— Эй, служивые, — крикнул я сотникам, спускаясь по лестнице, — есть среди вас такие, что знатнее меня?
— Государь... — пробежал шепот по рядам поместных.
Надо сказать, что сегодня я против обыкновения нарядился не в обычные свои рейтарские латы, а в парадный доспех, подаренный мне после завершения Кальмарской войны датским королем Кристианом. Обильно украшенные золотой насечкой латы прямо говорят, что перед вами не кто попало, а целый герцог. Ну да, корона на шлеме — герцогская, с зубцами и земляничными листьями. Вот не озаботился прежде переделкой, да и как? Королевская теперь вроде не по чину, я же как-никак царь, а каким образом на нее шапку Мономаха пристроить... кстати, о шапке или точнее — венце. Он по идее сейчас у Владислава, вместе с другими регалиями, взятыми для венчания на царство. Я, конечно, наговорил перед боем Модзалевскому всякого вздора, типа нет мне до титулов никакого дела. Оно вроде так, а только пусть царскую регалию вернут. Историческая реликвия как-никак! Но это все дела будущего, а сейчас главное, что в этих доспехах меня хорошо видно, а в тонкостях европейской геральдики мои подданные не слишком-то разбираются.
— Коня мне!
Повинуясь приказу, рынды с податнями тут же подвели мне Алмаза и помогли взобраться в седло. Застоявшийся конь радостно забил копытом и сверкнул огненным глазом в сторону остальных представителей конского племени.
— Вот что, разлюбезные мои подданные. В бой вас поведу я. Бронь мою издалека видно, так что следите. Кто не оплошает — того пожалую, кто отстанет — не взыщите!
Не ожидавшие такого поворота поместные ошеломленно молчат, и только какой-то совсем молодой парень, в немного съехавшем набок шлеме, срываясь на дискант, восторженно орет:
— Веди, царь-батюшка, не оплошаем!
Его порыв тут же поддерживают остальные и дружно кричат не то "ура!", не то "многая лета!". Рынды и податни после последнего моего приключения в редуте стараются не спускать с царя глаз, тут же прыгают в седла и занимают места следом за мной. Снаряжены они как кирасиры, собственно, они и являются первой ротой кирасирского полка. Правда, сейчас со мной всего два десятка человек, но ребята храбрые, хоть и молодые. В крайнем справа узнаю Петьку Пожарского. Надо бы спросить, как отец, но раз его оставил — значит, жив. Велеть вернуться к нему сейчас все равно что нанести кровную обиду.
— Ну и вы не отставайте, — хмыкаю я и сжимаю ногами бока Алмаза.
Петровские ворота открываются с неприятным скрипом, и я, успев подумать, что на смазке воротные экономят, вихрем проношусь мимо них.
Тем временем рейтары и пехотинцы успели покончить с попавшими в западню гусарами и развернулись фронтом против несущихся на них панцирных и казаков. Последние, разумеется, не чета крылатым гусарам, но все равно противники опытные и искушенные в военном деле. Перезаряжать пистолеты и карабины некогда, но Никита успел перестроить своих ратников так, что впереди оказались бывшие до того задними шеренги, не успевшие расстрелять свои заряды. Снова гремят выстрелы, и почувствовавшие вкус победы рейтары бросаются на противника. Сабли со свистом пластают воздух и обрушиваются на врага, высекая искры из доспехов и кромсая незащищенную плоть. Там, где клинки не могут пробить железо лат, вступают в дело чеканы и шестоперы. Пусть их острые грани не всегда могут пробить крепкие кольчуги и кирасы, но под ударами трещат размозженные кости, и враги валятся из седел как подкошенные.
Вылетев из ворот, мы, не тратя времени на перестроение, рассыпаемся в лаву и с ходу врубаемся во вражеский строй. Мой Алмаз рвется вперед, и я перестаю его придерживать, рубя противников шпагой. Похоже, нам попалась казачья хоругвь, в которой мало у кого есть доспехи. Тяжелая кавалерийская шпага легко пронзает беззащитные тела, отрубает конечности и раскалывает черепа. Несколько раз противники кидаются на меня, но бдительные рынды не зевают и тут же приходят на помощь, отбивая их удары. Введя в бой три свежие сотни, я отбиваю очередную польскую атаку и, прорубившись сквозь атакующих, оказываюсь прямо перед Вельяминовым. Прошедший бой нелегко дался моему окольничему. Борода его растрепана, а богатые латы с отметинами вражеских сабель сплошь покрыты пороховой гарью и брызгами крови. В первый момент он вскидывает свой шестопер, но тут же узнав меня, в изумлении останавливается.
