— Твой дед мудрый человек, — сказал Чаа"схе заканчивая еду и утирая губы. — И шутник хороший...
— Да, — кивнул собеседник. — Мой дед молодец. Он в колдунах и духах толк знает... Да и не только в них. Многое видел, многое пережил.
— Ага, — вступил в разговор второй охотник. — Он и на рогах у оленя покатался...
— Было и такое, — согласился его друг. — Всякое бывало. — Он почесал на виске и задумался. — Про войну любит рассказывать, — припомнил он немного погодя, когда Чаа"схе уже влезал под меховое одеяло. — Много рассказывал. Про Пыин-ли, про Кагаа... Его отец погиб в этой войне.
С Чаа"схе мгновенно слетел сон. Он замер и обернулся.
— Скажи, брат Су-оло, действительно ли твой дед знает что-нибудь про эту войну? — спросил Чаа"схе у смуглого юноши.
Тот кивнул.
— Я же говорю! Знает. Многое знает. И поговорить об этом любит.
— А ты можешь рассказать о том, что слышал от него?
— Он забывает, что вчера было, а ты его о таком спрашиваешь! — весело вставил друг Су-оло.
— Надо бы вспомнить...— неуверенно ответил тот, уязвленный шуткой друга. — Ну, он много говорил. Про войну... Про то, как они жили, про то, как отец погиб. Про отца ему, конечно, другие рассказали, сам-то он еще мал был, едва бегать научился. А ты зачем меня об этом спрашиваешь? — внезапно насторожился Су-оло, сверкнув глазами.
Чаа"схе пожал плечами, не зная, что ответить. Начнешь говорить о том, что он вот уже целый год, как по крупицам собирает воспоминания стариков и предания о том времени — не поймут, еще и высмеют. А может и того хуже... (Не любят люди, когда к ним пристают, начинают ковырять прошлое). Но что-то ответить нужно.
— Да я так, люблю старые предания, — неопределенно ответил он, не глядя в глаза собеседнику.
— Ну, тогда тебе надо к моему деду идти. Он и расскажет. А я что? Я ведь только от него и слышал, да позабыл многое.
— И неудивительно, — опять кивнул его усатый приятель.
— Ты, если хочешь, сходи к деду. С ним тебе говорить надо. Только он у меня старый, ты пойми. Ворчит, ругается, ну, его разговорить надо. Но с тобой, думаю, поговорит, ведь ты человек духов. — Вдруг лицо парня изменилось, на губах заиграла заискивающая улыбка. — Слушай, брат. Ты если соберешься.., нет ты сходи обязательно... Так вот, если... вернее, когда пойдешь, то передай от меня матери кое-что, ладно? Передай. Ты сходи... И тебе интересно и мне нужно. Хорошо? Сходи...
Чаа"схе задумался. В родном стойбище его ждет Мана-кья, который не любит, когда он где-нибудь задерживается. Но с другой стороны... Рискнуть можно. Мана-кья он что-нибудь соврет: например, скажет, что заболел. Мана-кья поворчит-поворчит, да и успокоится. А к тому старику сходить нужно, обязательно нужно сходить.
— Как его зовут, твоего деда?
— Таг-лы.
— Хорошо, я схожу.
Разговор на этом закончился, и они улеглись спать.
Утром, не задерживаясь со сборами, Чаа"схе, взяв из рук Су-оло гостинец для его матери, отправился в путь. Снова на снегоступы комьями налипает снег, идти тяжело, дыхание постоянно сбивается, особенно, когда начинается подъем. Юноша часто останавливался и подолгу стоял, опершись на ствол дерева. Он надеялся дойти до стойбища Ге-ч"о засветло, хотя вчера ему не хватило светлого времени дня. Нет, его не пугало то, что ночь может опуститься раньше, чем он дойдет до тхе-ле. Просто не хотелось подымать незнакомых людей среди ночи, особенно старого Таг-лы, для встречи с которым, он, собственно и решил зайти на обратном пути к Ге-ч"о. К полудню яркое солнце заволокло хмарью, стало холодней. Мокрая от пота одежда начала покрываться ледяной коркой. Пришлось остановиться и развести огонь, чтоб обсушиться и погреться.
