— Никакого дневника не существует, Мама, — сказала я. — Хацумомо все выдумала.
— Да? — спросила Хацумомо. — Тогда я пойду и найду его, и вы, Мама, сможете его прочитать.
Хацумомо пошла в мою комнату, а Мама последовала за ней. Судорожно пытаясь найти дневник, Хацумомо устроила в моей комнате беспорядок.
— О каком дневнике говорит Хацумомо? — спросила меня Мама.
— Если дневник существует, уверена, Хацумомо найдет его, — сказала я.
— Хацумомо, — сказала Мама, — ты заплатишь Саюри за брошь, в краже которой ты ее обвинила.
Не знаю, расслышала ли Хацумомо, с ненавистью смотревшая на меня, Мамины слова.
Если бы вы спросили меня в те годы о поворотном моменте в моих отношениях с Хацумомо, я бы назвала мизуаж. Но, хотя мой мизуаж и поднял меня на более высокую ступень, уже недоступную Хацумомо, мы могли бы продолжать жить рядом друг с другом до самой старости, если бы больше между нами ничего не происходило. Поэтому настоящий поворотный момент в наших отношениях произошел в тот день, когда Хацумомо прочитала мой дневник, а я нашла брошь для пояса, в краже которой она меня когда-то обвинила.
Для того чтобы было легче объяснить, почему это так, позвольте передать вам слова Адмирала Ямомото Изоруко, сказанные однажды в чайном доме Ичирики. Я не была так уж хорошо знакома с Адмиралом Ямомото, считавшимся отцом Японского Императорского флота, но мне посчастливилось принимать участие в различных мероприятиях с его участием. Он был маленького роста, но говорил, что палочка динамита тоже небольшая. В присутствии Адмирала вечеринки становились более шумными. В тот вечер он и еще один гость дошли до финального круга игры в «пьяницу» и договорились, что проигравший пойдет покупать презерватив в ближайшую аптеку, просто ради шутки, вы понимаете, ни для чего другого. Конечно, Адмирал победил, и вся толпа разразилась аплодисментами.
— Здорово, что вы не проиграли, Адмирал, — сказал один из его помощников. — Представьте себе бедного аптекаря, увидевшего Адмирала Ямомото по ту сторону прилавка.
Все нашли это очень забавным, но Адмирал ответил, что не сомневался в своей победе.
— Перестаньте! — сказала одна из гейш. — Каждый время от времени проигрывает, даже вы, Адмирал.
— Думаю, это правда, что каждый иногда проигрывает, — сказал он, — но я — никогда!
Кто-то воспринял это как бахвальство, я же придерживалась другого мнения. Адмирал мне казался человеком, действительно привыкшим к победам. Наконец, один из гостей спросил о секрете его успеха.
— Я никогда не наношу поражения человеку во время борьбы за что-то. Я наношу поражение его уверенности. Сомневающийся мозг не может сконцентрироваться на победе.
Два человека равны, абсолютно равны, только когда у них одинаковое количество уверенности.
Не думаю, что я осознавала это в то время, но после того, как мы с Хацумомо поссорились из-за дневника, ее мозг посетили сомнения. Она знала, ни при каких обстоятельствах Мама больше не займет ее сторону, и от этого стала напоминать ткань, которую достали из теплой кладовки и вывесили на улице в плохую погоду.
Если бы Мамеха слышала эти объяснения, она бы обязательно высказала свое несогласие. Ее точка зрения на Хацумомо существенно отличалась от моей. Она верила, что Хацумомо — крайне деструктивная личность, и все, что от нас требовалось, это заставлять ее следовать в интересующем нас направлении. Возможно, Мамеха была права, не знаю. Верно, что за годы, прошедшие со времени моего мизуажа, с Хацумомо случилась «болезнь характера», если такая существует. Она потеряла чувство меры в выпивке и не контролировала приступы жестокости. К этому времени Хацумомо, казалось, перестала различать своих врагов, и иногда доставалось даже Тыкве. Случалось, во время вечеринок она допускала оскорбительные замечания в адрес мужчин, которых развлекала. И другое: она уже не была столь же красива, как раньше. Ее кожа казалась восковой, а черты лица одутловатыми. Хотя, возможно, это мое восприятие. Дерево может казаться по-прежнему прекрасным, но когда ты замечаешь, что оно поражено вредителями и кончики веток засохли от болезни, кажется, и само дерево теряет свою былую красоту.
