За ночь горожане успели натащить к взбегам камней с бревнами, натопить котлы смолы и пополнить запасы ратников мунгальскими стрелами и дротиками, собранными большей частью с крыш и выдернутыми из стен истоб. Своя лучина, годная под наконечники, с тонкими стволами молодых деревьев под копья, давно закончились, а до леса и до реки с крепким камышом уже никто не решался добраться. По берегам и вдоль стен носились отряды ордынцев, не устававших завывать по звериному, пускавших тучи стрел с горящей берестой и паклей. Всем стало ясно, пришло время рубить домовины и готовиться к судьбине, надежда на избавление, не покидавшая козлян всю весну, уступила место душевной твердости и готовности отдать жизнь за дом и за свободу. Беспокойство вызывали лишь немощные старики, женщины и дети, которых успели не всех вывести за пределы города, но деды и бабки отказались покидать углы, они заготовили щепы, чтобы подпалить ее в нужный момент и сгореть вместе с добром. Женщины поголовно вошли в ряды защитников, кто трудился на подсобных работах, кто стоял на пряслах с луком и острым ножом, а дети постарше были при них. Монахи тоже сняли высокие клобуки с лентами, подпоясали рясы веревками и взяли в руки мечи, секиры и сулицы, цепочки их потянулись к взбегам в разных концах крепости, так-же поступили купцы и ремесленный люд. Никто не забыл про подземную пещеру, расчищенную монахами вместе с ратниками до выхода ее на поверность, но теперь оставление крепости без должного отпора врагу посчиталось бы позором, вот почему уход из родного дома был отложен на крайний случай, если он кому-то выпадет. И развязка не заставила себя ждать.

Утренняя заря окрасила в розовые тона край небосвода, чистого и голубого за много дней обстояния, выткала тонкими золотыми нитями на нем замысловатые узоры и начала бледнеть, уступая мощному напору утренних лучей, вырвавшихся из-за стены леса. Ночная прохлада пришла в движение, перемежаясь с теплыми потоками воздуха, заструившимися от начавших прогреваться стен и от воды, отразившей удар лучей. Вятка стоял на верхнем прясле проездной башни, он вдохнул полной грудью букет запахов, настоянный на цветах и травах, на лице расцвела радость от наступления нового дня и оттого, что уши пока не заложил назойливый свист ордынских стрел. Напружив молодое тело, требующее активной жизни, он легко взобрался на смотровую площадку под крышей, откуда посад и равнина по правому берегу Жиздры были как на ладони. Все пространство перед лесом было утыкано островерхими юртами, возле которых копошились ордынские всадники, готовясь начать очередной штурм стен крепости, между ними носились десятники и сотники, отдавая каркающие команды. К пологому холму сбоку равнины приближалась кучка конных мунгал со знаменосцами и телохранителями, их уже ждали шаманы, кривлявшиеся под перестуки бубнов.

— Сейчас этот, который в золотом шлеме, поведет рукой и заревут ихние дудки, захлебнутся свирели, и ринутся тьмы поганых по телам соплеменников к стенам нашего города, поплевал на руки сотский Званок, стоявший недалеко от тысяцкого, его супружница командовала на навершии смешанным отрядом из молодых баб и юнцов, не достигших четырнадцати весей. Он прищурил голубые глаза. — А вчерашней подмоги для Гуюковых отрядов пока не видать.

— Объявятся, никуда не денутся, — расправил плечи Вятка, он оглядел навершия по обе стороны от башни, проверяя, все ли ратники успели занять места. И снова повернулся к равнине, заметно меняясь в лице. — Жалко дружинников, сгубил себя Темрюк на той охоте, и других ратников увлек в самое пекло, никто не оторвался от своры нехристей.

Званок попробовал меч в ножнах на ход, затем подцепил лук, прислоненный к бревенчатой стене с бойницей посередине, и принялся насаживать стрелу на тетиву из подколенной жилы, взятой из оленьей туши. Вид у него был бесстрастным, лишь на высоких скулах танцевали без устали твердые желваки, выдавая истинное его состояние.

