Так заманчивы были фантазии, что Эрвин прорисовывал их во всех деталях, вписывал в декорации. Он любил даже само здание Палаты. Дворец Пера и Меча — роскошный, утонченный, но чересчур янмэйский. Слишком тщательно просчитана каждая деталь, назойливо лезут изо всех щелей подтексты и намеки. Здание Палаты — другое дело. Грубоватая мириамская харизма, простодушное любование величием. Широченные гранитные ступени, пьедесталы с рычащими львами, колонны толще вековых дубов. Если окна — то в два человеческих роста, если кресло — то в десять футов высотою, если камин — то пасть дракона. Трибуны — небольшие осадные башни; библиотека — храм со стеллажами вместо фресок; трапезная — лес колонн, поляны со снедью. Кого-то подавляла бы громадность обстановки или смешила наивность архитекторов — кого-то, но не Эрвина. Для него простота декораций лишь подчеркивала изощренность политической игры, а огромное пространство гармонировало с величием ума. Палата должна была стать идеальным фоном для эрвинова взлета.
Строго говоря, судьба обманула его надежды: Эрвин так и не стал посланником отца в Палате. Он пришел сюда герцогом, фактическим правителем Империи и защитником Палаты как таковой. Не будь его — и Палаты уже бы не было.
— Доброго здравия, лорд-канцлер! Безмерно рады вам, лорд-канцлер! Для нас честь приветствовать вас...
Графы и герцоги кланялись ему, осыпали любезностями. Ни много, ни мало, первые люди всех земель. Нынче здесь на диво много высшей знати. В спокойные времена землеправители не ездят в Палату лично, а назначают представителями вассалов. Путешествие в столицу занимает много времени, а главные вопросы известны за полгода — достаточно времени все обдумать и дать вассалам точные инструкции. Иное дело — время потрясений, как теперь. Все меняется слишком быстро, вопросы в Палате велики и внезапны, личное присутствие лорда становится крайне важным. Потому от большинства земель прибыли сами правители.
От Ориджина — герцог Эрвин и граф Лиллидей.
От Южного Пути — герцог Морис Лабелин и маркиз Грейсенд.
От Нортвуда — два брата-медведя.
От Шиммери — король и принц.
От Дарквотера — королева с племянником.
От Мельниц — графы Фейрис и Миннис.
От Альмеры — герцогиня Аланис и граф Блэкмор.
Стоит ли говорить, насколько скандален этот набор? Братья Нортвуды не имеют законного права на власть, пока жив их отец. Старший и младший шиммерийцы соперничают меж собою. Леди Аланис ненавидит предавшего ее графа Блэкмора. Королева Дарквотера по причине болезни назначила своим голосом в Палате адмирала Фанно Грока — чужестранца, уроженца Фольты! А графство Рейс представляет ганта Гроза — грабитель и работорговец!
Если бы лишь одна или две земли прислали столь сомнительных делегатов, Палата с возмущением отвергла бы их. Но теперь каждый третий представитель был не безупречен — и это воспринималось не как их собственный изъян, а как черта нынешнего времени. Недавние потрясения всколыхнули все Империю, и отзвуки их проникли даже в Палату.
— Лорды Палаты! Сегодня мне выпала великая честь сказать вступительное слово перед началом заседания.
В прошлый раз, восходя на эту трибуну, Эрвин волновался так, что не чувствовал ног и чуть не грохнулся с последней ступени. То были открытые публичные дебаты, он выступал как свободный оратор, его слова не влияли ни на что. Но от волнения кишки сводило узлом, во рту пересохло, Эрвин смог говорить лишь тогда, когда нашел взглядом Нексию и получил в помощь самую нежную изо всех женских улыбок.
Сегодня от него зависело чертовски многое — и на душе было до странности спокойно. Это ведь слова — его родная стихия! Не мечи и доспехи, не змей-трава, не гниющие раны. Если уж с тем справился...
