Так он и она легко проходили мимо стражников. Но когда они шли по коридору мимо Комнаты Луны, двери зала внезапно распахнулись справа и слева от них, и наружу вышла процессия: факельщики и менестрели, парами, играющие на цимбалах, флейтах и тамбуринах. Коридор немедленно наполнился светом и грохотом. В центре процессии гордо шествовал Лорд Кориниус. Его лицо светилось от удовольствия, на щеках играл румянец, а вены казались веревками, бежавшими по его сильной шее и рукам. Мокрые от пота локоны упрямых кудрей нависали надо лбом, выбиваясь из-под венка из спящего паслена. Нельзя было сказать, что он хорошо себя чувствовал, ибо страшному удару в голову, который нанес ему Астар, сопротивлялось много кубков вина. Он шел между Гро и Лаксусом, опираясь на обоих и тяжело покачиваясь из стороны в сторону, а правой рукой он время от времени пытался отбивать свадебный марш.
Мевриан прошептала Хемингу: — Пока мы еще живы, будем держаться, как ни в чем ни бывало.
Они отступили в сторону, надеясь, что процессия пройдет мимо, не обратив на них внимания, ибо ни вернуться назад, ни спрятаться было невозможно. Но глаза Кориниуса свернули, увидев их, и он закричал, схватив их за руки: — Хеминг, да ты пьян! Карго, и ты пьян, сладкий мальчик! Что за дьявольская глупость, напиваться со смерти, а ведь я послал к вам хорошеньких девок. И что я скажу им, если завтра они придут ко мне и пожалуются, что вы всю ночь прохрапели в постели, уткнувшись головой им в бедра?
Мевриан, как если почувствовала раскаяние, тяжело оперлась о Хеминга и опустила голову.
Сам Хеминг не нашел ничего лучше, чем сказать правду: — Нет, Кориниус, на самом деле мы трезвы, как стеклышко.
— Ты нагло врешь, — сказал Кориниус. — Есть такие знаки, по которым легко понять, пьян человек или нет. Посмотрите на меня, милорды. Я отрицаю, что я пьян. И есть знак, который подтверждает, что я пьян, тьфу, трезв. Но сейчас меня ждут другие важные дела, а об этих высоких материях мы поговорим потом. Вперед!
И с этими словами его повело, он тяжело оперся на Гро и (как если бы некая воздушная сила, прошептавшая ему о происходящих интригах, тем не менее вступила в заговор с вином, наполнившим его от ног до головы, и заставила искать предательство где угодно, но только не на расстоянии вытянутой руки), схватив того за руку, сказал: — Верь мне, Гоблин, ты — самый лучший. Я втайне очень люблю тебя, и буду держать тебя при себе, чтобы увидеть, укусишь ли ты меня или нет, и не дам тебе бродить свободно.
Избавленные счастливой фортуной от смертельной опасности, Хеминг и Мевриан, быстро и очень осторожно, но без дальнейших помех, добрались до своих лошадей и выехали из главных ворот, поддерживаемых мраморными гиппогрифами, чьи могучие фигуры сияли над ними в лучах поднимающейся луны. Они молча проехали через сады, луга и леса, окружавшие замок, и галопом поскакали по упругому дерну. Так быстро они ехали, что воздух безветренной апрельской ночи хлестал как бич по их лицам. Топот копыт и летящие навстречу тени деревьев только вторили грому крови, звучащему в юном Хеминге, ибо ночь, скорость и дама, мчащаяся рядом с ним колено в колено, скакали вместе с ним. Но пока Мевриан неслась по лесистым равнинам и залитым лунным светом полянам, ее душа слушала небесную музыку неподвижных звезд и божественной ночи; и чудесный покой снизошел на ее сердце, и твердо она уверилась, что вечная слава Демонландии не исчезла из этого мира — еще немного, и зловредные захватчики будет вышвырнуты из Крозеринга, замка ее дорогого брата.
