Заспанным и усталым,
Заснувшим в кровати,
Забывшим свет,
Сказавшим "нет",
Шагнувшим в снег
Горети-горевати,
Горькое горе жевати,
Веревочки развивати,
Витушечики вить,
В колотушечики бить,
Баклушечки колотить
На крови, да на кровати,
Скатертью стол накрывати,
В чарку слезу роняти -
Спас, Спас на крови,
Спас, Спас на крови, спаси нас!'
Поток воды иссяк. Священник сделал было шаг к Мику и упал на колени, закрываясь руками. В купели до потолка вспыхнуло пламя. Прямо в него влетел белый голубь.
— ЧТО ЭТО, ЧТО? ГОСПОДИ...
Братушечка-братик,
На плечо меня взвали,
Дотащи до святой земли,
Отыщи ее вдали -
Спас, Спас на крови,
Спас, Спас на крови, спаси нас!
От дождя, от ножа,
От волка , от дурака,
От ночной мороки,
От кривой дороги,
От песка в глазах,
От страха за страх,
От всего спаси,
Спас на небеси!
Я встал около купели. Мы все были здесь, все пришли. И моя Дочь, стоявшая среди огромных волков, и моя Любовь... Все... И молодой мужчина с уголовными наколками на пальцах, расправив крылья и улыбнувшись, поднял голову. Рядом девушка с непослушным хохолком на голове... И тот кто в прошлой жизни носил кличку Конь, положил мне ладонь на плечо. Брат... Все пришли. Те кто сейчас и те кто будут.
И из огненной купели, раскинув руки, на пол церкви ступила Мику. Сокол на плече, черные волосы, белая рубаха, алые крылья, крест на груди... В ее руке мелькнул огненный клинок.
Спас, Спас на крови,
Спас, Спас на крови, спаси нас!...'
Пламя опало. Я подошел к батюшке, который опустив голову, стоял на коленях. Рядом, одернув мокрую рубашку, присела Мику.
— Батюшка...
Он посмотрел на нас. По его лицу катились слезы.
— ЧТО, ЧТО Я ВИДЕЛ СЕЙЧАС?
— РОЖДЕНИЕ. — Мику встала. — Я стала такой, какой должна быть. Я стала собой.
Она помолчала.
— И я не больше не Мику. Я Мария. Отец Сергей... Это ведь мое истинное имя. Да?
Тот только качнул головой, соглашаясь.
— Да, ты Мария. Не я нарекаю тебя им, но Он Сам. Я лишь подтверждаю Его Волю.
Она лукаво улыбнулась.
— Но... Можете звать меня и Мику. Я не обижусь. Ой... Переодеться же надо. Вся мокрая.
... — Значит Конец Света идет... Все как предсказано было. А ты тот кто спасет нас.
— Батюшка... Кто же кроме вас, кроме людей этот мир защитит? Я лишь помогу...
— Да как же ты один против Тьмы встанешь? Хоть ты и...
— Не один он будет. Я рядом буду стоять.
— Девочка моя... Ты хоть понимаешь, что говоришь? Как ты сможешь... Против Зверя, что есть...
— ЗАПОМНИТЕ. Я ЯКУДЗА, БАТЮШКА И Я ВОИН ГОСПОДА. ЧТО Я МОГУ? ТОЛЬКО СРАЖАТЬСЯ ВО ИМЯ ЕГО.
Мы встали из-за стола. Священник вздохнул.
— Вам бы к участковому зайти. Он же власть у нас, знать должен.
— А что у вас здесь случилось-то? Деревня какая-то странная...
Батюшка только махнул рукой.
— Был колхоз, а потом... Председатель в городе пропал, молодежь почти вся уехала. Приезжают иногда конечно. Да и... Забыли про нас там что-ли? Может и к лучшему это. Не лезут... А мы потихонечку сами.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
ПООБЕДАЛИ, НАЗЫВАЕТСЯ.
Когда мы вышли на улицу, Мику неожиданно пихнула меня в бок.
— Слышь, Седой, ты не забыл?
— Про сигареты. А потом уж к участковому зайдем. — она потерла себе живот. — Бурчит ведь. Есть хочу.
— Где сельпо, показывай.
— А папирос купить?
— Вот только не надо нам тут.
Быстренько взяв пару пачек 'Родопи' я вышел к поджидающей меня у палисадника Мику.
— Держи. А участковый где живет?