Все знают, раненый тигр очень опасен, поэтому Мамеха настояла на том, чтобы мы сопровождали Хацумомо по Джиону несколько следующих недель. Отчасти Мамеха решила следить за ней, чтобы она не рассказала Нобу о содержании моего дневника и о Господине Хаа, в котором Нобу мог узнать Председателя. Но, что более важно, Мамеха хотела сделать жизнь Хацумомо невыносимой.
— Когда ты хочешь сломать доску, — сказала Мамеха, — расколоть ее посредине — только первый шаг. Успех приходит только после того, как ты попрыгаешь на ней вверх вниз, пока она не расколется на две части.
Итак, каждый вечер, за исключением тех дней, когда она не могла пропустить мероприятия, Мамеха приходила в нашу окейю и ждала, пока Хацумомо выйдет, а затем шла за ней. Нам с Мамехой не всегда удавалось быть вместе, но обычно, по крайней мере, кому-то из нас удавалось следовать за ней с вечеринки на вечеринку. В первую ночь Хацумомо нашла это занятным, но в конце четвертого дня она смотрела на нас прищуренными злыми глазами, ей явно с трудом удавалось мило развлекать мужчину. На следующей неделе она неожиданно развернулась в аллее и подошла к нам.
— Собаки преследуют своих хозяев. Вы обе следуете за мной повсюду, значит, хотите, чтобы я относилась к вам, как к собакам? Знаете, как я поступаю с собаками, которые мне не нравятся?
Сказав это, она ударила Мамеху по голове. Я закричала в надежде своим криком остановить Хацумомо. Она посмотрела на меня налитыми злостью глазами и ушла. Все в аллее заметили случившееся. Несколько человек подошли посмотреть, все ли нормально с Мамехой. Она заверила их, что все хорошо, и с грустью сказала:
— Бедная Хацумомо! Наверное, доктор прав. Она действительно сходит с ума.
Никакого доктора, естественно, не существовало, но слова Мамехи произвели желанный эффект. Вскоре по Джиону распространились слухи, что доктор объявил Хацумомо психически неуравновешенной.
Долгие годы Хацумомо поддерживала близкие отношения со знаменитым актером Кабуки Бандо Шойиро VI. Шойиро был оннагата — исполнитель женских ролей. Однажды в журнальном интервью он назвал Хацумомо красивейшей из всех женщин, которых ему доводилось встречать, и сказал, что на сцене часто имитирует ее жесты. Поэтому, естественно, каждый раз, когда Шойиро приезжал в город, Хацумомо навещала его.
Однажды, занимаясь подготовкой чайной церемонии для группы морских офицеров, я узнала, что Шойиро посетит одну вечеринку в районе гейш Понточчо, на другом берегу реки. Я поспешила в окейю, но Хацумомо к тому времени уже оделась и ушла. Она сделала то же самое, что когда-то делала я, когда не хотела, чтобы меня преследовали Хацумомо с Тыквой.