— Ты как здесь?.. — хрипит он.
— Стреляли, — усмехаюсь я в ответ и вкладываю шпагу в ножны.
— А Пожарский где?
— Живой, — машу я рукой, дескать, не спрашивай, не до того сейчас.
— Как же тебя Корнилий отпустил одного?
— А он не знает, — улыбаюсь в ответ своему ближнику и чешу латной перчаткой нестерпимо зудящую переносицу, измазав все лицо кровью.
— Я думал, ты сейчас с войсками уже польский лагерь штурмуешь.
— Как видишь — нет! Впрочем, там все готово, и необходимые распоряжения отданы. Так что давай поторопимся.
— Ага, вот ты и поторопись, тем более что тебя есть кому проводить. А я тут немного занят — вон видишь, ляхи разворачиваются.
Поляки и впрямь, приведя в порядок свой строй, готовились в очередной раз обрушиться на нас. Однако не успели они исполнить свое намерение, как в их шеренгах начались рваться бомбы, выпущенные из подтянутой к месту боя батареи. Опытным жолнежам пушечный обстрел был совершенно не в диковинку, и будь это обычные ядра, они бы выстояли. Но вот к тому, что вражеские снаряды будут с грохотом разрываться, убивая и калеча осколками всех вокруг и к тому же пугая лошадей, воины оказались не готовы.
— Черт бы побрал мекленбургского герцога и его вездесущую артиллерию! — зарычал Казановский.
— Надо отводить наши хоругви, пока у нас есть что отводить, — хмуро отозвался один из ротмистров. — Эдак они нас всех перебьют!
— И отдать им победу?
— Полноте, ваша милость, они и так уже победили. И ваше упорство приведет лишь к еще большим потерям.
— Но мы уничтожили их пехоту!
— Нет, ваша милость, мы разменяли две гусарские и две панцирные хоругви на пару их пеших. И герцог Ян с удовольствием повторит размен, благо пехоты у него много.
— Но мы не дали им прийти на помощь крепости!
— Помилуйте, ясновельможный пан, да это из Можайска к ним на помощь подошла кавалерия. Вы и впрямь до сих пор думаете, что там идет бой? Да мекленбургский дьявол смеется над нами и устроил одну из своих ловушек!
— Но что делать?
— Возвращаться, пока московиты и этот треклятый герцог не сообразили, что у вашей милости нет больше войск, и не уничтожили нас совсем!
— Но что я скажу королевичу и гетману?
— Вы скажете, что пришли им на помощь, потому что если я хоть что-то понимаю в военном деле, то московиты сейчас штурмуют наш лагерь!
— Матка Бозка!..
Запели трубы, и уцелевшие польские хоругви, четко развернувшись, двинулись прочь. Наши пушки послали им вдогонку еще пару бомб, но они лишь пришпорили своих коней и вышли из-под обстрела.
— Догнать! — загорелся взгляд у Вельяминова.
— Никита, стой! — осадил его я. — Успеешь еще своей дубиной помахать.
— Так это же не дубина, государь, — изумился тот.
— А что?
— Шестопер! Ты же сам мне его подарил...
— Ну вот видишь: раз я подарил, стало быть, мне виднее! Сказано тебе — дубина, значит, дубина. Распорядись лучше, чтобы пехота уцелевшая в Можайск шла, да раненых пусть не забудут. Бог не без милости, кто-нибудь да выживет. А поместных с собой возьмем, пригодятся, я чаю.
Выжившие в схватке солдаты тем временем приводили себя в порядок, перевязывали раны и собирали оружие. При этом многие поглядывали на меня, и лица их светлели. "Царь!.. — шептались они, — сам на выручку пришел, не бросил!" Не выдержав их взглядов, я отвернулся.