Только на берегу реки они натянули поводья. На дальнем берегу темнел при свете луны еловый лес. Мевриан въехала на маленький холмик над водой и повернула голову в сторону Крозеринга. Но даже ее зоркие любящие глаза с трудом заметили на востоке, во многих милях от них, слабое размазанное сияние. Какое-то время она сидела, глядя на золотой Крозеринг, ее лошадь спокойно щипала траву и Хеминг, стоявший рядом, не нарушал тишину и только глядел на нее.
Наконец она поглядела на него и встретилась с ним взглядом. — Принц Хеминг, — сказала она, — здесь начинается тайная дорога на север, за устье реки, которая потом становится сухой тропой через болото и которая, в свою очередь, выводит на тракт, идущий в Вестмарк. Начиная отсюда я должна ехать одна по моей родной Демонландии. И здесь я прощаюсь с вами. Я не умею красиво говорить, но хочу сказать вам словами поэта:
Сердце мое, как камень-асбест,
Который когда-то пылал в огне,
И не станет холодным никогда.
— Я твердо уверена, что в этой войне победит мой великий брат. Но кто бы не победил, Брандох Даха или Горис, я не забуду твой благородный поступок, не забуду ту великую службу, которую ты сослужил мне этой ночью.
Но Хеминг, по прежнему глядевший на нее, не ответил ни слова.
— Как поживает королева твоя приемная мать? — спросила она. — Семь лет назад я была в Норваспе, где проходил праздничный пир Лорда Корунда, и стояла рядом с ней во время свадебной церемонии. Так ли она прекрасна, как была тогда?
— Мадам, — ответил он, — как в июне золотые розы достигают совершенства, так и ее красота только увеличивается с годами.
— Она и я, — сказала Мевриан, — вместе играли в детстве. Она старше меня на два года, и всегда верховодила. Она и до сих пор такая?
— Мадам, она — королева, — ответил Хеминг, пожирая глазами Мевриан. Она стояла, наполовину отвернувшись от него, с приоткрытым нежным ртом; ясные глаза глядели на восток и вверх, слегка затуманенные чарами луны, и ее тело напоминало спящую лилию на берегу волшебного озера. С пересохшим горлом он сказал: — Леди, до сегодняшней ночи я и не предполагал, что на земле живет женщина более красивая, чем она.
В это мгновение любовь, которая таилась внутри него, вылетела наружу и затмила его сознание. И как тот, кто слишком долго робел и не мог заставить себя откинуть засов на двери, закрывавшей его сердце, он обнял ее и поцеловал в щеку. Но ее мягкая щека осталась мертвенно холодной, и она посмотрела на него взглядом дикой птицы, пойманной охотничьей сетью. Доспехи его брата, покрывавшие тело дамы, были не так тверды и смертельны, как эта мягкая щека и чужой взгляд. И Хеминг сказал, как тот, кто не уверен в себе перед лицом непостижимой судьбы: — Леди, вы не любите меня?
Мевриан покачала головой и мягко отстранилась.
Как умирает огонь, пробежавший по высохшей степи, так исчезла и его вспышка страсти, оставив за собой дымящееся отчаяние и угрюмую злобу: злобу на себя и судьбу.
Низким пристыженным голосом он сказал: — Я прошу вас простить меня, мадам.
— Принц, — ответила Мевриан, — пускай Боги пошлют тебе счастливую ночь. Но будь добр к Крозерингу. Я оставила его на злого сенешаля.
С этими словами она повернула свою лошадь и направила ее на восток, к реке. Хеминг какое-то мгновение глядел ей вслед, его голова кружилась. Потом, всадив с такой силой шпоры в бока лошади, что она встала на дыбы, он повернул на восток и через леса и поля помчался галопом к Крозерингу.
XXV
ЛОРД ГРО И ЛЕДИ МЕВРИАН
КАК ЛОРД ГРО, ВЕДОМЫЙ СТРАННОЙ БЕСПРИЧИННОЙ ЛЮБОВЬЮ, ПОЕХАЛ ОДИН В НЕВЕРДЕЙЛ И ТАМ УВИДЕЛ ЧУДЕСА; И КАК ОН КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ ВКУШАЛ ТО СЧАСТЬЕ, К КОТОРОМУ ВСЕГДА СТРЕМИЛСЯ.