Мне очень хотелось поделиться информацией с Мамехой, поэтому я пошла к ней. К сожалению, ее не оказалось на месте. Служанка сказала мне, что она полчаса назад ушла на службу. Я точно знала, что это означает: Мамеха пошла в небольшой храм на востоке Джиона помолиться перед тремя статуями джизо, возведенными на ее деньги. Джизо — души умерших детей. Мамеха поставила три статуи в память о трех детях, которые могли бы родиться, если бы она не сделала по требованию Барона три аборта. Если бы она была не в храме, я бы пошла ее искать, но в такой интимный момент мне не хотелось ее беспокоить. К тому же она скорее всего не хотела, чтобы я знала о ее походе туда. Я осталась ждать ее в апартаментах и попросила Тацуми приготовить мне чай. Наконец, Мамеха вернулась. Из вежливости я не стала сразу рассказывать о цели своего визита, поэтому какое-то время мы поболтали о предстоящем Фестивале Веков, на котором Мамехе предстояло изображать Госпожу Мурасаки Шикубу, автора Сказок Гени. Наконец, Мамеха оторвалась от чашки черного чая, и я сообщила ей свою новость.
— Замечательно! — сказала она. — Хацумомо собирается расслабиться и думает, что мы ее не найдем. Учитывая то внимание, какое ей обычно оказывает Шойиро, у нее будет прекрасное настроение. Тут мы как раз и войдем, как врывается неприятный запах с улицы, и совершенно испортим ей вечер.
Помня, как жестоко Хацумомо со мной обращалась все эти годы и как я ее ненавидела, меня бы должен был вдохновлять этот план. Но возможность заставить Хацумомо страдать не доставляла мне удовольствия. Я вспомнила, как в детстве, плавая в пруду рядом с нашим подвыпившим домиком, я почувствовала ужасное жжение в плече. Меня укусила оса и пыталась освободиться от моей кожи. Я растерялась, но один мальчишка сорвал осу с моей кожи и держал ее за крылья. Все принялись решать, как ее убить.
У меня очень болело плечо, и я, естественно, не испытывала к ней добрых чувств. Но у меня заболело в груди от мысли, что это крошечное существо ничто не может спасти от смерти, от которой его отделяли мгновения. Сейчас у меня возникли те же чувства по отношению к Хацумомо. Много вечеров подряд мы преследовали ее по Джиону до тех пор, пока она не возвращалась в окейю, только чтобы избавиться от нас.
Как бы там ни было, в девять часов вечера мы направились в район Понточчо. В отличие от Джиона, простиравшегося на несколько кварталов, Понточчо состоял из одной улицы, расположенной вдоль берега реки. Люди часто называли этот район «постелью угря» из-за его формы. Осенний воздух был довольно прохладным в тот вечер, но тем не менее вечеринка Шойиро проходила на улице, на деревянной веранде над водой. Никто не обратил на нас внимания, когда мы вошли. Веранда красиво освещалась бумажными фонариками, а река золотилась от огромного количества огней в ресторане на противоположном берегу. Все слушали Шойиро, рассказывавшего историю своим певучим голосом. Надо было видеть, как скривилось лицо Хацумомо, когда она увидела нас.
Мамеха села рядом с Хацумомо и поклонилась. Я же села в противоположном конце веранды, рядом с пожилым человеком, оказавшимся музыкантом Тачибана Зенсаку, чьи старые записи были даже у меня. Этим вечером я узнала, что Тачибана слеп. Независимо от цели нашего визита, я получала удовольствие от беседы с этим человеком. Неожиданно все засмеялись.
Шойиро обладал прекрасной мимикой. Он был стройным, как ивовая ветка, с элегантными пальцами, очень длинным лицом, которым вытворял чудеса. Ему без труда удалось бы обмануть группу обезьян, заставив их поверить, что он из их стаи. В тот момент он передразнивал гейшу, женщину лет пятидесяти, сидящую рядом с ним. Используя свои женственные жесты, играя губами и глазами, он добился такого сходства, что я не знала, смеяться ли мне или прикрывать рукой открытый от удивления рот. Я видела Шойиро на сцене, но то, что он проделывал здесь, оказалось гораздо интереснее.
Тачибана наклонился ко мне и спросил шепотом:
— Что он делает?
— Изображает пожилую гейшу, сидящую рядом с ним.
— А, — сказал Тачибана. — Это Ичивари. — Затем он похлопал меня по плечу, чтобы привлечь мое внимание. — Директор Театра Минамиза... — уточнил он и показал мне мизинец под столом.