— Темрюк, Прокуда, Якуна, Бранок, Охрим, Звяга, Роботка — ратники как на подбор, с ними два моих брата и отец с братом супружницы. Все остались там.., — сотский с шумом соснул воздух сквозь зубы и метнул раскаленный взгляд на лагерь ордынцев. — Сейчас объявятся, никуда не денутся.

— Тако и есть, — машинально откликнулся Вятка, затем встряхнул головой. — Надо бы нам разузнать у святых отцов, все ли у них заготовлено, чтобы по случаю укрыться в подземной пещере и покинуть по ней город.

— Перво-наперво надо поквитаться с погаными, чтобы запомнили нас на века, а потом кто успеет нырнуть в монаший продух, тот и будет жить, — Званок примерил лук на плечевой размах. — Только я тебе, Вятка, так скажу, какая она будет эта жизнь под каблуком у нехристей, когда они на глазах у семеюшек станут насиловать матерей, жен али дочек, и кто опосля народится от такого насилия? Косоглазые да ноздрястые отродьи с задами ниже колен?

Вятка продолжал наблюдать за перемещениями вражеских полков, по щекам пробегали неясные тени, а молчаливого Званка на этот день будто прорвало:

— Сыновей они будут угонять в мунгальский полон, чтобы ихнюю работу исполняли на карачках, не поднимая головы, а когда вырастут, пошлют на нас войной. Половцы испокон веков так живут, забирают людей в полон и продают опосля как скотину, — он зажал стрелу между пальцами и со звоном спустил одну тетиву. — Тако и незрелые наши девы будут облизывать вонючие брюха ихних ханов и плодить воинов с кривыми ногами.

Вятка наконец оторвался от суеты ордынцев на равнине и коротко спросил:

— Ты подо что свои думы подводишь?

Званок пыхнул лицом и в упор уставился тысяцкому в зрачки, губы у него растянулись в белую нитку:

— А негоже мне жить под мунгалами и работать токмо на них, я вота Улябихин гонор терплю через то, что она баба и детей мне принесла.

— Вижу, — согласился Вятка.

Сотский приставил лук к стене:

— Дозволь собрать отряд, и ежели поганые ворвутся в крепость, драться с ними до конца.

— Ты сам видал, как они умеют драться, — попытался тысяцкий образумить близкого друга, с которым стоял плечом к плечу со дня обстояния. — Окружат ордой и постреляют как тех курей.

— В том-то и дело, что нас надо по первости взять в это кольцо, а опосля разделаться как с курами.

— А супружница что скажет? — не отставал ратник.

— С ней у нас все оговорено, она со мной.

Вятка задумчиво огладил бороду и надолго ушел в себя, видимо, его тоже не раз посещали подобные мысли, знал он и о настроении многих молодых ратников, не желавших в случае поражения подчиняться орде. Таков был характер народа, присоединившегося к основанному князьями из Великого Новгорода государству Русь последним из славянских племен. Но назвать окончательным присоединение было трудно, если славяне после принятия христианства киевским князем Владимиром поклонялись отцу небесному, сыну его Иисусу Христу и святому духу, и осеняли себя крестным знамением, то вятичи по прежнему признавали триединство богов Перуна, Сварога и Велеса, и креститься не желали, посещая капища с деревянными и каменными идолами. Это было одним из отличий народа среди родственных племен, кроме языка, быта и внешнего вида — вятичи говорили на своем диалекте, носили сапоги и шапки иного покроя и были высокими и широкими в плечах.

— Я сам думал о том, как бы подольше задержать нехристей, если они займут крепость, чтобы дать горожанам возможность убежать подалее, — наконец заговорил тысяцкий, он снова окинул Звягу внимательным взглядом, словно прикидывая что-то в уме. — Есть в рати охотники, взявшие на себя обет биться с мунгалами до последнего, сотни три ажник наберется, это почти половина всех воев при остром мече.

— Вота и славно, — встряхнул плечами сотский. — Смерть на миру за свою землю всегда была красна.

— Только помирать нам спешить не надо, я тоже решил уходить из города последним, но домовину на дух не переношу, — ухмыльнулся Вятка по дружески. — Если дойдет до крайностей, тогда сподобимся отбить натиск смалявых огаряней, а сами вильнем куницами в монаший продух.

