Броуновское движения реального боя, и ничего больше. Вскоре из хаоса проступили смысл и порядок. Через пять минут, Банер и его вестергёталандцы начали свою атаку.
Король, в свою очередь, готовил основные силы, которые должны были развить успех. Четыре полка, насчитывающие примерно три тысячи человек.
Шведские Смоландский и остгёталандский полки — тяжёлые кирасиры, по броне и вооружению, хотя идея была подмочена похожими на пони лошадьми. Два финских полка были бронированы и вооружены куда легче, но их русские лошади были гораздо лучше.
Финны, как их скакуны, предпочитали яростный восточноевропейский стиль конного боя. Нехватку дисциплины они компенсировали рвением. Они уже завели свой свирепый боевой клич: "Хаакаа пелле!"
Руби их!
Густав собирался возглавить атаку, во главе шведских полков. Он задержался только чтобы оценить ход сражения слева. Правда ничего не было видно — пыль распаханного поля, поднятая тысячами атакующих, смешавшаяся со стелющимся пороховым дымом, превратила поле боя в лоскутный ковёр.
Но он мог слышать битву, и потребовалось не больше нескольких секунд чтобы принять решение. Горн — добрый Горн! надёжный Горн! — продолжал сдерживать Тилли.
Вынув саблю, он указал ей вперёд
— С нами Бог! — прорычал он — Победа!
Первая атака имперской кавалерии разбилась об оборонительные порядки Горна. Всадников католиков ошеломило то, с какой скоростью шведы заняли новые позиции — они ждали неуклюжих манёвров континентальных армий.
Другие могли бы предупредить их. За последние двадцать лет, небольшая армия Густава умыла кровью датчан, поляков и русских. Датчани могли поведать о Боргхольме, кристианаполе, Кальмаре и Ваксхольме — тех местах где несоверешеннолетний шведский король превзошёл их. Русские могли бы рассказать о Гдове и Пскове. А поляки могли бы зачесть целую скорбную литургию: Рига, Кокенгаузен, Митава, Бауска, Вальхоф, Бранёво, Фромборк, Толькмицко, Эльблинг, Мариенбург, Диршау, Меве, Пуцк, Орнета, Данциг, Гужно, и Ногат.
Заносчивые кирасиры в армии Тилли и не думали спрашивать. Они были, в большинстве своём, из южной Германии, получали деньги Максимллиана Баварского. Что могли значить для них балтские и славянские названия битв?
Да в те годы, Густав-Адольф знал и поражения, датчане разбили его при Гельнгборге, поляки — при Хонигфельде. Но поляки и датчане могли рассказать войскам под габсбургскими знамёнами и о невероятной гибкости шведского короля. Он оправлялся от неудач с новыми силами, используя поражения как науку.
Люди тили тоже пройдут эту школу — долгий и суровый урок, прежде чем этот день закончится. К сожалению, они окажутся не очень способными учениками. Надменный Паппенгейм, который сейчас пытается собрать своих кавалеристов где-то на дороге в Галле, выучил один урок. Шведские клячи может быть и душераздирающее зрелище, но нет ничего жалкого в людях которые сидят на них верхом. Ни в них, ни в прикрывающей их пехоте. Семь раз Черные кирасиры атаковали шведский строй. И семь раз их отбросили — а затем обратили в бегство контратакой.
Не очень усердные ученики, нет. В данный момент имперская кавалерия не сдала урок в восьмой раз. Первая атака, сломив голову, неудержимо, с уверенностью в победе — никакого караколе на этот раз! — разбилась как волна о камни. Они ожидали встретить растерянного и растрёпанного врага, дезорганизованного внезапным бегством саксонцев. Вместо этого, кирасиры католиков натолкнулись на прочную хорошо организованную оборону. Горн успел даже занять и подготовить канавы вдоль дороги на Дюбен.
Прогрохотали шведские мушкеты, шведы крепко держали свои пики. Имперская кавалерия отошла.