— Ты чего, — встревожился Вельяминов, — али вспомнил что?
— Ага, вспомнил, — мрачно пробурчал я в ответ, — вспомнил, что я их на верную смерть послал. А они на меня как на Спасителя смотрят!
— Ты царь, — пожал плечами не понявший моих переживаний Никита, — на тебя так и положено смотреть. А что смерть принимать, так это дело служивое.
Тем временем солдаты собрались и пошагали в сторону Петровских ворот. Мало кто из них был одет как положено — в кафтан и сапоги. Большинство, включая начальных людей, были в зипунах и поршнях. На пикинерах вместо кирас и морионов были в лучшем случае кольчуги и шишаки. Вместо протазанов — бердыши, вместо шпаг — сабли, да и те не слишком казистые. Лишь мушкеты у стрелков были новые, купленные в Европе. Мощные и дальнобойные, сегодня они многим из них спасли жизнь. Набирались в этот полк даточные люди из царских вотчин, по жребию. Большинство из них и обучить толком не успели. Только начальные люди назначались из отслуживших в немецких полках фон Гершова и Гротте. Но несмотря ни на что, они, встретившись с опытным врагом, не дрогнули, а дрались отчаянно и бесстрашно. Мне захотелось сказать им что-нибудь ободряющее. Но, против обыкновения, не нашлось слов, и я, молча развернув Алмаза, поскакал к мосту через Можайку.
Говоря, что раздал все необходимые распоряжения для боя, я совершенно не кривил душой. Чем хорош мой старый приятель Хайнц Гротте, так это тем, что умеет беспрекословно выполнять приказы. Сказано ему, чтобы оба немецких пехотных полка на рассвете построились и были готовы к наступлению, значит, они построятся и будут готовы. Вышедшие за линии редутов пехотные баталии ощетинились пиками, в промежутках между ними встали пушки, а фланги прикрыли драгуны Панина.
— Что это значит? — встревоженно спросил королевич у гетмана.
— Это значит, что ваш кузен желает боя.
— Но почему он не идет на выручку Пожарскому?
— А вы не догадываетесь?
— Но судя по всему, диверсия удалась, и в Можайске идет бой!
— Судя по чему?
— Как по чему? Был взрыв, проход свободен, внутри кремля звуки боя...
— Да? — Голос Ходкевича звучал издевательски. — Посмотрите внимательнее, мой принц. Проход действительно открыт, но ворота целы! Значит, московиты сами их открыли.
— Но хоругвь Ржевутского...
— Украшает собой склоны рва. Московиты знали, что они идут, и просто смели их с дороги залпами пушек.
— Но неужели всех...
— И еще ту хоругвь, что вы изволили послать на помощь первой.
— Но звучал сигнал!
— Он и сейчас звучит. Когда только охрипнет этот проклятый трубач!
— Не понимаю, чем ясновельможный пан гетман недоволен? — вмешался пришедший в себя Казановский-младший. — Затевая эту диверсию, мы хотели, чтобы герцог вышел из лагеря. Так он вышел!
— А я смотрю, вашей милости совсем не стыдно?
— Да помилуй бог, чего же мне стыдиться? Я придумал прекрасный план, и он полностью увенчался успехом! Дело за вами, пан Ходкевич, атакуйте неприятеля...
— Еще поучи меня, щенок! — взорвался гетман.
— Тише, панове, тише, — принялся успокаивать их не на шутку встревоженный Владислав. — Никому, кроме герцога Иоганна, наша распря радости не принесет! В самом деле, пан гетман, отчего бы нам их не атаковать?
— Если бы они шли к воротам кремля, я бы отдал приказ немедля. Однако они стоят совсем рядом с укреплениями и своей чертовой артиллерией. Ничего хорошего эта атака не принесет!
— Но ведь действительно — как будто слышатся звуки боя?
— Держу пари, что это герцог прихватил пана Мартина за шиворот и крепко держит!
— Вы думаете? — встревожился Адам, но обозленный Ходкевич оставил его вопрос без внимания.
— Что же делать? — повторил вопрос королевич.
— Ничего, — хмуро отозвался гетман, — если вашему кузену это угодно, так пусть атакует! Вот когда мы отобьем его приступ, тогда можно будет вывести конницу в поле. А до той поры я и пальцем не пошевелю. Хватит с нас авантюр!
