-Не, папка, я же баушк... ой, Елену Сергеевну пригласил на шарлотку-то, вот придет она, а у ней тапки имеются, теплые и красивые. Я же заметил, она долго не стоит, вона на лавочку меня повела, и ходит она как-то тяжело, — ребенок пошаркал по проходу, — вот ножки её и отдохнут в таких тапках, а чё, жалко что-ли?

Мишка порывисто схватил своего мужика и поднял вверх:

-Какой же ты у нас славный!

-Чё, скажешь, хороший?

-Самый лучший. Мы тобой гордимся и все тебя очень любим!!

И мальчишка, его несгибаемый сынок, впервые заплакал.

— Что ты, сыночка, что?

-Я... — всхлипывал ребенок, — я думал, меня только Мурка и любит, ну, мама Алина ещё немножко, а ты, ну, как мужик, уважаешь.

-Сыночек, я безумно рад, что нашел тебя и очень люблю, нисколько не меньше твоей Мурки. Вытирай слезы, ты же мужик.

-Мужик я, мужик, — ребенок не отрывал рук от его шеи.

-Ладно, пошли, — так с ребенком на руках, ранцем на одном плече и пакетом с тапками, его и увидели Алина с Сонькой.

Мама, как орлица, тут же подлетела, вцепившись в Игорька, тревожно разглядывая его заплаканную мордашку, лихорадочно ощупывала его ручки:

-Что, сыночек, что случилось?

— Ничё, я просто, как это, рассопливился, не, не простыл, а когда папка сказал, что вы все меня, как вона, Мурка, любите, ну я и, как девка...

-Глупыш, маленький, мы тебе с первого дня твердим, что ты у нас долгожданный сыночек, как можно тебя не любить?

-Сонь, чё, правда?

Соня фыркнула:

-Чё, как дурак-то? Я вот даже злюсь, что родители тебя больше любят и трясутся над тобой, сто раз тебе что ли говорить, ты мой младший, смешной и любимый братик.

Любимый братик счастливо вздохнул и зажмурился:

-Папка! Поставь меня!

Папка отпустил ребенка и поставил на пол.

-Нагнися, — ребенок подошел к Соньке, та нагнулась, обнял её худенькими руками и громко прошептал: -Я никому кроме Мурки так не говорил, я тоже тебя люблю, только боялся, что вы меня отдадите взад, вот и не говорил.

-Взад, — передразнила Сонька, вытирая рукой его мокрую мордочку, — я за тебя любого загрызу, дурачок маленький!!

-Ага, а сама вона как ругалась, когда я в рубашке запутался — ослом обзывала.

-Это любя. Уроки будем учить, ещё не так обзову, малявка наша белобрысая!

Игорешка, издав индейский клич, подпрыгнул и сказал громко:

-Я вас всех так сильно-сильно люблю, вона, как Мурку!!

Папка как-то нервно засмеялся:

-Ну, если как Мурку, то мы все счастливы. А теперь поехали обмывать покупки, в Кофейню.

На что практичный сынок заворчал:

-Не, ну чё тама сидеть-то, купили всякую вкуснятину и айда к дедуне на дачу. Тама хоть воздух, да и деньгов меньше потратим.

-Экономный ты наш!! — засмеялся папка, поцеловал сынка в щеку и сказал: — Будь по твоему, скажи уже честно, не терпится обновки деду показать?

— Я сегодня хвастаюся, вот.

И дедуне своему, после серьезного рукопожатия — все как у мужиков, вывалил:

-Дед, Иван Петрович, родители и Соня сказали, что я у них самый лучший!

-Я и не сомневался!! — серьезно подтвердил дед, — ты у нас такой один-единственный, мы все тебя любим, вон, и дядь Серега подтвердит! — кивнул он на подходящего Афанасьева.

-Ну, лесли так, пошел я обновки одену и вам покажуся. Дедуня, тама даже галстук как у тебя купили, я сам выбрал.

У дедуни как-то странно заблестели глаза:

-Ну, ты же мой внук, как по-другому?

И уже уходя в комнату, услышал Игорешка странные дедовы слова:

-Ох, Мишка, какой тебе выигрыш выпал, береги!

И папкины слова:

-Всю душу наизнанку вывернул, поверишь, я теперь над ними всеми трясусь.