... Подойдя к воротам я постучал. Со двора раздался мужской голос.
— Кто там? Заходи.
Зашли. Во дворе за столом сидел мужик. В трусах и милицейской фуражке. На столе перед ним тарелки, похоже с супом, стопки... Короче понятно. Увидев нас, он помахал рукой.
— Здорово были. Из лагеря? Ну проходите, садитесь.
Из летней кухни вышла худощавая черноволосая женщина в летнем платье с бутылкой в руке. Укоризнено покачала головой.
— Гриша... Как тебе не стыдно, хоть штаны одень. Гости же пришли.
Моя спутница только прыснула со смехом.
— Здравствуйте, Григорий Михайлович.
— Подожди... Ты Мику что-ли? Не узнал, подстриглась...
— Ага. И типа покрасилась.
Мужик посмотрел было на меня.
— Ты тоже из 'Совенка'? — и осел на скамейку. — Галя... А ведь мы их видели. Там, в небе.
Женщина молча кивнула.
Мику отвела взгляд. Засмущалась она.
— Нет, дядя Гриша, это не мы были. Ну... Честно не мы. Показалось вам.
— Ладно, допустим. И зачем ты тут? А рыжая где? Алиска которая...
Оказывается я с местной знаменитостью рядом стою. Автограф что-ли попросить.
Женщина, смеясь, пояснила.
— Да кто же их не знает. В прошлом году у нас всю малину обобрали. К батюшке за яблоками лазили. С пацанами нашими, что приезжали, дрались...
Мужик махнул рукой.
— Да это... А тебя как зовут?
— Азад.
— А я Григорий. Можешь Михалычем звать, привык уже. Участковый, значит.
Опа... Похоже это карма. Оля, прости.
Он показал на стол.
— Садитесь, обедать будем. Галка, неси. Две тарелки, стопку. Да бутылку-то поставь, не убежит. Давайте, а то стынет.
Ополоснувшись под умывальником, сели. Отказываться ведь неудобно, да?
Григорий разлил по стопкам. Мол, за знакомство и вообще. Мику, посмотрев на меня, только тяжело вздохнула и взяла ложку.
— Да я как-то...
— Прекрати. По пятьдесят капель да под борщ. У меня Галинка знаешь какой борщ готовит. Настоящий. С чесночком, сальцем, пампушками... Она сама-то вишь из-под Полтавы.
Выпили, поели... Самогон хороший, борщ тоже. Повторили.
— Теть Галь, а можно добавки — попросила Мику, показывая пустую тарелку.
Растолстеет ведь. Летать не сможет.
Взяв сигарету, Григорий выдохнул.
— А скажи, вы вот по какой такой надобности к нам вообще? Ну Клавдия понятно, а еще? Не ради борща ведь ко мне заглянули... К участковому.
Прав ты мужик. Есть одно дело у нас, только бы лучше его не было. После моего рассказа, он поморгал, плеснул себе самогонки.
— Я не понял. Это что война будет? Слышь, ты не шути так. Не надо.
— Какие шутки... И в небе ты нас видел.
— Ты... ты кто?
— Не надо тебе того пока знать.
Женщина зажала ладонью рот.
— Мамочки... Гришенька...
Показала на Мику.
— А она?
— Такая же. А к вам батюшка велел идти.
Участковый помолчал, подумал.
— Значит сны те... А что теперь делать? С городом, сука, связи нет. Дорога закрыта.
— А и была бы связь, толку-то. Чтобы ты им про Конец Света рассказал бы? Поверили бы, армию прислали? Только честно.
— Да нет конечно. И что?
— Сколько мужиков в деревне?
— Ну сотни полторы наберется, деревня большая у нас. Тут Выселки еще, хутора рядом. Если всех собрать, то и человек двести набрать можно. И что? Не солдаты ведь они, крестьяне.
— Оружие есть?
— Издеваешься, блядь? Ну охотничье почитай у каждого имеется. Лес же рядом. У меня карабин. Подожди, ты что задумал? Нам на это дело идти?
— А кому еще? Армии не будет да и небесного воинства тоже. Только мы и остались.
— Ты охуел? Все же ляжем.
— Да, скорее всего все ляжем. А если не встанем, всему миру конец. И рядом, в 'Совенке' дети, их спасать надо. Как по другому? И не думай... Мы с вами будем до конца.
Как там?
'Все пошли и я пошел,
Все нашли и я нашел.