Отошла но не лишилась решительности. Тили и его люди одержали первую победу католиков в Тридцатилетней войне — в битве при Белой Горе*. За прошедшие одиннадцать лет было и много других триумфов. Да, за эти годы армию заслуженно обвиняли во многих преступлениях. Но, ни разу — в трусости.
*8 ноября 1620, Белая Гора ныне — район Праги. Чехи считают это событие очередной утратой независимости. прим. пер.
Они снова яростно атаковали белым оружием. И снова были отброшены.
Пехотные терции подошли ближе. Увидев, что они приближаются, кавалеристы пошли в ещё одну отчаянную атаку. Победа будет за ними! Не за какой-то жалкой пехтурой!
Бесполезно. Терции ползли вперёд.
Наконец, имперские кирасиры убрали сабли и вернулись к колесцовом пистолетам. Они завели карусель караколе, разряжая пистолеты издалека и откатываясь на перезарядку. Что ни говори — они были наёмники, и не могли позволить себе терять драгоценных лошадей. А они уже осознали, как и люди Паппенгейма до них, что шведская тактика против тяжёлой кавалерии состояла в том, чтобы направлять пики и мушкеты в лошадей. Так их обучил и натренировал король. Густав-Адольф давно понял, что его шведские пони — не ровня немецким скакунам. Значит сначала надо перебить скакунов.
Терции всё также двигались наискосок через поле, нависали над шведским левым флангом, уже изогнувшись вправо относительно исходного построения. Терции семнадцотого столетия были похожи на ледник. Неторопливые и неодолимые.
Но это тоже было иллюзией. Этот ледник был готов расколоться, под артиллерийским обстрелом, которого прежде не встречал. Сегодня в поле была лучшая артиллерия мира, под руководством лучшего артиллерийского командира. Торстенссон не нуждался в приказах, и его король даже не удосужился послать к нему гонца. Юный генерал от артиллерии, увидев, как Густав развернул бригады Хепберна и Вицхама на помощь Горну, сразу понял, что должно случиться. При всей осторожности Густава в стратегии, на поле боя он был неизменно наглым. Торстенссон знал о грядущей контратаке, и о своей задаче подвергнуть терции массированному артиллерийскому обстрелу перед этим. Обстрелять их, ошеломить их, пустить им кровь. Как пикадор на арене, он ослабит зверя для матадора.
— Повернуть орудия! — Прорычал он. Торстенссон, как всегда в бою, пеший, рванулся чтобы встать перед батарей. Похоже, это был день для размахивания шляпами — он сорвал свою с головы, и начал ею размахивать.
— Повернуть орудия! — ещё один рык заставил его поперхнуться. Этим летом на местность обрушилась засуха, и равнина была крайне сухой. В его горло попала поднятая тысячами лошадей пыль. Используя шляпу как указатель, Торстенссон подчеркнул приказ.
Расчёты были ветеранами. Немедленно, пыхтя от напряжения, они налегли на спицы колёс, разворачивая полевые пушки, дабы подставить пересекающие перед ними поле терции под продольный огонь.
В батареях было два типа пушек. Большая их часть, сорок две штуки, были так называемые "полковые пушки". Трёхфунтовки — первая в мире настоящая полевая артиллерия. Сделанные из литой бронзы, с лёгким стволом, эти орудия могли сравнительно легко маневрировать в поле. В ходе экспериментов, шведы установили, что при уменьшенной навеске пороха, эти пушки могут стрелять раз за разом. Они были бесполезны при осадах, но потрясающе эффективны на поле боя.
Более тяжелыми полевыми орудиями были двенадцатифунтовки. Густав-Адольф за последние годы сильно упростил свой орудийный парк, основываясь на опыте польских кампаний. В Германию он взял с собой только три типа орудий — лёгкие и тяжелые полевые пушки и двадцичетырёхфунтовые осадные. От остальных, включая, сорокавоьмифунтовые, использовавшихся обычно для разрушения укреплений он отказался.