Ближе к вечеру по вершинам холмов прокатился гул: это задул крепкий северный ветер. Лишенные лесной растительности самые высокие вершины закурились: плохой знак. Собиралась пурга. Этого еще не хватало. До тхе-ле еще далеко. По ручью, долиной которого он шел, он доберется до места уже глубокой ночью: ручей петлял между крутых гребней, что значительно увеличивало расстояние. Здесь была удобная тропа. Значит, придется срезать: сойти с тропы и, пробираясь снежной целиной, перевалить высокий гребень — озеро, где стояли тхеремы Ге-ч"о, прямо за ним. Чаа"схе понимал, что это рискованно, но все же решился. Сошел со своего вчерашнего следа и, обходя мелкие елочки, направился к поднимавшейся горе. А ветер там, наверху, завыл пуще прежнего. Чаа"схе испросил помощи у духа-покровителя и полез в гору. Когда поднялся до половины склона, вокруг уже вовсю бушевала метель: качались кедры-великаны, стонали, размахивая ветвями, голые лиственницы; вершина скрылась в белом вихре. Чаа"схе устроился под ветвями кедра и вытер облепленное снегом лицо. Ничего, ветер пока не такой уж и сильный, можно идти. Главное, чтобы наверху его не застал настоящий буран: тогда смерть. До вершины поднимался долго — мешал снег, забивающий глаза, — много дольше, чем предполагал. "Лучше бы ручьем пошел..." Но думать было некогда: надо спешить, иначе можно и взаправду околеть, тем более, что мороз еще более покрепчал, чему способствовал и ветер. У него стыли руки; он все время засовывал их прямо с рукавицами в рукава. Ноги тоже пощипывало. На округлой покатой вершине совсем негде было укрыться. Да он и не пытался: сверни он за какой-нибудь выступ, чтобы отдохнуть и можно в пурге потерять направление — будешь бродить по кругу в белом мареве, пока усталость и холод не сожмут сердце. Пригибаясь от ветра, он медленно шел вперед. Стало темно, правда, не так как ночью, ведь до нее еще далеко: будто сумерки надвинулись.
Но вот, вроде бы, и спуск.
Нет, обманулся. Оказалось, просто впадина, за которой поднимался новый отрог. Опять полез вверх. Ног уже не чувствовал, совсем окоченели. Хотелось присесть, но юноша понимал, что стоит ему поддаться искушению и остановиться — конец. Это станет его последним отдыхом. Он все больше ругал себя за необдуманное решение. Казалось, что перевалить гору не составит труда, ан-нет. Гора оказалась выше, чем он ожидал. Наверное, по ручью быстрее бы дошел.
Вконец изможденный, он все же взобрался на вершину. Начался спуск. Может опять низина перед следующим подъемом? Страшно было даже думать об этом. Через некоторое время он вышел на какой-то гребень, полого спускающийся в невидимую долину. Снега здесь почти не было. Бежал в снегоступах прямо по камням: побоялся остановиться, чтобы снять снегоступы — наверняка околел бы. Вскоре стали попадаться чахлые деревца, и он с облегчением вздохнул: если станет совсем невмоготу, то, добравшись до леса, заночует. Вот впереди темной массой проступил кедрач. Снова он шел по снегу.
Остановился только в чаще, где ветер был не так силен. Что делать? Остановиться и развести, если удастся, костер, или, подобно медведю, зарыться в сугроб? Силы еще не совсем покинули его: значит, надо идти. Лес внезапно кончился. Чаа"схе понял, что впереди озеро. Стал припоминать: по его расчетам он находился где-то справа от стойбища, значит нужно идти на восток вдоль берега. Правильно, ведь ручей то там, в его устье и стояло тхе-ле.
Надвигалась ночь. Он уже ничего не видел. Шел наугад. Шел, потому что знал, что люди рядом. Осталось немного; поворот, другой и он подойдет к стойбищу.
В тхе-ле вошел незаметно для себя. Те же сугробы, так же воет ветер. Почуял дым. Подумалось, что стойбище впереди. Сделал пару шагов и натолкнулся на собаку. Та загавкала. Ближайший высокий сугроб содрогнулся. Показался свет. А в следующий момент, он услышал человеческие голоса. Чаа"схе бросился на яркий свет огня, столкнулся лоб в лоб с кем-то, упал. Чьи-то сильные руки рванули его вперед и он оказался в тепле. Вокруг засуетились люди, но он их не видел, лежал с закрытыми глазами, на которых таял лед. Его начали вертеть, стягивать заскорузлую одежду, потом уложили на что-то мягкое и накрыли. Чаа"схе тот час же уснул.
