Свидетель Канона

Немного же уцелело от меня тогдашнего... Вон, уже и смеюсь так, что Киришима пугается.

Кстати, Киришима сейчас на внешнем рейде. Насколько я, опять же, понял — она мой здешний куратор. А то меня, оказывается, даже Туман теперь не признает за своего. Так что приставлена специальная сотрудница. Чтобы я еще кого-нибудь не погладил против шерсти чисто от непонимания местных реалий.

С одной стороны, грамотно.

С другой — что я им, шестилетний?

Олень...

Аватара Дзуйкаку — симпатичная малявка с удочкой в два своих роста — сидит на желтом стульчике, оттеняющем ее пухлую синюю курточку. Чистит рыбу, что я подаю, и между делом выспрашивает, как я сквозь время ломился, да сильно ли на вековых рубежах подбрасывало.

Аватара Киришимы тоже рядом сидит, но не рыбу чистит, а что-то в блокноте царапает.

— Опер сказал — писать про всех?

— Для сестры новые слова собираю. Ты не смущайся, я не в смысле мата. Просто ты порой такое ляпнешь... Чудное. Нездешнее. И вообще, тебе жалко, что ли?

Умильную мордочку аватара линейного крейсера складывает с трудом. Не Симакадзе, совсем. Как там, опять же, у Великих Древних? "Роттенфюрер, аппарат для изучения мне!" И бормашина такая : вж-ж-ж-ж-ж-ж!" Вот в этой роли Киришиму представить легко.

— Ну, для Харуны не жалко.

— Не отвлекайся, — шелестит маленький доктор. — Давай посмотрим схему. Вот...

На голограмме связей теперь все просто и ясно. Как же я раньше не сообразил! Залил бы ту мегатонну с третью не абстрактно, а в раскладочку, пятый узел, седьмой — и проблема бы сама исчезла... Безо всей это колбасы по мирам с временами.

Только я тогда в схемах разбирался меньше, чем свинья в апельсинах. Только мое устройство для трансляции энергии не лазерный скальпель, а вроде той заточенной щепки. Чтобы ей правильно трахеотомию сделать, мастер-хирург нужен, доктор от бога.

Черт, стыдно-то как перед малявкой...

Олень!

И тут, мало мне неловкости, трель звонка. И сразу голограмма на песке: тяжелый крейсер Могами.

— Привет, Дзу! О, Киришима, и ты здесь... А чем это ты занимаешься?

Дзуйкаку с мысли не сбилась: что для КШиПа лишний поток. Выделила часть внимания Могами, а частью продолжила показывать на голограмме:

— Смотри. Ты дернул слишком резко и сильно, тут мягче надо. Вот как я сделаю, внимательно смотри. Даешь разрешение?

— Разрешение дано.

— Принято. Изменение нити шесть-ар...

— ... Квантовой фи-и-и-изикой? — голограмма Могами подпрыгнула изящно, не отличимо от живой. — Вот как это сейчас называется, да?

Видимо, линейный крейсер ответила тяжелому крейсеру на всю разницу в килотоннах, потому что Могами быстро сдала назад:

— Ладно, мешать не стану.

Но связь не выключила. Вроде как забыла:

— Атаго! Ты сейчас умрешь! Ты там стоишь? Сядь! Представляешь, Киришима...

— ... Как! Она всех опередила? Вот хитрая жопа!

— Ну быстрый линкор, ха-ха. Я ей зеленое приглашение пошлю...

— ... Но ее гербовый цвет лиловый, нет? Или она любит зеленое?

— Нет, просто она жаба! Оторвала парня и не делится!

Дзуйкаку махнула ручкой, и голограмма пропала вместе с голосами.

— Теперь смотри, — тихо, напряженно сказала маленькая аватара. — Я все подготовила. Но точку сборки должен закрепить источник возмущения. В данном случае это ты и есть. Надо зафиксировать именно наш вариант событий. Как у Шредингера, понял? Пора открыть ящик и посмотреть, жив там наш кот, или уже все.