Трехфунтовки открыли огонь через пару минут. Вскоре к ним присоединились двенадцатифунтовые. К моменту когда терции Тилли дошли до угла шведского построения, они оказались под сильнейшим обстрелом шведской артиллерии.
Осознав, что битва вступила в критическую фазу, Торстенссон приказал поднять темп стрельбы, до почти неосторожной величины.
— Мне нужен выстрел каждые шесть минут! — рычал он, рыся взад-вперёд за линией орудий — Не меньше! — Он пости плясал от возбуждения, размахивая шляпой — Я повешу расчет, который выдаст меньше!
Его люди скалились — Торстенссон всегда издавал леденящие кровь угрозы в бою. И никогда не выполнял их — в этом совершенно не было нужды. Его люди снова вошли в ритм и уже совершали один выстрел в шесть минут, темп который считается максимальным для того дня.
Разумеется, его нельзя было поддерживать вечно. Проблема была не в расчётах, а в пушках — они стреляли уже три часа, каждая из них выпустила почти по тридцать ядер. Ещё десять выстрелов, при такой скорострельности, и пушкам придётся замолкнуть. Скорее всего, на час минимум, чтобы дать стволам остынуть.
— Да пусть эти проклятые хрени расплавятся! — рычал Торстенссон. Он запустил шляпой в сторону терций. — Я хочу видеть вон те баталии разбитыми! Разбитыми ну куски, слышите вы?!
Ухмылки поползли долой с лиц артиллеристов, они поняли что Торстенссон совершенно серьёзен. Если будет необходимо, он продолжит огонь даже далеко за безопасноый момент. Пушкари потели сохраняя ритм. Ну и пусть. Если расчёт погибнет от разрыва орудия, ну и пусть — Торстенссон сам возьмётся за прибойник.
Ядра пробивали в плотных построениях католиков огромные дыры. Пушкари Торстенссона были лучшими в мире, и они знали, чего хочет их командир.
— Огонь на рикошетах! — Торстенссон взмахнул рукой как будто пуская блинчики по воде. — Только рикошеты! Я видел, как два ядра подряд вошели в землю! Я повешу расчёт! Повешу их, слышите?!
Его люди смеялись — ещё одна пустая угроза. Почти каждый сделанный ими выстрел был тем, что хороший артиллерист понимает под "стрельбой на рикошетах".
"Стрельба на рикошетах" была бесполезна против укреплений, но против людей вполе она была опустошительной. Ядра касались земли в дюжинах ярдов перед целью, и отскакивали под небольшим углом, вместо того чтобы зарыться в землю. После первого отскока они летели на выосте от колена до плеча. Чугунные снаряды обрушивались на плотные ряды солдат как шар в кегельбане — только вместо того, чтобы сбивать кегли, они рвали людей. Даже трёх фунтовое ядро на такой дистанции могло запросто убить или искалечить дюжину человек. Двенадтифунтовки несли настоящее опустошение.
Артиллерия Торстенссона рвала терции, как касатка рвёт плоть огромного кита. От льющейся крови начала улегаться пыль. Солдаты идущих сзади терций с трудом продвигались через грязь образовавшуюся от крови их товарищей — и добавляли свою собственную. Рикошет, рикошет, рикошет, рикошет. Смерть махала своей косой в этот день, махала безжалостно.
Даже люди Тилли не могли безропотно снести подобный огонь. Отважные, как и всегда, новобранцы шли за ветеранами, они выполняли приказ и медленно ползли к углу шведского построения. Но их строй становился всё более и более потрёпанным. Сейчас пикинёры получали ранения ещё и от оружия их же товарищей, спотыкавшихся о трупы и не справлявшихся с оружием.
Тилли смотрел и бледнел всё больше. На переднем крае наступавших терций, он остановил коня и посмотрел назад на побоище.
— Господь на небесах — пробормотал он. Валленштейн пытался предупредить его о шведской артиллерии... Валлентштен, этот богемец с чёрным сердцем! Да, он — и дюжина польских офицеров, подчиненных самого Тилли. Но Тилли не поверил им...
