— Девочку, — поправил Курт, — и не сбросили, а решили учинить всеми постановлениями запрещенное ныне испытание водой. Веревка оборвалась, когда по моему приказу девочку попытались поднять из воды. А в остальном верно.
— И из воды она поднялась сама.
— Да, Ваше Преосвященство.
— И учинила там...
— Вот об этом нам и стоит поговорить, — оборвал Курт, не дав хозяину крепости закончить. — Убитая вызвала (если так можно выразиться в данном случае) кипящий шторм над мостом у ратуши, тем самым покарав своих убийц. Все верно. Но ваш вестник не знал или не увидел одного: я был там. Не у ратуши, а прямо в реке, в самом центре кипящего Регнитца: я пытался отыскать девочку и вытащить на берег. И, как видите, остался невредим; что, полагаю, должно пресечь в корне любые попытки приписать ей дьявольский договор, темное ведьмовство или любые другие мерзости, порочащие ее память доброй христианки.
Фон Киппенбергер несколько мгновений сидел молча, косясь на молчаливую ведьму в углу, потом бросил взгляд в окно, на уже совершенно разрумянившееся солнце, и, наконец, медленно кивнул:
— Вам видней, майстер Гессе. Что? — уточнил епископ с едва уловимой усмешкой, когда Курт удивленно шевельнул бровью. — Вы ждали, что я встану в позу и начну вам перечить? Что стану грозить или меряться с вами чинами?
— Откровенно говоря, да, — согласился он. — Все же я вторгаюсь в вашу епархию. Ad verbum[65].
— Искать ересь, выявлять ведьм, раскрывать чародеев и сражаться с ликантропами или иными сатанинскими тварями — епархия никак не моя, — невесело улыбнулся фон Киппенбергер и продолжил уже серьезно: — Я рад, что мне не придется вмешиваться, майстер Гессе, прямо вам скажу. Я, как вы сами видите, несколько нездоров, а посему не могу ни присутствовать на месте, ни...
— Простите, если покажусь грубым, — заметил Курт, даже не пытаясь скрыть недовольства, — однако повторюсь: не кажется ли вам, что обстоятельства требуют вашего присутствия? Горожане напуганы, магистрат в stupor'е, бамбергский обер невменяем, инквизитор старшего ранга мертв, единственный оставшийся в разуме и на ногах представитель Официума — мальчишка без полномочий и мало-мальского опыта...
— И именно потому, повторюсь и я, майстер Гессе, я рад, что здесь вы. Я знаю, что вы сумеете совладать с ситуацией, восстановить спокойствие и мир в Бамберге, и я всецело доверяю вашему опыту в том, что касается этой печальной истории.
— Печальной? — переспросил Курт хмуро. — Мир и спокойствие? Ваше Преосвященство, вы вообще давно спускались вниз из вашего каменного гнезда? Мира и спокойствия в городе нет вот уж второй год, Официум жжет горожан десятками, по Бамбергу разгуливает либо corruptio, либо самое настоящее колдовское поветрие, уличные шайки устраивают войны и резню, сравнимые с междоусобицами прежних времен... Вы, ad vocem[66], хотя бы читали протоколы Официума, под которыми стоит ваше одобрение, не говоря уж о том, чтобы попытаться разобраться в них?
— Разбираться в работе служителей Конгрегации — не мое дело, — твердо отозвался епископ, не глядя, однако, своему гостю в глаза. — Для того существуют в ней особые службы, чьею обязанностью это является. Мое дело — окормлять души обитателей этого благословенного города.
— Сидя за стенами резиденции вдали от этих самых душ?
— Священнослужители бамбергских церквей могут исполнять свое дело и без понукания пастырским посохом, майстер Гессе. В случае затруднений обращаются ко мне, я читаю проповеди и провожу богослужения по особо важным поводам, я тружусь на поприще, вверенном мне Господом, в меру своих сил и здоровья. Вникать в дела инквизиторские — не моя обязанность, не мое право и, откровенно говоря, не мое разумение: полагаете, я своим старческим мозгом лучше нарочито обученных людей сумею разобраться в том, чем им приходится заниматься? Посему — да, я читал присылаемые мне копии протоколов Официума. Чтобы знать, но не чтобы судить. Разумеется, если б я углядел в них нечто подозрительное, нечто выходящее за рамки — я вмешался бы, попытался бы рассудить и...