С ТОГО времени прошел девяносто и один день, и в последний час перед закатом Лорд Гро ехал к бледнеющему востоку, направляясь с холмов Истмарка к бродам Мардардейла. Жеребец неторопливо спустился к берегу реки и остановился по копыта в воде с мокрыми боками и почти без дыхания: начиная с полуночи он бежал без остановки по открытым пустошам. Он вытянул шею, понюхал воду реки и начал пить. Гро повернулся в седле, прислушиваясь, его левая рука расслабленно держала поводья, правая лежала на крупе. Но все было тихо, только журчала река и громко пил жеребец, расплескивая воду ударами копыт, когда ему под ноги попадались мелкие камни, увлекаемые потоком. Впереди, позади и по бокам поднимались деревья, широкие горные долины и скругленные холмы, казавшиеся мрачными в полутьме между сумерками и ночью. Туман скрывал свет звезд. Ничто не шевелилось, и только сова тихо, как призрак, вылетела из кустов остролиста, стрелой пронеслась над скалистыми утесами, полетела вниз по течению реки и села на ветку мертвого дерева слева от Гро, как если бы хотела понаблюдать за человеком и конем, пересекавшими долину тихой ночью.
Гро наклонился вперед и потрепал шею жеребца. — Давай, приятель, нам надо ехать, — сказал он, — и не удивляйся, что не можешь отдохнуть, ибо ты со мной, а я до сих пор не могу найти себе место под луной. — Они перешли вброд реку, проехали через заливные луга и край леса, и пару миль проехали по открытой пустоши, по прежнему держа путь на восток, потом повернули направо в широкую долину, пресекли реку рядом с водяной мельницей, и опять на восток, оставив каменистое русло реки за собой, по грубой горной дороге, которая пересекла болото и стала подниматься все выше и выше в горы по дну узкой долины, бегущей между холмами. Наконец подъем стал более пологим, и они, как через ворота, прошли между двумя могучими отвесными скалами, нависшими над дорогой с обеих сторон, проехали через заросли вереска и болотного мирта, растущих на берегах маленьких озер и усеивавших берега ручьев, торфяников и пластов породы, и увидели вдали горные пики, возвышавшиеся над долиной как воинственные короли. На восточном горизонте проснулся свет, яркое сияние утра начало очищать землю. Перед ногами жеребца суетились кролики, из зарослей вереска взлетали маленькие птички, кудахтали граусы (*13); красный олень удивленно посмотрел на них издали и умчался на юг.
Гро заговорил сам с собой: — Разве общественное мнение не посчитает меня сумасшедшим из-за того, что я, против всех доводов рассудка, так опрометчиво и дерзко подвергаю свою жизнь смертельной опасности? И, тем не менее, я совершаю эту глупость каждый раз, когда благодаря терпению, мужеству и умелой политике я выигрываю партию, несмотря на зубы судьбы, которые она упорно показывает мне. А ведь на этот раз после различных трагических событий мне удалось завоевать милость и признательность самого Короля, который приблизил меня к себе, поднял над всем двором, и, как я склонен думать, ценит не меньше собственных глаз.
Он снял шлем, обнажив белый лоб и дав свежему утреннему ветерку поиграть с гладкими черными локонами, откинул назад голову и глубоко вздохнул сладкий горный воздух и запах торфяников. — И тем не менее, общественное мнение — голос глупцов, а я не из них, — сказал он. — Лучше толочь воду в ступе, чем надеяться, что после тяжелой работы ты достигнешь длительного наслаждения. Разве в дикой природе мало примеров, которые учат нас смеяться над такими глупостями? Вот образец для великого человека, собирающегося завоевать народы: День побеждает тирана-ночь. Какой изысканный ум у дня, как легко, словно фавн, шествует он через горы: маленький слабый светлячок, равный первозданной тьме. В его батальонах все сладкие небесные создания и каждое излияние божественного эфира: холод своенравных утренних ветерков; просыпающиеся цветы; птицы, поющие рождественские песни; роса, сверкающая в паутине, изящно-вышитой крошечными паучками — она свисает с листьев папоротника на шипы розы, а с шипов на мокрые листья серебряной березы. В ней смех юного дня и дикая красота природы, в ней огонь и жизнь, каждый запах и каждый цвет, которые каждое утро рождаются заново, торжествуя над хаосом, медленной темнотой и безродной ночью.