Званок было замялся от такого исхода битвы с ордынцами, он не желал больше слышать о жизни под ними, но тысяцкий и здесь сказал веское слово:

— Ежели ратнику доведется принимать судьбину, то не в кровавой свалке, где человека убивают как скотину, а в чистом поле, когда можно поиграть силушкой богатырской, да навести на иноземцев страху, чтобы наскакивали они к нам и оглядывались через каждый конский вымах.

Званок упрямо выгнул шею, не переставая катать по высоким скулам тугие желваки, метелка льняных волос распушилась из-под шлема на плечо, забранное кольчугой с мелкими кольцами. Затем схватился за яблоко меча, выдвинул из ножен широкое светлое лезвие и с силой вогнал его обратно:

— Твоя правда, Вятка, в толкотне нам не проявить удаль богатырскую, а без нее среди истоб с плетнями не обойтись, — он потянулся рукой к усам и вдруг насторожился словно матерый выжлец, выследивший зверя, на переносице прорезались две продольные складки. Сотский ужал губы в куриную гузку и процедил сквозь зубы. — Я думал, что подмога этому Гуюке решила взять передых, а она вота, легка на помине.

Тысяцкий обернулся к Жиздре и забыл про все, руки у него сами потянулись к оружию, а ноги разошлись шире, он снова посмотрел на стены и вежи по обе стороны от проездной башни, на которых дружинники готовились отражать штурм, замечая каждую мелочь. Затем махнул ладонью сторожевому на смотровой площадке, чтобы тот подавал сигнал тревоги, и опять воззрился на равнину. Из леса вокруг города вырвались сразу из нескольких мест свежие сотни ордынцев с пиками наперевес и с луками, готовыми к стрельбе, они промчались по равнине, очищенной от потрепанных воинов Гуюк-хана, разбежавшихся на две стороны, и устремились к берегу реки с временными переправами. Многие заранее готовили бурдюки, надутые воздухом, чтобы одолеть реку вплавь, другие настраивались завертеть карусели из сотен воинов, поджигавших пучки бересты и сухой соломы под наконечниками стрел, чтобы послать их через стены. К воротам крепости с обеих сторон поползли по каткам стенобитные машины с мощными таранами на цепях, другие машины, более легкие окситанские требюше на деревянных колесах, покатились к местам в стене, полуразрушенным предыдущими наскоками и залатанным защитниками на скорую руку. Они были обвешаны деревянными щитами, нацепленными на них, за которыми прятались кроме обслуги лучники и копейщики. За визжащей тонкими голосами ордой, вооруженной с ног до головы, бежали спешенные кипчаки в кожаных доспехах с лестницами, укрюками и просто с арканами, закрученными в тугие круги. Открытое пространство вокруг Козельска было все заполнено скачущими на конях и бегущими людьми с большими головами и маленькими глазами, невысокими и темными ликом, отражающим только одно чувство — алчность. И если бы вятичи не обладали железным характером, вряд ли бы удалось им так долго продержаться на стенах. Первые стрелы просвистели над шлемами Вятки и Званка, заставив их пригнуться за дощатым барьером и переместиться в бойницу, ощетинившуюся калеными наконечниками с зазубринами. Ратники приготовились отражать очередной штурм, но теперь выражение лиц было куда сумрачнее. Заметив это, Вятка ухмыльнулся и зычно скомандовал:

— А ну, ратники-привратники, дружинники богатырские, не все-то вам сидеть на шеях простолюдинов, пришла пора отрабатывать свой хлеб, — он повернулся к Званку. — Беги одесную, там отныне будет твое место, а ты Селята, ступай шуйцей, твоя сторона луговая до вежи с сидельцами в ней тысяцкого Латыны. А я пойду готовить для охоты засадный полк, не ровен час, мунгальские пороки разобьют ворота или стену, их надо бы запалить.

— Запалим, тысяцкий, не сумлевайся, сколько мы их сожгли — одни обгорелые стояки вокруг города торчат, — отозвался за спиной кто-то из защитников. — Надо не выходить на охоту, а допустить пороки до ворот и облить с навершия бадьями горячей смолы, а потом пустить по ним огненные стрелы.