— Ага, — уже не скрывая раздражения, оборвал Курт, — id est, сотня колдунов в год и на ходу рассыпающийся обер-инквизитор — это в рамках и не подозрительно? Не требует вмешательства?
— Это не моего ума дело, — упрямо повторил фон Киппенбергер. — Это дело попечительского отделения Конгрегации. Горожане, как вы сами можете видеть, доверяют решениям Официума, не предъявляют претензий и не ищут защиты — ни у меня, ни у представителей городского управления, что же до обер-инквизитора и его недугов — майстер Хальс держал ситуацию под контролем; а стало быть, у меня не было причин для вмешательства. Я и сам рассыпаюсь на ходу, моих сил едва хватает на исполнение моего собственного долга, и я не могу, даже если б имел таковое право, следить за тем, как свой долг исполняют иные службы.
— У вас есть такое право. Вы этим городом владеете.
— De jure, — с нажимом выговорил епископ. — Да и то лишь отчасти... Майстер Гессе, — вздохнул он устало, — позвольте я буду откровенным.
— Хотелось бы, — сухо произнес Курт. — Обыкновенно именно откровенности я и жду, но почему-то почти никогда не слышу.
— Теперь услышите, — кивнул фон Киппенбергер и, помедлив, продолжил: — Помимо телесной немощи, помимо простого неумения разбираться в хитросплетениях инквизиторских дознаний, есть и еще причина, по которой я почитал и почитаю за лучшее не вмешиваться. Как я и говорил, мне нет необходимости вспоминать о казненном вами архиепископе Кельнском. Потому как я и сам прекрасно помню о его судьбе. И знаете что, майстер Гессе? Я не желаю ее повторить.
— Гюнтер Вайзенборн был дьяволопоклонником, убийцей и государственным заговорщиком.
— А архиепископ Майнцский? — многозначительно уточнил фон Киппенбергер, бросив косой взгляд на молчаливую Нессель, и Курт умолк, нахмурясь. — Он, конечно, жив, здрав и все еще на своем месте, но отчего-то внезапно перестал не просто вмешиваться в императорские решения, но и хоть возражать им. Я уже не говорю о прочих курфюрстах и более мелких поместных правителях... Я немолод, майстер Гессе. И скоро эта болезнь добьет меня, а не она — так годы свое возьмут, и я хотел бы уйти спокойно, мирно, дожив отведенное мне время вдали от подобных перипетий. Я не стану выходить за определенные пределы, дабы ненароком не оказаться на пути у Императора и Конгрегации либо не угодить в свалку между вами и иными людьми и силами, что действуют в Империи. Не по умыслу, Господи упаси, но я могу это сделать по недосмотру и неразумию, невзначай, попросту проявив ненужное рвение там, где проявлять его не стоит, и вмешавшись в то, во что вмешиваться не следовало бы.
Несколько мгновений Курт сидел молча, глядя на внезапно побледневшее лицо епископа и пытаясь поймать его бегающий взгляд, и, наконец, тихо спросил:
— Почему во всем Альтенбурге я не увидел никого, кроме привратника, и отчего вы приняли меня здесь, в отдаленной нежилой комнате, Ваше Преосвященство?
— Будучи наслышан о вашем нраве, — не сразу ответил епископ, по-прежнему глядя в сторону, — я решил, что стоит дать вам понять: я не намереваюсь чинить вам препятствий, давить на вас своим чином либо как-то еще стеснять ваши действия в Бамберге, а посему подумал, что принимать вас в своих покоях, где я буду выглядеть хозяином, а вы лишь гостем, будет неверно. Вы могли бы счесть, что я кичусь своим положением; но принять вас в общей приемной было бы неуважением к вашему чину и Конгрегации...
— Вы не впустили меня в свои покои, чтобы я не решил, что вы купаетесь в роскоши, а что ж ваши люди — вы разогнали их, чтобы я не подумал, что вы проводите время в праздности?