В Японии показанный мизинец означает «любовник» или «любовница». Тачибана жестом говорил мне, что гейша по имени Ичивари — любовница директора театра. Директор тоже был среди гостей и смеялся громче всех.
Какое-то время спустя, опять кому-то подражая, одним из пальцев Шойиро задрал нос. В этот момент все разразились таким громким смехом, что веранда задрожала. Я этого не знала, но задирать нос была известная привычка Ичивари. Когда она увидела это, то закрыла лицо рукавом кимоно, а довольно много выпивший Шойиро продолжал подражать ей даже после этого. Все уже смеялись гораздо сдержаннее, потому что Шойиро переступил грань между смешным и жестоким, только Хацумомо, казалось, продолжала находить это смешным. Наконец, директор театра сказал:
— Ну, хватит, Шойиро-сан, приберегите немного энергии для завтрашнего спектакля! Кстати, вы знаете, что сидите рядом с одной из величайших танцовщиц в Джионе? Я предлагаю попросить ее станцевать.
Конечно, директор говорил о Мамехе.
— О, нет. Не хочу сейчас никаких танцев, — сказал Шойиро, который, как я поняла годы спустя, сам предпочитал быть центром внимания. — Кроме того, мне весело.
— Шойиро-сан, вы не должны упускать возможность увидеть знаменитую Мамеху, — сказал директор на этот раз уже более настойчиво.
Несколько гейш тоже высказались за, и наконец Шойиро уговорили попросить Мамеху станцевать. Я увидела, как недовольна Хацумомо. Она налила Шойиро еще сакэ, а затем — он ей. Они переглянулись так, словно говоря друг другу, что их вечеринка испорчена.
Через несколько минут служанку послали за сямисэном, затем одна из гейш настроила его и начала играть. Мамеха исполнила несколько коротких танцев. Практически каждый согласился бы, что Мамеха красивая женщина, но очень немногие находили ее более красивой, чем Хацумомо, поэтому не могу сказать точно, что привлекло в ней Шойиро. Может быть, подействовало выпитое сакэ, а может, вьдающийся танец Мамехи, ведь Шойиро сам был танцором. Что бы это ни было, но к тому времени, когда Мамеха вернулась за стол, Шойиро внимательно посмотрел на нее и попросил сесть рядом с ним. Когда она сделала это, он налил ей сакэ и повернулся спиной к Хацумомо.
Глаза Хацумомо сузились, и она сжала губы. Что же касается Мамехи, то я никогда не видела ее флиртующей с кем-нибудь более намеренно, чем сейчас с Шойиро. Ее голос стал выше, а глаза скользили с его груди до лица и обратно. Затем одна из гейш спросила Шойиро, слышал ли он что-нибудь о Баюри-сан.
— Баюри-сан, — сказал Шойиро, — в своей самой драматической манере покинул меня!
Я понятия не имела, о ком говорит Шойиро, но Тачибана шепотом объяснил мне, что Баюри-сан — английский актер Базиль Радбоун, хотя и это имя мне было неизвестно. Несколько лет назад Шойиро ездил на гастроли с Театром Кабуки в Лондон. Он так понравился актеру Радбоуну, что при помощи переводчика между ними завязалось нечто похожее на дружбу. Шойиро получал удовольствие от внимания таких женщин, как Хацумомо и Мамеха, но на самом деле был гомосексуалистом. И после его поездки в Англию ходила шутка о его разбитом сердце, потому что Баюри-сан не интересовали мужчины.
— Мне грустно, — сказала спокойно одна из гейш, — что роман не состоялся.
Все, кроме Хацумомо, засмеялись, она же продолжала сердито смотреть на Шойиро.
— Сейчас я вам покажу разницу между мной и Баюри-сан, — сказал Шойиро.
Он встал, попросил Мамеху присоединиться и провел ее на свободное место в комнате.
— Во время работы я выгляжу так, — сказал он.