— Господь на небесах, — пробормотал он снова. На секунду он задумался об изменении направления удара. Развернуться, и привести проклятые пушки к молчанию.
Развернуться...
Тилли отбросил это порыв. Его баталии не "разворачивались". Не могли развернуться. Они были инструментом сокрушающей победы, а не мудрого манёвра.
— Победа, — прорычал он. Ему было семьдесят два, и не днём меньше. Семьдесят два года и ни в один из этих дней он не знал поражения.
— Вперёд! — проревел он. Старый генерал выхватил меч и порысил к переднему краю. Он указал мечом на левый фланг шведов.
— Вперёд! — проревёл он — Победа там!
Терции подчинились, и подчинились, и подчинились — семнадцать баталий, на всём протяжении фронта, качнулись вперёд. Никто из них не сомневался в своем долге. Ни одна терция, ни один ряд, ни одна колонна, ни один человек.
Торстенссон разбросал их кишки по земле. Плевать.Они уже ходили через них. Торстенсон раскрасил землю их кровью. Плевать. Им доводилось умываться кровью раньше. Тостенссон разнёс их в пух и прах как никакой артиллерист в их суровом опыте. Плевать. Тилли их ещё никогда не подводил.
Многие из них были убийцами. Ворами и насильниками. Трусами — никто.
Разбитый шведский угол был уже перед ними. Подобно медведю, оставляя кровавый след, терции были готовы раздавить свою жертву.
Наконец-то!
— Папаша Тилли! — прорычали они — Дева Мария!
Но угол не был разбит. Больше не был. Горн — надёжный Горн, надежнейший Горн — перестроил линию ещё до получения королевского приказа. Теперь шведский левый фланг образовывал прочный угол построения. Имперская тяжелая кавалерия уже разбилась об эту балтийскую скалу. Терции накатились... и не добились большего.
Пика против пики, в этом католики были равны свои врагам. Но шведский король больше верил огневому превосходству чем холодной стали. Он изучил методы голландцев, и проверил их в Польше и России.
При Брейтенфельде, у шведо было большее соотношение мушкетов к пикам чем у их врага. И более важно — Густав-Адольф учил их сражаться в неглубоких построениях, по примеру голландцев. Мушкетеры Тилли стояли по тридцать рядов глубину. Большая их часть не могла выйти на линию огня. Мушкетёры Густава — не более чем шесть рядов — вполне достаточно, чтобы дать время на перезарядку, пока стреляет первый ряд.
Шведские пики удержали терции на время достаточное, для того чтобы начало сказывать шведское превосходство в огневой мощи. Люди Тилли были несгибаемы, но они не смогли прорвать шведскую линию. Они просто... погибали. А тем временем, король Швеции готовил им смертельный удар.
Тилли и его терции не могли поворачиваться, а вот Густав-Адольф — мог. И сделал это.
Глава 36
Король лично возглавил атаку вверх по склону, на имперские пушки:
— С нами Бог! — ревел он, саблей указывая вперёд своим всадникам.
За его спиной, Андерс Йонссон злобно вращал глазами. У Густава-Адольфа были с собой два колесцовых пистоля в ольстрах у седла. Но он никогда их в бою не использовал — утверждал, будто это оружие слишком неточно, но на этот счёт его телохранитель сомневался. Окороль очень трепетно относился к своей близорукости, и, по мнению Йонссона, его нежелание их использовать было обусловлено тем, что он не смог бы попасть в пресловутый сарай, широкую его стену.
Андерс пришпорил лошадь, дабы оказаться рядом с королём.
— Предпогается, что я должен охранять Ваше Величество, — рыкнул он — не наоборот.
— Достань лошадь побыстрее — ухмыльнулся в ответ Густав, и снова взмахнул саблей — С нами Бог!
За ними отозвались эхом смоландцы и ост-гёталандцы. А обеих сторон от них — финны уже обходили более медленных шведов — раздался леденящий кровь финский боевой клич.