Как сиял Игорёшка, когда его вертели и восхищались таким взрослым мужиком, а уж дедунин восторг от галстука... Мальчик на минуточку погрустнел:

-Вот, жалко Пашка не видит, он бы точно сказал:'Клево! Молодец малявка'. Как мне тогда свезло, что меня не загребли, а то я бы вас и не полюбил совсем.

-Игорешка, про облавы мы с тобой забыли, нет такой игры!

-Папка, я помню, чёто вспомнил вот... Дядь Серега, ты мне обещал приемчики показать? Щяс переоденуся и пошли?

А папка обнял маму и выдохнул:

— Ух, хорошо-то как!

Дохтур-ка Лизавета явилась к себе домой только в начале августа, уставшая, измученная долгими переездами, распахнув окна, чтобы выветривался из квартиры нежилой дух, просто рухнула на кровать и отрубилась. Спала бы ещё, но оголодавший организм требовал пищи. С трудом открыв глаза, оглядела свою квартирку:

-Мда, Лизавета Максимовна, пыли слой, можно сказать, вековой, надо бы почаще домой заезжать.

Сварив гречку, заварила давно полюбившуюся траву Иван-чай, поела, взбодрилась и занялась уборкой. Часа через четыре все блестело, и Лизавета, собрав белье, пошла отпариваться-отмокать в городскую баньку, которая была гордостью городка. В баньке долго парилась, поплавала в бассейне, сделала пару масок, сходила на массаж и, чувствуя себя заново родившейся, неспеша двинулась домой, по пути забежав в гастроном, прикупила продуктов, небольшой тортик, бутылку хорошего вина.

Предвкушая уютный вечерок с бокалом винца и просмотром любимых фильмов, очень сильно удивилась, когда к вечеру раздался звонок в дверь. Недоумевая, кто это мог быть, открыла дверь и ошарашенно замерла от вопля двух глоток:

-Лизка! — орал Левыч.

-Лизавета! — это уже Вишняков.

— Вы???? Вы откуда свалились, папеньки?

-С неба, Лизка, с неба, на вертолёте блин, прилетели.

-Ой, что это я? Проходите, проходите!

За этими двумя стоял ещё третий мужик средних лет, "ну, мало ли, кто с ними прилетел, раз пришел, не выгонять же" — подумала Лиза. Мужики зашли, и в её квартирке стало тесно, Левыч рванул на кухню, таща какие-то огромные челночные сумки:

-Федорыч!! Точно! — заорал он нахально открыв и проверив холодильник, — тортик, йогурты, сырки... ты прям бабка-угадка, ни хрена у неё нету пожрать, во как знали, с собой захватили!

-Э-э, не наезжай, я только вчера явилась, ещё ничего толком не успела.

-Лиза, — как-то напряженно сказал Вишняков, — знакомься, это Андрей..Сергеевич.

Этот Андрей протянул ей руку:

-Очень рад!

-Чему, интересно? — ухмыльнулась Лиза, протягивая ему руку, и как-то мельком взглянув на его протянутую ладонь, зависла... это была точная копия её руки, только в мужском варианте, не узнать точь в точь её искривленный мизинец было невозможно.

-Таак, — протянула она, — явление блудного папеньки, как я понимаю? И что? Осчастливленная дочка рыдает на груди новоявленного отца?

И тут резко, как он орал на нерадивых пациентов, заорал Вишняков.

-Ты почему так себя ведешь, девчонка? Кто тебе дал право очернять человека, не зная о нем ничего абсолютно? Ты мне ещё пальцы веером загни, нахалка.

Лиза оторопела:

-Федорыч? Ты чего?

-Ведешь себя мерзко, вот чего!!

-И правда, Лиз, ты, вон, как в сказках — сначала напои, накорми, выслушай, а потом уже ярлыки вешай. Какая ты стала нетерпимая, так нельзя — всех от себя отвадишь, — пожурил Лёва.

-Все, все, угомонитесь, извините... Андрей Сергеевич!

Тот печально улыбнулся:

-Иного и не ожидал, такая же, как и я в молодости, нетерпимая!!