— Аналогию понял. А как это физически выглядит?

— Очень просто. Вот учебник истории, ты же его боялся читать все это время.

— Да.

— Правильно боялся. Пока я сеть не почистила, ты бы в нем такого начитался... Но теперь можно. Давай, замыкай круг.

Маленькая хозяйка большой палубы подала мне обыкновенную книжку в темном переплете; двигая руками, словно сквозь плотную воду, книжку я взял.

Открыл.

И тут же пространство словно бы зазвенело вокруг.

* * *

Пространство словно бы зазвенело вокруг. Исчез остров и серьезная маленькая Дзуйкаку, исчез ее стульчик, удочка, коробочка с блеснами; вокруг пульсировала сеть огненных нитей, то заполняя сразу весь объем — не умея его измерить или назвать, я чувствовал каждый удар сетью в невидимые границы ударом исполинского сердца.

Под ногами приглашающе развернулась неширокая белая дорожка, и я сделал шаг, и нити сомкнулись за мной.

Короткий путь пройдя до середины, я очутился в огненном лесу. Мировые линии всех цветов струились вокруг, свивались, танцевали спиралями и кольцами; я наблюдал, как прерываются нити, и подбирал слова, и тут вспомнил, что Мойр уже описал Гомер — и понял, что Гомер тоже однажды стоял так, среди бешеной пляски событий и судеб. Подумав о судьбе, я увидел собственных предков — от холодных камней постледниковой равнины — и потомков, до теряющейся в ветвлениях планеты-воды, планеты-снежка, просто Земли.

Нити пригибались и возносились во всеобъемлющем ритме, я воочию наблюдал потоки энергий жизни и смерти — но "Создания Света, создания Тьмы" уже написал Желязны. Видел я и гад морских подводный ход, и дольней розы прозябанье — но и об этом уже сказал великий древний, и я теперь знал, что раз в жизни он тоже стоял в сердце мирового урагана; и я понимал теперь, откуда приходят образы с метафорами, где у них гнездо, где их запасено на все время существования мира...

Кончатся образы — кончится мир, ибо тогда уже ничего воплотиться не сможет; но и про Рагнарек тоже кто-то успел сказать! В смысле, что Рагнарек никто не отменял. Вон плывет Нагльфар, корабль мертвецов, но плыть ему еще и плыть, как электрону внутри атома, в неголономном пространстве или как леснику в буреломе, когда продвижение в нужную сторону на пять метров стоит полутора километров обходов и перелазов...

И я понял: с этого склада ничего не украдешь, здесь только оставляют. Верховный бог викингов оставил глаз, Гомер оставил оба, Прометей расплатился печенью, что отдать мне?

Снова ударило гигантское сердце. Ветки прошлого бросились на меня вперемежку с будущим, со всех сторон, сплетаясь жгутом, стоцветным поясом.

Первая ветка — одна тысяча сто сорок девятый год. Битва всех с каждым за право только существовать, пусть хоть коряво и некрасиво, лишь бы жить! Здесь образовалась Русь Докаменная, или Русь Волжская, но потом всех завоевали тюрки-Тимуриды. Насколько я видел в цветном поясе, примерно с тысяча шестисотого года, со взятием Константинополя, история вернулась на главную последовательность. Осталось от ветки русское княжество в Херсонесе, обломки.

Вторая ветка — одна тысяча сто девяносто четвертый год. Вспыхнул и охватил сердце континента, Среднюю Азию, вольный Самарканд. Простоял он триста лет, после чего пал под ударами Тимуридов, и снова история вернулась к привычному мне с детства пути. От второй ветки осталась Чагатайская Республика в учебниках, да сборник законов Шариата, законов куда более практичных и гуманных, чем в моей исходной реальности. Здесь уже не спрашивали — жить или умереть, здесь уже всем хватало хотя бы еды.