— Твоя правда, Мытера, так сожгли окситанскую машину с башни на напольной стороне, — согласился его товарищ, пристраивавший поудобнее колчан на поясе. — Надо намекнуть Елянке, чтобы она когда надо завернула с бадьями смолы и на наше прясло.

— Вота и славно, — встряхнулся тысяцкий. — А засадный полк все одно нужен, если поганые разобьют ворота и прорвутся к днешнему граду, он как раз ударит по ним с ихнего тыла.

— Не разобьют, — не согласились с ним вои. — А разобьют — тут все и полягут.

Осада крепости ордынцами набирала силу, свежие полки будто получили приказ — не отходить живыми от стен, и они лезли друг за другом, цепляясь за каждый выступ, стараясь ужаться в любую щель. Не хватало людей, чтобы поливать раскосых степняков расплавленной смолой и кипятком, забрасывать камнями и бревнами, рубить пальцы, успевшие ухватиться за доски навершия, и сносить головы тем, кто сумел взобраться наверх и завязать сечу на пряслах. Некоторые из нехристей прорвались до взбегов и даже скатились по ним внутрь крепости, стремясь достигнуть ворот и отодвинуть железные заворины, чтобы распахнуть, но там их ждали воротные в доспехах и с длинными прямыми мечами. Они подпускали ордынцев, размахивающих перед собой саблями, и опускали на их головы и плечи тяжкую полоску металла, заточенную с обоих концов, иногда разваливая шуструю фигуру надвое. Но на этот раз силы оказались неравными, то с одной стороны крепостных стен, то с другой раздавался тревожный крик о том, что ордынцы разрушили часть укрепления и скопом хлынули в разлом. Туда спешно направлялся засадный полк, и пока врагов изгоняли, возникала новая напасть, требующая ее неотложного решения. Воевода и оба тысяцких будто обросли крыльями, только Радыня был везде и сразу, а тысяцкие каждый на своем участке, расстоянием от одной воротной башни до другой. Они подавали команды зычными голосами, но чаще втирались в ряды воев и начинали творить оружием невиданные чудеса, от которых шалели как мунгалы, так и защитники. Горожане от мала до велика пришли к стенам, помогая ратникам кто чем мог, некоторые старики, распалившись, подбирали легкие мунгальские сабли и поднимались на прясла, встречая врагов на краю стен. Другие волокли по взбегам бревна и камни, чтобы обхватить их на полатях с разных сторон и вместе сбросить на головы штурмующих, зависших на лестницах и веревках. Им помогали бабы и малолетки от десяти до четырнадцати лет, порхавшие голубями между взрослыми и умиравшие от ран тоже по голубиному — молча. Так-же без жалоб закрывали навеки глаза бабы и молодые девки, не успевшие походить в невестах. Всюду слышался звон оружия, крики и визги вертлявых ордынцев, стоны раненных и хрипы умирающих, этот ратный гвалт затмевался гулом вечевого колокола на церкви Спаса на Яру и колокольным набатом со стороны церкви Параскевы Пятницы. На колокольнях этих церквей на большой высоте метались по узким звонницам два тощих монаха-звонаря и без устали раскачивали языки колоколов, помогая себе ступнями, к которым тоже были привязаны веревки. Ордынские стрелки не единожды пытались сбить их оттуда с помощью окситанских самострелов, установленных на верхних площадках стенобитных машин, но болты раз за разом пролетали мимо белых колонн колоколен, увенчанных пузатыми куполами с православными крестами наверху, или расшибались наконечниками о стены, сложенные из кирпича на растворе, замешанном на травах и сырых яйцах. И летели гулы со звонами, заполняя городские улицы и посадские районы, пронизывая пространства за дебрянские леса, соединявшиеся с дебрями полонян и дреговичей. Да некому было на них ответить, как некому было выслать на подмогу граду Козельску, столице уездного княжества, дружины со смелыми воями в доспехах с мечами, одинаковыми с ванзейскими. Все вокруг было погублено мунгальскими ордами, прополовшими северо-восточную Русь полчищами саранчи, проклюнувшейся в жарких мунгальских и кипчакских степях. Такие же у них были и повадки.