Лева шустро собрал на стол, немного посидели, мужики рванули в баньку:

-В твоем душе не развернешься, а хочется косточки пропарить, целый день в твою тундру добирались, только вот на оленях и не поездили.

-Лиза, нам бы поговорить? — попросил ещё один папашка.

Та вздохнула:

-Да, конечно, оставайтесь.

Посидели молча.

-Лиза, я уже много знаю о тебе из рассказов Виктора Федоровича, Левки и других.

-Обо всем просветили? — как-то резко завелась Лиза, — и про мою, так называемую, 'неземную любовь' поведали? Да что вы все знаете о той боли и обиде, когда тебя просто-напросто используют, предают и продают ни за что?

У неё как-то враз отказали тормоза, и она, наступая на своего родного папашку, кричала ему в лицо:

-Ты, папочка, где ты был, когда мамка умерла? Ладно, у меня бабуля была тогда, а вот когда меня за три тысячи долларов хотели через четверых пропустить, ты где был? А ща явился весь белый и пушистый?Да на хрена ты мне сдался? — она кричала, не замечая, что злые слезы сами льются из глаз. — Что молчишь, или я тебе тоже вдруг нужна стала для каких-то махинаций?

Андрей резко ухватил её за плечи и сильно прижал к своей груди:

-Девочка моя!

Лиза сначала вырывалась, а потом горько-горько разрыдалась, впервые с похорон бабули. Андрей потихоньку присел на диван, посадил свою такую обиженную, рыдающую девочку на колени и, крепко обняв, стал укачивать как маленького ребенка, говоря:

-Поплачь, девочка, поплачь, а потом уже и поговорим как следует.

Лиза, прорыдавшись, притихла, с удивлением осознавая, что ей как-то тепло и уютно в объятьях этого, по сути, чужого мужика. Прерывисто вздохнув, сказала:

— Отпусти, сама не ожидала такого срыва, пойду умоюсь!

Умылась, причесалась, пошла в комнату:

-Извини за истерику. Копилось долго, ещё с бабулиного ухода.

-Знаю, — он похлопал по дивану возле себя, — сядь, пожалуйста, рядом, это такое необычное чувство — обнять свою дочку.

-А то у тебя детей больше нет? — буркнула Лиза, поколебавшись, все-таки присела рядом.

Он неожиданно крепко обнял её за плечи и притянул к себе:

-Нет, я и женат-то не был.

-Что так, импотент, что ли?

— Да как бы нет, — улыбнулся Андрей. — Просто, после отсидки написал в Мухино, ответили, что Вера... умерла, а про тебя я и не знал, и не ведал, вот... а как-то желаннее твоей матери и не попалось никого. А вот на старости лет магнитом на родину потянуло, приехал, а тут Лева фото рук твоих подсунул, я его чуть не удушил, каюсь, а потом... много чего было, можно я тебя хоть разок дочкой назову?

Лиза хмыкнула:

— Где три папани, там и четвертый, куда вас, старых, неприкаянных, деть? Левыч если только женится.

-Дочка, не переживай. Все твои обидчики получили свое, кроме этой Евдокии Рудольфовны.

-Какой такой Евдокии? — удивилась Лиза.

-Ну этой, Виолетты Петровны, надо же ребенка так назвать? Её я оставил,так сказать, на закуску. Как ты решишь, так и сделаю.

-А с этими козлами что? Дрозд вкратце рассказал про всех четверых. Лиза задумалась, потом сказала:

-Знаешь, я так долго вынашивала планы мести, все вначале прикидывала, как я их прищучу, в отпуске вот хотела каку сделать, а сейчас ничего в душе не осталось, пустота, рада за Кулькова, хоть один сволочью не оказался. А эта.... Она как бы уже наказана, смотри сам — если подлости продолжает делать, то проучить надо, а если хоть немного поняла, то пусть себе прожигает свою жизнь. Спасибо тебе, мне теперь намного легче жить станет...

-Вот и хорошо, ненависть, она душу здорово выжигает, а тебе ещё жить и гнездо вить!

-Кому я нужна такая, перековерканная?

