меня от обязанности вас сопровождать. Видит бог, отделение отчаянно нуждается в филерах, и я нанимался сюда совсем не за тем, чтобы разыгрывать из себя няньку.
Следующие пять минут Олег убеждал его в том, что случаев, подобных сегодняшнему, больше не повторится, пустив в ход все свои сценические таланты. Наконец, краска потихоньку сползла с лица филера, и тот, облегченно вздохнув, согласился не докладывать об инциденте Зубатову.
— Но помните — в последний раз! — угрожающе пошевелил он усами.
— Да-да, в последний! — быстро согласился Олег. — Однако же что мне делать с приглашением?
— Пся крев... — пробормотал Крупецкий себе под нос. — За него пан Медников взгреет меня отдельно. Я обязан доложить ему о случившемся, и он обязательно спросит, как же я не оказался на месте, чтобы срисовать вашего Ваську Еркина...
— Не взгреет, — ухмыльнулся Олег. — Версия такая: я скажу, что мы шли вместе, потом я перепугался казаков и бросился бежать со всех ног, так что вы за мной не угнались. А когда догнали, тот парень уже ушел. Годится версия?
— Матка боска... — схватившись за голову, простонал Крупецкий, откидываясь на спинку парковой скамьи. — Вы не знаете пана Медникова. Филер не догнал объекта наблюдения, да еще такого хлипкого, прошу прощения пана, как вы! Он сразу поймет, что вы обманываете!
— А кто сказал про обман? — удивился Олег. — Я напишу отчет так, что о вашем присутствии ничего не упомяну. Вы укажете, что в кутерьме потеряли меня из виду, не конкретизируя, в какой именно момент. Вряд ли кто-то станет докапываться до сути. Не беспокойтесь вы так, я все возьму на себя. Меня другое волнует — стоит ли идти на встречу? Один раз я уже ввязался в диспут, так что еле ноги унес.
— Не знаю, — вздохнул поручик. — Я же простой филер, меня не посвящают в детали расследований. Если ячейка уже известна и контролируется, то, наверное, не стоит. Если неизвестна, то вам не обязательно идти — наружное наблюдение и без вас срисует участников, а ваше присутствие может насторожить их. Куда полезнее сохранить контакт с Васькой Еркиным, чтобы он тайно работал с вами, поставляя информацию.
— А если мне самому интересно? — осведомился Олег.
— Не ко мне вопрос, — сухо откликнулся филер. — Я вам не указ. Все вопросы — к пану Зубатову.
24 сентября 1905 г. Москва, Большой Гнездниковский переулок
Зубатов задумчиво взглянул на Медникова.
— Что думаешь, Евстратий? — спросил он, подергивая себя за бородку. — Пускать его али нет?
— Поостеречься нужно, — задумчиво пробасил тот. — Опасно. Во второй раз могут и не промахнуться.
Олег мысленно усмехнулся тому, как синхронно работает мысль у филера и его начальника.
— С другой стороны, — Медников развел руками, — ячейка незнакомая. Полезно разузнать, каких взглядов они придерживаются. Может, бестолочь говорливая, на которую и силы тратить незачем — поговорить по душам да и убедить не соваться не в свое дело. Людей я туда, конечно, пошлю, да и парочку городовых посмышленее поблизости обеспечу... — Он сделал короткую паузу, дождавшись едва заметного кивка Зубатова. — ...так что вам, господин Кислицын, большая опасность не угрожает. В крайнем случае вопите во все горло, мои люди услышат, вломятся в дом и арестуют всех, кто там присутствует.
— Другое дело... — Зубатов щелкнул массивным серебряным портсигаром и закурил папиросу, выпустив облако сизого дыма. — Другое дело, что цель вашего визита оказывается достаточно туманной. Ну, поговорите вы с ними, подружитесь, войдете в доверие. Выясните, что они, скажем, социалисты-революционеры. Через месяц окажется, что они планируют очередной экс или теракт. Возьмем мы их с поличным — а дальше? В печати сразу же поднимется вой: очередная провокация Охранного отделения! Коварный Зубатов через своего подчиненного организовал подставную организацию, заманил в нее невинных младенцев и выставил как свой успех...