Но из-за того, что день в часы рассвета так околдовал меня, неужели я должен любить его тогда, когда он, переполненный триумфом, становится ярким полуднем? Нет, тогда я поворачиваюсь к ночи, как сейчас повернулся к Демонландии, в момент печального заката ее гордости. И кто осмелится назвать меня перебежчиком? Разве не иду я вослед мудрости, которая ведет меня всю жизнь: любить закат и рассвет, утреннюю и вечернюю звезду? Ибо только в них живут дух благородства, настоящая любовь, чудеса и сама сущность надежды и страха.
Неторопливым шагом продолжал он ехать по долине на восток и слегка на север, и впал в глубокую задумчивость, ибо странная гармония установилась в его сердце между окружавшей природой и внутренними мыслями. Доехав до конца долины, он въехал в горы, пересек несколько низких перевалов, дорога вела все дальше и дальше, между лесов и ручьев, то вверх, то вниз. И жеребец шел именно туда, куда хотел всадник, хотя Гро и не обращал внимания на него, полностью погрузившись в свои мысли.
Был уже поздний полдень. Лошадь и всадник въехали в маленькую лесистую долину, по зеленой траве которой вилась маленькая речка с холодной водой, текущая по галечному ложу. По его берегам росло множество деревьев, высоких и стройных. За деревьями поднимались высокие, обожженные солнцем утесы, их вершины смутно виднелись через мерцающий от жары воздух. Тишина, только журчала вода в ручье, жужжали маленькие порывы ветра, перелетающие с одного цветка на другой, и жеребец тихо щипал свежую траву. Ни единой птицы, ни даже падающего листа. На одинокую долину опустилась тишина летнего полдня, бездыханного и сожженного солнцем, тишина более страшная, чем любая ночь.
Гро, как будто разбуженный этой тишиной, быстро огляделся. Вероятно конь костями почувствовал беспокойство всадника; он прекратил есть и поднял голову, его глаза расширились от страха, а бока задрожали. Гро успокоил его, потрепав по холке; потом, ведомый внутренним побуждением, причину которого он не понимал, повернул на запад, и вдоль берега маленького притока речки углубился в лес. Здесь он остановился, доехав до рощицы из нескольких деревья, росших так тесно, что его бы вымело из седла, если бы он попытался проехать между ними. Поэтому он спустился на землю, привязал жеребца к дубу и начал подниматься вверх, держась русла маленького ручейка, пока не поднялся настолько, что смог через верхушки деревьев посмотреть на север, на зеленую террасу, находившуюся на одном уровне с ним и примерно в пятидесяти шагах вдоль по склону холма, защищенную с севера тремя или четырьмя большими рябинами; в середине террасы находилось маленькое озерцо или, скорее, глубокая каменная каверна с прекрасной холодной водой.
Он помедлил, левой рукой ухватившись покрепче за выступающий из зарослей лихниса камень. Безусловно не только ни одно дитя рода человеческого не было здесь и не ступало на тайную лужайку перед краем фонтана, но и вообще ни одно смертное существо. Только козлы, козлята и серны с нежными глазами счастливо танцевали на задних ногах перед изумленными глазами Гро; и другие, похожие на людей, с остроконечными волосатыми ушами, косматыми ногами и раздвоенными копытами, а их девушки с белыми ногами ступали по голубой горечавке; но даже маленькие золотые лютики не склонялись под их ногами, настолько воздушным был их танец. Маленькие козлоногие дети с длинными остроконечными ушами сидели на пригорке на покрытых дерном камнях и играли на свирелях, ветер и жгучее солнце раскрасили их тела в цвет красной земли. Но, то ли музыка была слишком тонка для ушей смертных, или по какой-то иной причине, но Гро не слышал звука их свирелей. Тяжелое молчание пустого белого полдня царило над террасой, горные нимфы и простые духи источников, равнин и утесов беззвучно сплетались в волшебном танце.