— Я хочу посвятить свою речь Прародителям. Пришло время, когда хаос вторгся в наш мир; когда перемены сыплются градом, и каждая несет опасность; когда шатаются незыблемые устои. Где нам искать опоры в такое время, как не в мудрости Праматерей? Вспомним же о ней.
Он сделал паузу, окидывая взглядом Палату. За непроницаемыми лицами лордов могли прятаться какие угодно чувства, но хотя бы малую признательность к Эрвину они должны испытывать: он обещал вернуть Палату — и сегодня Палата открыта.
— За годы правления владыки Телуриана, да будет он счастлив на Звезде, мы привыкли воспринимать прогресс как благо. Больше искры, больше света, больше тепла. Быстрые поезда, мощные цеха, умелые инженеры, всяческие полезные устройства от самострелов до самоваров. Конечно, мир сделался лучше с приходом этого. Но незаметно для нас — сперва слабо, потом сильнее — ростки прогресса стали ломать устои нашей жизни. Проверенные веками порядки, традиции, законы стали прогибаться под давлением перемен — и принесенного ими хаоса. Так дерево, растущее на крыше дома, разрушает его своими корнями.
Эрвин мельком глянул на кресла Праотцовской Церкви. Вот радовался бы Галлард Альмера, слушая его речь! Но приарх остался в Алеридане, Церковь Праотцов представляли два епископа.
— Грозным знамением, которое нельзя игнорировать, стало сожжение Эвергарда. Стрельба Перстами по людям, роспуск Палаты, установление деспотии. Сейчас я далек от того, чтобы осуждать лично владыку Адриана. Пускай боги судят его душу, а я говорю лишь о его поступках. Я говорю о том, что пора решить: оправдывает ли прогресс попрание вечных ценностей? Желаем ли мы расти, ломая собственный дом, подобно дереву на крыше? Или найдем такой путь прогресса, что ляжет в гармонии с законом Праматерей, и станем расти подобно умному ребенку — развивая свои силы, но впитывая мудрость отца? Милорды и миледи, я предлагаю посвятить теперешнее заседание Палаты сему нелегкому вопросу.
Он поклонился, и лорды Палаты ответили аплодисментами. Вот сейчас, — подумал Эрвин, — приятно было бы увидеть улыбку Нексии... Но Нексии нет, а Аланис ненавидит весь мир, сидя возле графа Блэкмора. Что ж, и без женских улыбок Эрвин знал, что выступил достойно.
— Благодарю за оказанную честь. С великой радостью уступаю трибуну ее величеству Минерве, Несущей Мир!
Он сошел по ступеням навстречу Мими, белой как мел. Поклонившись ей, шепнул:
— Не бойтесь, миледи, это всего лишь слова.
— Ах, конечно... — выдавила императрица и поплелась на трибуну, как висельник на эшафот. Казалось, ее вот-вот вывернет наизнанку.
То была идея Минервы — отдать первое слово Ориджину. "Милорд, спасите меня! Нет хуже напасти, чем говорить на публику! Я пробовала во время воинской присяги... тот стыд будет со мною всегда". Теперь, после вступительной речи Эрвина, ей оставалось лишь открыть заседание, ну и назвать своих представителей. Право держать имена представителей в тайне — привилегия Короны, такая же, как места в центре зала и влияние на первого секретаря.
— Милорды и миледи... — прокашляла Мими, взойдя на трибуну. Сбилась, судорожно сжала пальцы, будто ей не хватало для смелости Перчатки Янмэй. — Я приветствую вас... рада, что вы... добро пожаловать в Фаунтерру.
Эрвин не сдержал улыбку. Жемчужина красноречия!
— Я с гордостью и... трепетом открываю... объявляю заседание Палаты!
Лорды зааплодировали, Мими обрадовалась, что пытка окончена, и рванулась прочь с трибуны.
— Представители! — зашипел первый секретарь. — Назовите представителей, ваше величество!
— Ой!
Она взбежала обратно, уже красная от стыда.
— Простите, милорды... Умоляю о снисхождении, у меня так мало опыта... Я объявляю... назначаю представителями Короны... во-первых, себя.