Его разбудили голоса. Казалось, что кто-то говорит над самым его ухом. Он осторожно пошевелился и открыл глаза. Над ним кто-то склонился и что-то спрашивал. Чаа"схе потряс головой.
— Ну что, отошел? Кто ж в такую погоду по лесу бродит?
Юноша сел, откинув одеяло, но тут же натянул его обратно: оказывается, вчера с него сняли всю одежду, и он был абсолютно наг. Смущенно опустил голову.
— Одежда вот, рядом лежит. Да ты не торопись, лучше тебе еще полежать.
Говорил мужчина. Чаа"схе поднял глаза и уперся в суровое лицо человека средних лет.
— Ты откуда взялся?
— К жрецу ходил, — ответил Чаа"схе.
— А, так это ты был здесь пару дней назад? Тогда понятно. Домой идешь?
Юноша кивнул.
— А почему ты не по тропе шел? Сбился?
Чаа"схе почесал голову.
— Срезать хотел. Через гору полез.
— Да ты что? — мужчина присел на корточки. — В такую -то метель! Видно, Горный Дух твой разум смутил. Хотел завладеть твоей душой.
От его слов озноб прошел по плечам Чаа"схе.
— Да ты не бойся. Теперь-то ты здесь, в тепле, среди людей. Сейчас моя Голэнь придет, накормит тебя. Ушла к сыну. Тебя как зовут-то, странник?
— Чаа"схе...
— Ты, вроде, Пыин-ва будешь?
— Да...
— Занесло же тебя! Видно что-то важное заставило идти в такую даль. Да ты не бойся — никаких ваших секретов мне не надо! Я просто так спросил.
"Хозяин что-то больно любопытный," — с досадой подумал Чаа"схе и нехотя процедил:
— Наставник послал. Вот и ходил.
— Наставник? Ну да, ты же, вроде, ученик жреца? Вроде, Мана-кья, твой наставник? Он совсем о тебе не думает, уходи от него. Это надо же, погнал мальчишку зимой в такую даль!
Чаа"схе только засопел. Что он мог сказать? Да, Мана-кья злой человек, о нем он не думает, вернее думает не больше, чем о скребке или снегоступах, которые использует для своего удобства. Как объяснишь этому человеку, что не может он, Чаа"схе, просто так взять да уйти от жреца, что терпит все его выходки вполне осознанно, двигаясь к намеченной цели. Да и нужно ли объяснять? Все равно не поймет.
— Мое имя Атнь, — вновь заговорил мужчина, подкидывая дрова в очаг. — А ты — мой гость. Тебе, наверное, нужно идти к своему наставнику. Но ты не торопись: обогрейся, наберись сил. Да и куда пойдешь — столько снега навалило. Я и сам-то вчера еле успел до пурги домой вернуться; петли смотрел на дальней стороне озера, — он погладил подбородок. — Ничего не поймал, зря ходил.
— Атнь, а ты знаешь человека по имени Таг-лы? — спросил Чаа"схе.
— Конечно, это брат моего отца. Он там живет, ближе к берегу, с сыном моим. А что?
— Если так, то Су-оло — твой родственник.
— Да, он сын моего брата, — ответил Атнь. — ты его ищешь?
— Хочу поговорить с Таг-лы.
— Хорошо, я тебя к нему отведу. — Атнь поковырял начавший было затухать костер. — Интересно, зачем ученику жреца говорить с Таг-лы? — и хитро посмотрел на Чаа"схе, но тот не стал отвечать,лишь виновато хлопал глазами.
Вскоре пришла Голэнь, полная добродушная женщина с румяным лицом, которая тут же окружила Чаа"схе своим, пожалуй (как подумал Чаа схе), даже чрезмерным, вниманием. Разогрела ему бульон, подала в берестяном черпаке, справилась, хорошо ли нагрелся отвар; поднесла мясо. А потом, когда он уже уплетал поданное за обе щеки, все не могла успокоиться и подсовывала ему все новые и новые лакомые кусочки. Добрая женщина.