А сегодня поутру
Все помрут и я помру.'
Правильно ведь сказано.
— Что предлагаешь тогда?
— Женщин, детей, старых на остров. Там им безопасно будет. А мы встретим. Батюшку попроси, пусть оружие освятит. Легче будет.
Выпили... Участковый посмотрел на жену. Она встала, попыталась улыбнуться.
— Гриша... Я за всех говорить не буду, не умею. За себя скажу. Я жена твоя, я за тебя по любви пошла. Сын в городе. Мы с тобой вместе прожили и помирать вместе будем. Война там или... А стрелять ты меня сам учил.
— Лодок может не хватить для всех, плоты ладить придется. Сколько у нас времени?
— Два-три дня максимум.
Вроде все обговорили. Хорошо посидели. Я хотел встать и... Меня поволокло куда-то вбок...
— Азад, ты чего?
Испуганный голос Мику.
— Дядя Гриша! Ему же... у него же контузия!
Я почувствовал как меня подхватили мужские руки.
— Да кто же знал то? Вроде немного выпили...
— Ага, привыкли тут жрать. И как нам теперь обратно, в лагерь?
Меня похоже прислонили к каким-то бревнам.
— Посиди на ветерке. Галка, чего встала? Беги к Ваньке, у него мотоцикл вроде на ходу.
Еще через несколько минут, приоткрыв глаз, я, сквозь туман, разглядел, стоявшего рядом, кудлатого мужика в рваной рубахе. Наверно Ванька.
— Михалыч, ебать, блядь, что случилось? А это еще кто?
— Да из лагеря они. Мику не узнал?
Мужик помотал головой.
— Нет. Это ты что-ли?
— Ну я это, сука. Зенки свои протри или очки, бля, одень.
— Точно ты. Теперь вижу. А хули мне делать-то? Зачем звали?
На меня зачем-то поплескали холодной водой.
— У тебя мотоцикл на ходу?
— С утра на ходу был. Я на рыбалку собирался, на Плесы. И что?
— Отвези их в лагерь.
— Михалыч, да охуеть, а бензин?
— Иван, ну я тебя по человечески прошу. Сделай, потом все объясню. Тут и без этого жопа полная.
— Да у вас всегда жопа. Ладно, нахуй. Уговорил. Михалыч, будешь должен. Грузите его в коляску.
Меня куда-то вывели и аккуратно запихнули.
— А ты сзади садись, шлем одень. Отвечать еще за тебя. Цепляйся крепче, застеснялась она. Подтолкните сзади...
... Очнулся я от гневного женского крика. Кто-то сердится?
— ЭТО ЧТО ТАКОЕ! МАТЬ ВАШУ!
— Ольга Дмитриевна...
— Мику, какого хрена? Я все понимаю, даже то что ты волосы обрезала и почему. Знаю, помолчи... Это что еще?
Меня похоже выволокли из коляски и посадили. Посмотрим. Лагерные ворота, я на скамейке. Ольга, недоуменные дежурные, пионеры. Приехали. Рядом Иван, пытающийся что-то сказать.
— Принимайте... А я обратно, мне на рыбалку надо. Бензин будет? Да понял я, не ори только... Короче, ну вас нахрен, разбирайтесь сами. Я поехал...
Ольга подошла ближе, поморщилась.
— Где документы, я тебя спрашиваю?
— У меня в сумке, вот.
— Самурайка, дыхни.
— Ольга Дмитриевна... Вы же знаете, я даже водку не пью, а там самогонка была.
— Знаю. А там это где? Вот где он нажрался?
Я попытался хоть что-то сказать, но меня опередила Мику.
— У Михалыча. Там еще борщ был...
— И сколько они успели?
— Вроде пузырь. Да я следила что-ли? Я вообще может борщ хавала, бля...
Ольга проморгалась, покрутила головой.
— Пузырь? Ванькиной самогонки? Оху... Ладно. Виктор, Сергей. Помогите этого... до его кровати доставить.
Меня опять куда-то потащили.
— Оль, тяжелый ведь...
Положили на что-то мягкое. Кровать что-ли? Я повернул голову. Ольга, вытащила из банки с водой, стоящей на столе, цветы.
— Это тебе попить. Вздумаешь наблевать, весь лагерь мыть будешь. Спи. — она вздохнула. — Скотина ты...
Я закрыл глаз...