"Ее величество Минерву", — прошептал секретарь, но опоздал с подсказкой.
— Ой... А вторым представителем станет... Ребекка Элеонора Агата, леди Литленд.
При этих словах Бекка Лошадница вошла в зал и заняла место подле минервиного. Эрвин хмыкнул. Ужасное выступление, но идея недурна. Мими доверяет лишь горстке людей, из коих одна Бекка достаточно высокородна, чтобы не позорить Палату своим присутствием. Никогда прежде Корона не делала своими представителями выходцев Великих Домов — это снизило бы влияние Короны и излишне усилило данный Дом. Но Литленды сейчас слабы, потому примут должность Бекки не как инструмент для своих амбиций, а как милость владычицы. Это гарантирует лояльность не только самой Бекки, но и двух представителей Дома Литленд. Одно назначение — три голоса.
— Вот, — непонятно зачем сказала Мими. — Теперь заседание открыто. Милорды... можно начинать.
Она сползла на свое место и стала запивать позор водою (или не водою — кто знает). Заседание началось.
Традиционно первая часть дня посвящалась постановке вопросов. На черной доске у входа в зал первый секретарь Палаты мелом выводил список вопросов, поставленных на сегодня. В Фаунтерре все замешано на традициях — эта пришла из незапамятных времен, когда двери Палаты открывались прямо на улицу, и любой прохожий, прочтя список вопросов, мог свободно зайти послушать обсуждения. Говорят, в эпоху Праотцов все жители Фаунтерры были грамотны. Золотое время!..
Сегодня в списке имелось лишь три записи. Никто из лордов не спешил выступить в первый день — осмотрительно было сперва послушать выступления владычицы и лорда-канцлера, увидеть реакцию Палаты, а уж затем поднимать собственные вопросы. Потому двумя из трех имен в списке были "герцог Э.С.Д. Ориджин" и "Е.И.В. Минерва".
— Ради мудрости Палаты, предоставляем слово его светлости герцогу Ориджину! — объявил первый секретарь.
Еще одна традиция: залог мудрого решения якобы в том, чтобы каждый голос был услышан. Когда кого-либо приглашают на трибуну, говорят: "Ради мудрости Палаты...". Первый секретарь не просто кланяется оратору, а склоняет голову пред общей мудростью тридцати двух лордов-представителей.
Эрвин вновь поднялся на трибуну, невольно задавшись вопросом: зачем она все же такая высоченная? Дань мириамскому гигантизму или циничный намек: кого не носят ноги, тому и говорить не стоит?
— Милорды и миледи, мой вопрос в одночасье и прост, и сложен. Прост потому, что я призываю обсудить уже случившееся, нам не придется принимать решений о будущем, а только дать оценку прошлым событиям. Сложен потому, что события эти весьма неоднозначны. Я говорю о том, что с легкой руки певцов зовется Северною Вспышкой — о моем мятеже.
Палата притихла, стал слышен каждый шепоток. Эрвин сумел удивить лордов. От него ждали молчания о прошлом, попыток напустить тумана, похоронить в забвении — чего угодно, но не рубящего слова "мятеж".
— Господа, я не вижу смысла в лицемерии. Говоря о прошлом, всегда нужно быть честными с собою. Я начал войну, имея целью свергнуть владыку Адриана. Это зовется мятежом против Короны и считается одним из самых тяжких преступлений для дворянина. Но вам известно также и то, какие события побудили меня к мятежу. Кощунственное применение Перстов, попрание законов Праотца Вильгельма, жестокая расправа с гарнизоном Эвергарда, наконец, роспуск Палаты и установление единоличной тирании. Я верю, что святой долг Великих Домов — остановить владыку, вставшего на этот путь. Однако и сам я уподоблюсь тирану, если позволю себе единолично решать, достоин ли власти тот или иной император. Милорды и миледи, я поднял данный вопрос с тем, чтобы вы открыто и привселюдно одобрили либо осудили мои действия. Я прошу Палату признать верным либо неверным мое решение свергнуть Адриана.