-Не скажи, человек — если он действительно таковым является, в любой ситуации им и останется. Как бы его жизнь не ломала, если дерьмо — то да, там ловить нечего. Мы пока вертолет ждали с местными разговорились, уж не понял то ли манси, то ли ханты. Знаешь, как они оживились, узнав, что мы к дохтур-ке Лизавете летим, а когда Левка сказал, что я твой отец... они мне все руку жали и обнимали, радуясь как дети, а уж как тут тебя ценят и уважают!! Правда, взолновались, не хочу ли я тебя отсюда увезти? Не скажешь же им, что я до дрожи в коленках боюсь, боюсь, что дочь меня не примет.

-Чего уж, ты это... такой какой-то уютный.

-Родная кровь, наверное, сказывается, — засмеялся Андрей. — Я тоже под боком как котенка уютного чувствую. Доченька, родненькая моя, я так счастлив!! Ты когда-нибудь видела как северная река вскрывается по весне?

-Приходилось, впечатляюще.

-Так вот у меня сейчас в душе, оледеневшей — как многие считают, да и сам я так думал, вот вскрылась такая река и лед пошел. Я как столетие с плеч скинул, хочется жеребенком скакать! — Он чмокнул её в макушку. — Тебя за мизинцы не дразнили?

-Они у меня только к школе стали заметные, так как-то не очень, может, оттого, что я такая упитанная была, а потом вытянулась похудела и мизинцы стали заметны, но они мне не мешают, иногда наоборот— вместо крючка использую, — засмеялась дочка, и от её смеха Дрозду стало светлее.

Ввалились распаренные, довольные мужики, увидев отца с дочкой, сидящих в обнимку, возликовали:

-Это дело надо обмыть! Змей ты, Митень, ох и хитрущщий, как ловко все провернул, и мы-то посмотрели своими глазами что и как у неё. Её вон даже в бане мужики хвалят — "наша дохтур-ка самая лучшая на всю тундру!"

Три дня, проведенные рядом, много дали и отцу и дочке — они старались надолго не разлучаться. Разве что Митень посетил администрацию города, долго разговаривал с главой и его замом -договорились, что прилетят представители Дрозда. Намечалось заключение взаимовыгодных договоров и совместная работа на благо своих маленьких городков.

-Ну ты, Митень, даешь, — восхищался Лёва, — сразу быка за рога. Вот, не свяжись тогда с подпольными дельцами, сейчас бы уже где-нить в Москве большими делами заправлял.

-Пониже, оно, сам знаешь, пожиже и поспокойнее. Кто знает, не будь срока, что из меня вышло бы, может такой же Михнев-скотина жадная? А так — знаю цену и куску хлеба, и сухарю, и сверхнавороченному джипу, и поверь, иной раз сухарь — он дороже. Мне на свое прожитво денег хватит, и дочке с внуками тоже, а заводы-пароходы... Пусть другие хапают.

-Лизонька, может ты все-таки задумаешься про внука-внучку? Я столько пропустил в своей и твоей жизни, а так мечтаю подержать маленький сверточек, увидеть все первое: улыбку, зубки, шажочки, слова... Вот приедешь в отпуск, может, среди моих орлов кого приглядишь?

-Что вы все "ребенок-ребенок"... вероятность его зачатия даже — под вопросом.

-Так и надо попробовать, мы же не заставляем тебя со всеми. А вот понравится какой — тогда да, пусть даже как биологический... поставщик хмм, мужских клеток. А уж как хорошо будет и мне, и Федорычу, два деда — один врач, средняя полоса, климат подходящий. Опять же блага цивилизации -больницы, детский сад, школы — все под боком.

-Пап, ты прям, птица-говорун, коварный.

-Лизонька, видели б меня колымчане-друзья, ни в жизнь бы не поверили, что я столько говорю, привыкли меня другим считать, молчуном. "Одиночка" меня там звали.

-Папка, — хитро поглядывала на него дочка, — ты не прибедняйся, вон как на тебя у нас женщины всех возрастов посматривают. Может, ещё и женишься.

— Хмм, видишь ли, пока, как сейчас говорят — букетно-конфетный период, и мы, и вы — все такие великолепные, именно то, что надо, а начинается быт — и понеслось. Я человек не бедный, более чем уверен, что привлекаю не за душевные качества, а за, извини, кошелек. А внучек — это же море любви, обожания, причем, обоюдного, это ж непередаваемое счастье... — Дрозд даже зажмурился.