Олег дернулся на своем стуле, но начальник Охранного отделения махнул рукой.
— Я так, фантазирую, — объяснил он. — Может, и не напишут или напишут иными словами. Или вообще проглядят ваше участие. Но варианты есть самые разные. Понимаете, Олег Захарович, моя политика заключается в том, что провокация как метод борьбы с революционерами совершенно недопустима, а жандармских офицеров, что прибегают к ней, следует сурово наказывать. И в значительной степени мне удается донести идею до начальства. Наша задача — бороться с настоящими преступниками, а вовсе не подталкивать к преступлениям сомневающихся. К счастью, после известных событий ко мне пока прислушиваются. Однако внедрение штатного сотрудника отделения в подпольную ячейку может быть воспринято именно в таком ключе: как провокация. Доказать возмущенной общественности, что не вы играли там первую скрипку, окажется крайне сложно, а времена нынче и без того беспокойные. Поэтому мы сознательно идем на то, что информацию получаем от лиц, формально с нами никак не связанных. Иногда от мелкой сошки, иногда — от крупной рыбы, но принцип один: наши информаторы не состоят и никогда не состояли у нас в штате и не получали официального жалования.
Он стряхнул выпустил облако дыма, просвеченное лучами заходящего солнца, и стряхнул пепел в хрустальную пепельницу.
— Кроме того, — мягко закончил он, — о вашей работе в штате Охранного отделения, кажется, стало известно слишком многим посторонним людям. Это ставит под угрозу как вашу жизнь, так и жизнь подпольщиков, с которыми вы общаетесь. А секретные сотрудники — наше главное достояние, не говоря уже, что они доверяют нам свои жизни. Я настоятельно не рекомендую вам посещение данной встречи.
Олег упрямо тряхнул головой.
— И все же я хочу сходить, — медленно произнес он. — Не вижу особой проблемы — в крайнем случае арестуете их и вышлете...
— За что арестовать? — удивился Зубатов. — Олег Захарович, я, конечно, могу арестовать и выслать неблагонадежных граждан, но вам не кажется, что сначала нужны хоть какие-то доказательства вины?
— Я не о том. Арестуете и вышлете куда-нибудь в Самару, чтобы отвести от них подозрения, — пояснил Олег. — Потом вернутся, если захотят. Но мне почему-то кажется, что на встрече побывать стоит. Как-то так сложилось, что за все время моего пребывания здесь со мной ни разу не произошло ничего "случайно". Все встречи и события вели к чему-то большему. Помните, утром вы напомнили мне, что пришло время определяться? Так вот, для того, чтобы правильно определиться, мне потребуется вся информация, которую я могу получить. Так что один раз, последний, я рискну поступить не по уставу. Ладно?
— Ох, ну что мне с вами делать! — вздохнул Зубатов. — Последний раз, говорите? Слабо верится. Ладно, разрешаю. С Евстратием проработаете детали операции. Ваша задача — войти и уйти без лишнего шума и не возбуждая лишних подозрений. Не вздумайте ввязываться в дискуссии. Изобразите из себя наивного человека, запутанного происходящим и пытающегося разобраться. Не давайте никаких обещаний и вообще поверните дело так, чтобы никто не удивился вашему отказу от дальнейшего сотрудничества. Ну, испугались там царских сатрапов или не приняли идеологию... А если, не дай бог, увидите на встрече знакомые лица — того же Мазурина, например — разворачивайтесь на пороге и бегите. Немедленно бегите и не забивайте себе голову всякими вещами наподобие собственного достоинства. Все ясно?
— Да, — кивнул Олег, — только...
— Детали — с Евстратием, — жестко произнес Зубатов. — А сейчас у меня дела. Кстати, с Гершуни вы пообщались насчет уроков?
— Нет, но...
— Прямо отсюда, из кабинета, направляетесь к нему и договариваетесь о времени. Крайний срок — завтра вечером. Теперь свободны.
Когда за Олегом закрылась дверь, Зубатов вздохнул и повернулся к Медникову. Тот осуждающе покачал головой.