... Очнулся от того, что кто-то бьет меня по голове. Отстаньте, я с похмелья. Сука... Сев на кровать, я дотянудся до банки с водой, попил. Где я вообще? В пионерском лагере. Кое-как я выбрался на крыльцо и... Ну вот этого мне только не хватало для полного счастья. На гвоздике в косяке висели черный берет и ключ на веревочке. Уля... Найду и... Ладно, разберемся, что потом. Сейчас придется в медпункт идти. Провожаемый взглядами пионеров, я добрался до домика с красным крестом. Вошел. Сидящая за столом Виола только покачала головой. Рядом на стуле хихикующая Лена. Лешачка, кончай стебаться...
— Виола... — просипел я. Она склонила голову, вздохнула.
— Боец... Спирт я тебе не дам, даже не проси. Анальгин дам. Лена, выдавай этому... больному две таблетки. И воды налей, пусть запьет.
Лена, изобразив на лице скорбь, вытащила из шкафа коробку, достала из нее упаковку.
— Держи. — протянула мне две таблетки. — Сейчас воды налью.
Полечившись, я постоял, чувствуя как шум в голове понемногу успокаивается. Повернулся.
— Боец, запомни на будущее. Ванькиного самогона полбутылки никто не осиливал. Ты смог. Силен. Все, свободен... Только по лагерю не шляйся.
Выйдя из медпункта я остановился, пытаясь вспомнить. Вспомнил. Дойдя до умывальников, открыл кран и сунул голову под холодную воду...
Встряхнувшись, я сделал вид, что причесался и пошел. Куда-то и зачем-то. Вышел я к музыкальному клубу. Сел на крыльцо и... задумался.
'Скачет раненый Буденный
На заплаканном слоне,
А сзади — танки первой конной
С образами на броне,
Может, Бог им даст, похмеляться
Кружечки по две,
Только след хреновый стелется
По ширяй-траве.
Нет зерна, нет даже крошек,
Вместо пива — мутный чай,
Стаи злобных мандовошек
Истребили урожай.
В тесном кабаке за печкою
Третий день обед,
Все равно там делать нечего,
Ни копейки нет.
Только б утро пережить,
Только б день перехворать,
Только б к вечеру не пить,
Чтобы, ночью не орать.'
— Сидишь? — знакомый голос. — Совсем охреневший?
— Самурайка... Вот хоть ты...
Мику мило улыбнулась.
— Не буду. Отдыхай, типа. Голова болит?
— Честно? Хорошо хоть у Виолы анальгин нашелся.
Спой-ка песню, друг сердечный,
Славный курский соловей
Мне б похмелье покромешней,
Да горячки побелей.
Затряслось со страху зеркало,
Эка напугал,
Хоть к портному на примерку мне,
Хоть под самосвал.
Вижу горы и долины
Да скалистые поля,
Там крылатые скотины
Опыляют тополя.
Я живой, а мне не верится,
Как же это так,
Ведь вчера же кто-то целился
С виду не дурак.
Только б утро пережить,
Только б день переболеть,
Только б к вечеру не пить,
Чтобы ночью помереть...'
Посидели еще. Мику внезапно хлопнула себя по лбу.
— Забыла ведь совсем. У меня для тебя кое-что есть.
— Пиво?
Она легонько шлепнула меня по затылку.
— Дурак. Не угадал. — достала что-то из нагрудного кармана. — Колокольчики. Японские. Говорят, по поверьям, они злых духов отгоняют. Сейчас...
Ага, с похмелья самое то. Она наклонила мою голову и ловко вплела подарок в волосы. Поцокала языком, мол красиво, и неожиданно, вздохнув, положила голову мне на плечо. Ласково спросила.
— Знаешь, что ты ебанутый? На всю голову, между прочим.
Отстранилась.
— Как бы Алиска не увидела, а то еще заревнует. Не хватало еще...
— Не заревную. — послышалось рядом. — Здорово. И ты... Алкаш, блядь. Мать, вот скажи мне, честно, как я могла в такого... влюбится?
Мику задумчиво посмотрела на нее.
— Лиска... Новый Год.
— Ладно кончай, может я не в настроении просто. Кстати, вы малую не видели?
— Кого?
— Да эту мелкую рыжую. Увидете, скажите чтобы на глаза мне не попадалась. Увижу, пришибу. Потом плакать буду. А ты... — Алиса покачала головой. — Вали в столовую, давай. Ольга просила передать. Все, меня нет.