После завтрака Чаа"Схе осведомился, где живут родители Су-оло. Он пояснил, что должен им кое-что передать от сына.
— Ну, я сама отнесу, — сказала Голэнь. — А ты отдыхай.
Чаа схе отдал ей сверток.
— Мы к Таг-лы пойдем, — ответил за Чаа"схе Атнь, хлопая себя по коленкам руками. Жена хотела что-то спросить, но Атнь лишь мотнул головой: не спрашивай, мол. Женщина снова накинула поверх глухого пэ-мэ пушистую шкуру и вышла из тхерема. Засобирались и мужчины.
Тхерем сына Атня, где жил и старик Таг-лы, стоял на высоком берегу озера под сенью старого кряжистого не очень высоко кедра. Как и другие, тхерем был доверху заметен свежим снегом; лишь наверху, где через отверстие в кровле выходил дым, снег успел уже почернеть от копоти. Чаа"схе, собираясь с мыслями, приостановился напротив входа: ведь нужно было с чего-то начинать разговор с незнакомым человеком.
— А почему Таг-лы живет с твоим сыном? — спросил почти шепотом Чаа"схе.
— Не знаю, — пожал плечами Атнь. — Так само собой получилось. Старик любит моего сына, ну а тот очень привязан к Таг-лы.
Они подошли к входному проему, и Атнь вежливо зацокал, давая понять хозяевам, что к ним пожаловали гости. Внутри кто-то завозился, раздалось хихиканье женщины.
— Входите, — произнес грубоватый молодой голос и они вошли.
В тхереме было жарко и душно. Но после мороза, покусывающего нос и щеки, они с удовольствием присели у тлеющего костерка, в который были закинуты большие округлые камни (от них-то и шел весь жар). Едва они вошли, женщина выскользнула из постели, которую делила с молодым парнем и, поспешно натянув пэ-мэ, подбросила в огонь немного сушняка. Стало светлее. В дальнем конце тхерема заворочались маленькие дети.
Старик, как видно, уже давно не спал: сон его был мимолетен и короток. Он сидел около очага замотанный в одеяло чуть не до самих бровей и грел руки. Его осунувшееся лицо с отекшими крупными веками было сумрачным и печальным. Во всем его облике чувствовалось далеко зашедшая дряхлость и немощь. Костлявые дрожащие пальцы никак не могли обрести покоя: они сталкивались между собой, цеплялись один за другой и извивались, как черви на гнилом мясе. А Чаа"схе, почему-то, представлял Таг-лы совсем другим. И слепой правый глаз тоже неприятно поразил юношу, когда старик устремил свой взор на них.
— Тхе-хте, — обратился сын к Атню, — с чем пришли?
— Это Чаа"схе из рода Пыин-ва, ученик жреца Гэнчжа, Мана-кья. Он ходил к нашему жрецу, а теперь возвращается обратно.
— Так скоро? — сын Атня, казалось, был не очень доволен их приходом, но, как сообразил Чаа"схе, это ему только так показалось на первый взгляд: видимо таков он был всегда, потому что Атнь совсем не казался стесненным неприветливостью своего отпрыска.
— У людей, что посвятили себя духам много забот неведомых нам, — отшутился отец. — Чаа"схе пришел в этот тхерем, чтобы поговорить с Таг-лы.
Лицо молодого парня вытянулось. Он был удивлен, возможно, даже немного испуган таким интересом гостя. Но промолчал, лишь кивнул.
Старик же, услышав, что незнакомец, знающийся с другим миром, пришел именно к нему, откинул с лица складки одеяла и весь обратился в слух.
— Ну, вы говорите, а я пойду, — сказал Атнь, отступая к выходу. Его рука легла на плечо Чаа"схе. — Ты после приходи: будем есть. Голэнь что-нибудь вкусное приготовит; она умеет, — он улыбнулся напоследок и вышел.
— Мы и сами сможем накормить гостя, — буркнул его сын вдогонку.
Таг-лы все еще смотрел на него и Чаа"схе, не находя себе места, переминался у входа. Старик жестом предложил ему сесть. Юноша поспешно, судорожно обдумывая, с чего начать разговор, присел рядом с каменной обкладкой очага. Его смутило присутствие в тхереме семьи сына Атня; он думал, что будет говорить с Таг-лы один на один, и теперь был немало озадачен. Старик же напряженно ждал.