Едва я вернулся в лагерь, как меня обступили командиры полков, бояре и прочие начальные люди и принялись поздравлять с "великим одолением супостата", благо о результатах боя у Петровских ворот всем было известно.
— Войска построены? — остановил я их восторги вопросом.
— Конечно, построены, государь! Все как ты велел.
— Я еще и атаковать велел при случае...
— Конечно, велел, кормилец! Сказывал, что как сигнал дашь, так сразу и в бой.
Крыть было нечем. Я действительно рассчитывал вернуться вовремя и действовать по обстановке, а вместо этого полетел впереди поместных на лихом коне.
— А что мы? — продолжали они хором. — Тебя-то нет, царь-батюшка, а вдруг ты передумал, или еще какая напасть?..
— То есть если бы ляхи налетели, покуда меня нет, так они бы всех порубили?
— Господь с тобой, надежа! Если бы они налетели, так уж мы бы им всыпали!
— Ага, кабы они нас догнали, так мы бы им дали... Ладно, чего уж там, пойдем посмотрим.
Впрочем, далеко идти было не нужно. С холма нашу линию видно как на ладони. Впереди стояли готовые к бою баталии немецких пехотинцев, в промежутках между которыми стали пушки, а фланги прикрыли драгуны Панина. Следом за ними встали стремянные стрельцы, а в промежутках между редутами — рейтары из числа не участвовавших в стычке у Петровских ворот. Кирасиры и пришедшие со мной поместные сотни оказались в резерве, а позиции в редутах заняли стрельцы из московских приказов. Поляки, если не считать нескольких небольших отрядов, гарцующих перед стенами Можайска, активности не проявляли.
— Вперед, — махнул я рукой, и полки пришли в движение.
Немецкая пехота, слаженно маршируя, пошла вперед. В такт их движению мерно колыхались пики, слабо трепыхались знамена, и тянуло дымком от фитилей мушкетов. Пройдя пару сотен шагов, они остановились и выровняли ряды. Пушкари, воспользовавшись остановкой, подтянули артиллерию. А рейтары Вельяминова вместе с присоединившимися к ним поместными перешли на левый фланг и встали перед стенами можайского кремля. Владислав с Ходкевичем хранили олимпийское спокойствие, и если бы за линией возов не виднелись многочисленные дымки, можно было подумать, что они вовсе игнорируют мою армию. Похоже, что теперь поляки решили "сыграть от обороны".
Новый "раунд" начали мои артиллеристы. Не опасаясь больше противодействия со стороны противника, они выкатили вперед свои орудия и принялись деловито расстреливать польско-литовский лагерь. Хотя пока огонь вели всего полтора десятка пушек, но натасканные Ван Дейком расчеты заряжали их с удивительной быстротой. К тому же не менее четверти посылаемых ими снарядов было бомбами, производившими в укреплениях противника страшные разрушения. Разбив один из возов, наши пушкари тут же переносили огонь на соседние, и вскоре в польской обороне появились довольно изрядные бреши.
Со стен Можайска за всеми этими событиями наблюдали трое французов. Еще совсем недавно они служили в войске королевича Владислава, но волею судьбы были вынуждены перейти на другую сторону и теперь, не без интереса, наблюдали за ходом сражения.
— Что скажете, месье де Мар, — обратился к товарищу по несчастью Безе, — похоже, артиллерия герцога Мекленбургского скоро сметет польский лагерь с лица земли!
Тот в ответ лишь тяжело вздохнул. В отличие от петардистов, он был взят в плен, а не перешел на сторону Иоганна Альбрехта добровольно, и его судьба была менее определенной. Узнав, что вместе с батареей захвачен командир всей польской артиллерии, герцог похвалил пленившего его командира русских драгун, сказал пару вежливых слов де Мару, дескать, весьма горд знакомством с таким искусным противником и был бы рад видеть его на своей службе, но так пока ничего и не предложил. Правда, в темнице его подобно польским пленникам не держали, но несколько охранников во главе с молодым человеком, носившим странное имя Первак, постоянно наблюдали за всеми тремя французами.