— Вообще говоря, челядь попряталась сама, заслышав, кто явился в Альтенбург, — неловко передернул плечами фон Киппенбергер, менее всего сейчас похожий на владетеля целого города и носителя епископского чина, а более напоминавший какого-нибудь лавочника, которого застукали у любовницы. — Они тоже хорошо помнят события в Кельне. И во многих других городах Империи.
— О, Господи, — вздохнул Курт, на миг устало прикрыв глаза, и вновь воззрился на владельца крепости, выговорив наставительно и терпеливо, словно ребенку: — Ваше Преосвященство, я не намереваюсь судить ваши бытовые привычки, обсуждать или осуждать размеры спальни и количество дорогих тканей в ней, не буду подсчитывать число служек и кухарок, не прошу вас лезть в расследования Официума... Оставим также в стороне вашу боязнь вляпаться в политические игрища; более того скажу — я вас понимаю. Но хоть явиться перед паствой и успокоить горожан вы ведь можете? Даже если вы с вашим недугом доберетесь до места через три, четыре часа, да хоть завтра — неужто не понимаете, что оно таких усилий стоит и даже требует?
— Я сделаю это, если будет крайняя необходимость, — кивнул епископ, — но во-первых, я еще не получил отчета от посланного мною человека, а во-вторых, как я уже говорил, майстер Гессе, я верю в ваш опыт и талант разрешать неразрешимые ситуации. Но если обстоятельства потребуют, обращайтесь ко мне, и я...
— Понятно, — оборвал Курт, поднявшись, и епископ умолк, глядя на гостя искоса. — Благодарю, что уделили мне время, Ваше Преосвященство. Не стану вас более беспокоить.
Безмолвной Нессель, сидящей у дальней стены, он молча кивнул, приглашая идти за собою, и, не оборачиваясь, вышел из комнаты.
Глава 19
Город штормило; по улицам кучковались группы горожан, ожидающих или требующих каких-то невероятных решений от магистрата и Официума, там и тут слышался клич немедленно возвести на помост мать ведьмы, кто-то понукал инквизиторов произвести безотлагательное сожжение тела Ульрики Фарбер, а перед Официумом собралась внушительная толпа с призывом освободить арестованных...
— Что теперь будет? — спросила Нессель, когда Курт, вдруг развернувшись к Официуму спиной, торопливо зашагал прочь. — Куда мы теперь?
— Будет бунт, — пояснил он хмуро, шагая по уже просохшей под жарким солнцем земле. — Или по меньшей мере беспорядки. Я видел такое не раз, мне доводилось отправлять на костер чародеев и убийц и содействовать аресту и казни простых мирских преступников... Всегда что-то происходит. Всегда есть недовольные, есть испуганные, есть разозленные, есть враги, друзья, соседи; и всегда, даже при куда менее странных и страшных событиях, город начинает бурлить, как котел.
— Душно, — с трудом поспевая за его шагом, вдруг произнесла ведьма. — Когда мы лишь вошли в Бамберг, я подумала, что это с непривычки, просто потому что город, а я не привыкла к городам, но теперь...
— Сеть? Думаешь, дело в ней?
— Я не знаю. Но этот город — душный и затхлый, как подвал.
— Сейчас в этот подвал распахнули дверь, и сквозняк поднял всю пыль, что в нем слежалась. Надеюсь, Ульмеру хватит ума и выдержки дождаться моего возвращения. И раз уж этот трусливый старикан собственной волей подтвердил, что отдает город мне на растерзание — никто его за язык не тянул; поверь, порядок я восстановлю. Даже если Официум замешан в какой-то крамоле — все приключившееся явно не входило в их планы, и в любом случае — в их же интересах угомонить этот муравейник, а не ворошить его дальше. Лишь бы Ульмер не наделал глупостей; надеюсь, Ян ему не позволит.
— Куда мы? — повторила Нессель, когда они почти бегом миновали очередной мостик. — Почему ты оставил его там одного?
Ответить Курт не успел: наперерез им шагнул один из горожан, что небольшой группкой перетаптывались у стены одного из домов, и майстеру инквизитору пришлось остановиться, чтобы не столкнуться с ним на узкой улочке.