Третья ветка, одна тысяча четыреста девятнадцатый год. Европу, а потом и Америку, сковал железный порядок ордена Тамплиеров, зародившегося на второй ветке, как христианский противовес мощи вольного Самарканда. Тут впервые проявилась связь между ветками, но как! Жанна Д'Арк в своем селении, посвященному Господину Реми — Доминус Реми, на латыни, а на галльском попросту Домреми — нашла и вынула из алтаря колдовской меч храмовников, добытый на ночной парижской улице шевалье де Баатцем, далеким предком того самого Д'Артаньяна. Убедившись, что сила в правде, Жанна возглавила громадное крестьянское восстание, создавшее в Париже первую буржуазную республику, по образу и подобию вольного Самарканда. С мечом Жанна советовалась чаще, чем с мужем, за что и прозвали ее Девственницей. В более грубом варианте — девкой, которая спит с мечом, и пронзить которую можно только мечом же. Но вот за такое оскорбление уже вырывали язык.

Сплетение веток все усложнялось; но здесь, внутри всего, я видел и понимал каждую мелочь, на которой только желал сфокусироваться. Итак, через полтора века потомки Галльской Народоправии биологическим оружием почти покорили орденское государство и начали осваивать Америку, и только с этого момента история вернулась на более-менее привычную мне последовательность с открытием Америки, потом и вообще открытием Европой остального мира.

Но с каждой веткой изменения множились. Так, из третьей ветки в общую копилку попали развитые карантинные правила, мощная гигиена задолго до венского непризнанного доктора. А еще героическая поэзия эпохи Жанны, а еще движение: "Жанна должна умереть", потому что ее именем якобы прикрывалось грязное завоевание Америки оспой и холерой. Ну и сама Америка сделалась франкоговорящая. Идальго и джентльменам там не осталось почти ничего.

Четвертая ветка обрушилась черно-зеленым градом. В четких решетках, в законах Пяти Приоратов цветом папоротника в июньской ночной чаще вспыхивал неяркий свет любви — любви как понятия, невысказываемого словами; тут я понял, что пытались выразить все поэты-лирики, и что видели они хотя бы раз в жизни, "очутившись в сумрачном лесу", и что ничего внятного тут не скажешь, а просто вынесешь ощущение; все с тобой произошло не зря и не даром, а во имя этого вот, осязаемого и вечного; жаль только, что невыражаемого словами...

Четвертая ветка — накануне Колумба, одна тысяча четыреста девяносто первый год. Она уже напрямую следовала из третьей ветки, а та из второй, когда Орден Рыцарей Храма перебрался в Америку, уходя от преследований авиньонского папы и Железного Короля, Филлипа французского, четвертого этого имени.

На четвертой ветке возникла громадная империя Пяти Приоратов, с великолепной для того времени наукой. Например, для почтовой связи через необозримые просторы между Тихим Океаном и Атлантикой, храмовники оставленный мной планер снабдили мотором. Логично: с хорошим мотором и ворота полетят. Однако, по слабости механической технологии, получилось у них, что единственный реалистичный двигатель — реактивный, там никаких вращающихся деталей нет, особенная точность не нужна. Собственно, я им из этих соображений технологию ракетных ускорителей и оставлял. Но...

Но, намучившись с одноразовыми ракетами, в четвертой ветке храмовники вместо поклонения Бафомету и банкирства изыскивали многоразовый реактивный мотор. Единственно возможным показался им двигатель испарительный: для всего остального требовались очень уж термостойкие стали. Что ж, книжники и философы, ведомые, ясное дело, лично господом богом, подобрали подходящее рабочее тело.

Ртуть.

Ага, вот и я вздрогнул.

Температура кипения ртути — хоть руками грей. Плотность рабочего тела больше, чем у стали, значит, и отдача хорошая. Парообразование начинается почти сразу, давление от нагрева зависит плавно, аккуратно, никаких тебе рывков тяги. В общем, идеал. Ну, если не считать, что пары ртути ядовиты, как мало что.

Зато простота конструкции, зато грей чем угодно, хоть маслом, хоть спиртом, зато плавно регулируется тяга, а уж весовая отдача!