Он спустился с трибуны, оставив лордов Палаты в глубокой задумчивости. До сих пор Северная Вспышка являлась личной инициативой Эрвина, сейчас лордам предлагалось разделить с ним ответственность. Согласиться — значит, одобрить взлет Эрвина и легализовать его огромную власть. Воспротивиться — не только нажить влиятельного врага, но и прослыть идиотом. Палата осуждает человека, спасшего Палату, — не абсурд ли?
Первый секретарь задал стандартный вопрос:
— Желает ли кто-либо из досточтимых лордов высказаться?
Без заминки подняла флажок мать Корделия — представительница Праматеринской Церкви.
— Лорд Эрвин София Джессика нарушил человеческий закон, но защитил законы богов. Всякому истинно верующему очевидно: лорд Эрвин совершил правильный выбор. Церковь Праматерей благословляет его.
Сразу же поднял флажок и блэкморский епископ — представитель Праотеческой ветви.
— Помимо мятежа северян, боги являли владыке Адриану и другие грозные знамения: Фаунтерра была взята без боя, достояние Династии исчезло, а поезд императора рухнул с моста. Кто с помощью веры видит суть вещей, тот знает: боги не одобрили тирании Адриана, его еретических опытов с Предметами и дерзкого желания перекроить весь мир, как портной кроит платье. Церковь Праотцов благословляет поступок лорда Эрвина.
Напряжение в Палате несколько спало. Обе ветви Церкви высказались единодушно, теперь ожидалось лишь слово императрицы. Эрвин наперед обсуждал с Минервой этот момент. Для нее публичное одобрение мятежа — читай, осуждение Адриана — было горькой пилюлей. Эрвин убедил ее, что иначе никак нельзя, без согласия Палаты все их правление напоминает заговор. Но сама Минерва наотрез отказалась одобрить мятеж. Она ограничилась словами:
— Милорды и миледи, простите мою неопытность. Данный вопрос слишком сложен и драматичен. Я положусь на мнение тех, кто видел больше моего.
Владычица не высказалась против, и дело было решено. Несколько лордов (принц Гектор, младший Фарвей, посланник Шейланда) произнесли речи в пользу мятежа — очевидно, просто затем, чтобы заслужить симпатии Эрвина. Противники Северной Вспышки если и имелись в зале, то предпочли промолчать.
Первый секретарь спросил:
— Считают ли лорды данный вопрос достойным голосования?
Палата зашуршала, поднимая флажки.
— Готовы ли досточтимые лорды проголосовать сегодня?
Поскольку все выступления были единодушны, секретарь имел право назначить быстрое голосование, без четырехдневной задержки. Ответом ему были две дюжины синих флажков.
— Голосование назначено на четвертый час по полудни, — сообщил секретарь и сделал отметку в протоколе.
Альтесса не воплотилась целиком, возникли только ее губы и шепнули Эрвину на ухо:
— Занятный ход, но этого недостаточно, ты же понимаешь. Думай, милый. Думай еще...
С того края зала, где расположились западники, послышался грубый голос:
— Я тоже скажу слово.
— Милорд, прошу прощения, время высказываний уже...
Минерва сделала знак секретарю, и он изменил мнение:
— Во имя мудрости Палаты, слово дается ганте Грозе.
Пока степняк шел к трибуне, его сапоги звенели шпорами. Дети Степи не снимают шпор на переговорах. И кто осудит их после того, как Моран чудом ускакал живым от Литлендов?
Ганта Гроза взошел на место оратора — тот самый ганта, что неделей раньше хотел продырявить Эрвина метательными ножами. Эрвин ждал от него простодушного грубого выпада, но Гроза поступил иначе.
— Как я понял, тут все решили прославить Ориджина. Голосовать будем, что северянин — герой. Верно? Тогда мы тоже герои. Всадники Степи тоже бились против тирана и даже скрестили мечи с ним самим, а Ориджин — нет. Если слава северянину, то тем больше слава Степи!