— Город ждет, — сообщил горожанин напряженно.
Курт медленно, стараясь не делать резких движений, взял ведьму за руку и осторожно подвинул ее в сторону и назад, за спину, как можно ровней переспросив:
— Что?
— Город ждет! — повысил голос горожанин. — Ждет порядка, майстер инквизитор.
— Я вижу, — согласился Курт, не отводя взгляда от горящих глаз горожанина; и сейчас никак невозможно было себе представить, что там, на мосту перед ратушей, в той равнодушной тишине, были люди все того же Бамберга.
— Нам никто не говорил, как быть, когда такое происходит, — продолжал горожанин, нервным резким движением указав округ себя. — Никто и никогда, ни в каких проповедях и наставлениях не предупреждал о таком, не подготовлял к такому!
— К такому и нельзя быть готовым, — аккуратно подбирая слова, отозвался Курт. — Если б невероятное происходило каждый день нашей жизни, если б мы всегда были готовы к нему, если б принимали как ожидаемое и привычное — что за смысл был бы в чудесах? Мы разучились бы видеть их — и чудеса Господни, и дьявольские козни стали бы обыденностью, не трогая нашу душу, а ведь в том и их смысл.
— Зачем такие чудеса? — требовательно спросил горожанин, шагнув почти вплотную, и Курт, почувствовав, как ведьма попятилась, крепче сжал пальцы на ее запястье, не дав ей отступить. — Город хочет справедливости и мира, каковой тут был прежде. Город хочет знать, за что на него свалились такие кары. Город хочет покоя.
— И город его получит, — твердо сказал Курт. — Для этого я и здесь, и именно на это я сейчас полагаю все свои силы.
— А нам, — вновь широко обведя рукой улицу, выговорил бамбержец, — нам что делать, майстер инквизитор?
— Лучше всего молиться, — ответил он серьезно. — Сейчас это, думаю, необходимо городу, как еще никогда прежде.
Горожанин на несколько мгновений замер, впившись в собеседника взглядом, и Курт почувствовал, как рука ведьмы в его ладони напряглась, будто каменная; казалось, если сейчас разжать пальцы — Нессель сорвется с места и бросится прочь по улице...
— Да, — выдохнул горожанин, наконец, отступив на шаг назад. — Вы правы. Мы будем молиться о вас, майстер инквизитор. Чтобы у вас все получилось как надо.
Курт молча кивнул, медленно развернувшись к собеседнику спиной, и размеренно, уже не переходя на прежний почти бег, двинулся дальше, по-прежнему держа Нессель за руку и не позволяя ей ни отстать, ни уйти вперед.
— Как тогда... — пробормотала ведьма чуть слышно, когда они свернули на соседнюю улочку и зашагали быстрее. — Прямо как тогда... Узнаю эти глаза. Эти взгляды. Сколько лет прошло, я тогда была ребенком, а все равно их помню. Они все так смотрят перед тем, как убить...
— Не сейчас, — хмуро отозвался Курт.
— Посмотри на них, — возразила она напряженным шепотом. — Они и через тебя перешагнут. Ты меня не спасешь, если...
Нессель запнулась, не сумев заставить себя произнести это вслух, и дальше шла молча, лишь исподволь косясь на попадавшихся навстречу горожан; Курт молчал тоже, глядя прямо перед собою, дабы не встречаться с прохожими взглядом и не вставать перед необходимостью отводить глаза, что было недопустимо и чревато, или играть в гляделки, на что не было ни времени, ни желания.
На возникший за следующим поворотом мостик перед крепостью Гайеров Нессель посмотрела удивленно, но ничего не спросила, идя рядом все так же молча и явно преодолевая желание обернуться, дабы удостовериться, что их не преследует толпа, жаждущая крови. По правде сказать, майстер инквизитор испытывал схожие чувства; и сколько бы раз прежде ни приходилось переживать подобное — к этому можно было привыкнуть, но нельзя было научиться принимать равнодушно. Хотя, быть может, и к лучшему, угрюмо подумал Курт, подходя к воротам крепости. Следом за равнодушием как правило приходит самоуверенность, после — опрометчивость, а за нею — смерть.