Ртуть в товарных количествах нашли у ацтеков. Те лечили кишечную непроходимость очень просто и своеобразно: полстакана ртути перорально. Не смажется, так протолкнется. Плотность огромная, все равно, что полстакана холодного чугуния выпить.

И полетели над просторами Пяти Приоратов ртутно-реактивные самолеты, но на том сюрпризы не закончились. Сумрачный орденский гений, предтеча Фоккеров и Мессершмидтов, исследовал и другие пути. Например, парение над морем на манер альбатроса, непосредственно над гребнем волны. Океанская волна, кто видел, здоровенная, как дюна или холм. И над зыбью всегда найдется поток обтекания. Научишься его седлать — лети перед волной на высоте, достаточной для того, чтобы вовремя перескочить на другую волну. Если птица может, пилоты школы Гурона тем паче смогут!

Оба типа леталок производила всемирно известная фирма "Зеленый крокодил", прославив свой тотем на века. Знаменитая шутка, что-де: "крокодилы летают, но только низенько-низенько" пошла именно отсюда. И позже боевые вертолеты назвали именно "крокодилами"; слово "зеленый" отвалилось с течением времени, ибо язык вообще стремится к экономии.

Далее империя Пяти Приоратов распалась на куски почти по сценарию распада СССР. Только пост-орденские королевства остались повязаны общей экономикой теснее, чем СНГ, и Америка в той ветке считалась довольно хорошей страной для жизни.

А еще в четвертой ветке никакие идеи — ни социалистические, ни фашистские — не мыслились вне ордена, вне организации. Так что орденов наплодилось едва ли не больше, чем сейчас вокруг меня пляшет мировых нитей. Один из них, орден коммунистов, принял себе гербовым цветом красный, в честь первооснователей.

Снова гулко ударило сердце мира, снова плеснуло тканью событий, но сейчас я уже более-менее сориентировался, и даже различал в цветном хороводе мелкие крупинки шуток:

— Царь морской, а Безумный Маркс выйдет?

— Нет, промышленный пролетариат еще не оформился.

— А скиньте "Капитал"!

Вплелась четвертая ветка в мою личность, канула в стоцветном жгуте, а осталась от ветки собственно орденская организация, да еще культ дисциплины в любой партии и любом деле.

Пятая ветка, одна тысяча девятьсот четырнадцатый, от исходного мира отличалась, на первый взгляд, мало. Точные уколы спецслужб в нужные места, и вот результат: герцог Фердинанд прожил отведенный судьбой срок, а вместо Первой Мировой раскалился и заплевал всю Европу кровью Балканский Котел. Неслась цветная нить, брызгала на изгибах алыми искрами, видел я результат — всего лишь чуть менее смертельный, чем в моей исходной реальности, но и на том спасибо. Великобритания не распалась, революций не случилось. Случилась Балканская ССР.

Зато Мировая Война — здесь Первая — началась Японией в союзе с Российской Империей. После всепланетарной мясорубки обе империи сравнительно мирно трансформировались в конституционные монархии. Мирно по двум причинам. Во-первых, перед глазами маячил Балканский Котел, и никто не хотел себе такого. Во-вторых, все революционеры охотно уезжали в Африку, до которой великие державы дотягивались разве что криком.

Правда, уже в шестидесятые годы революционеры с опытом наперевес поперли из Африки обратно. Поэтому Советский Союз на пятой ветке создался, как у нас, кровавой революцией из Российской Империи. А гражданская война шла сразу на танках. И коммунизм оказался намного яростнее, потому что многие вещи успели обкатать на Балканской ССР и на той же Африке. С другой стороны, это позволило обойти самые очевидные грабли, вроде той же кровавой коллективизации.

Сразу же стартовала космическая гонка. Советский Союз ее не выиграл, но соперники его к восьмидесятому году и вовсе попросту рассыпались на мозаику классических "десятимиллионных" евронаций. Дальше пятая ветка повернула далеко в сторону, и я потерял ее из виду. На память остался в копилке космос, очень сильный космос, ну и обеспечивающая его приличная наука.