А вот это сложно было определить.
Софья была слишком личностью, чтобы просто быть красивой или смазливой.
— Собираюсь.
— Смотреть, как казнят триста человек...
— Триста четыре человека. И?
— Соня, ты же душу свою навсегда загубишь.
Темные глаза еще чуть посветлели.
— Ты не поверишь, Федя, но я это знаю. А у меня есть выбор? Если сейчас я отпущу тех, кто хотел нас всех вырезать, они ведь вернутся. С саблями вернутся — и ты одним из первых на них повиснешь. А если Лешка вернется? Я должна эту ношу на его плечи перевалить? Самой чистенькой остаться, а ты, братец, пожалуй, кричи по ночам от кошмаров, кусай подушку, проклинай себя... это я брату отдать должна?!
Федор даже шаг назад сделал. Оправданий он ожидал, объяснений, но чтобы его же и атаковали?
— Сонь, ну прости...
— Ты за них просить пришел? Поди, вон, к царевне Анне! Она уж который день у Афанасия сидит, молится... Они его хотели с крыльца скинуть, чтобы толпа разорвала. Не успели, так это не их вина, это их Патрик останавливал! Ежи со всех ног сюда летел, земли не чуял... Ты за них просить будешь?
Царевич посмотрел на Софью.
— Соня, а как ты потом с этим жить будешь?
— Выживу.
— Соня...
— Феденька... — Софья смотрела такими злыми глазами, что царевич даже назад шарахнулся. — Почему бы тебе не пойти сейчас в пыточную и не послушать, что должны были сделать с тобой, Катенькой, Машей, Ванечкой, Володей? А вот как послушаешь, почитаешь — так и...
— но ведь есть же кто-то, кто был обманут?!
— Немного, но есть. И что?
— И завтра ты их тоже казнишь?
— А на кой черт мне те, кто своим умом жить не может? Бороды отрастили, а с мозгами проблема?! Не выращиваются?!
— Тебя народ проклянет.
— Так то меня, не тебя ж...
— Соня...
Софья вздохнула. Потерла лоб. И верно, кое-кого она бы помиловала. Пинка под копчик — и проваливай, дурак, но не в Москве ж их оставлять!? Нет уж, кто на власть покушался, исчезнуть должен! Обязан!
— А сослать их нельзя? — царевич словно мысль прочел.
— Можно-то, можно, да сложно. Знают, кто, знают, что... я сейчас не могу быть милосердной, Федя, иначе при следующем бунте нас просто сметут. Эти же и придут с копьями...
— А ежели...
Идею Софья выслушала со вниманием. Покачала головой, но потом смягчилась.
— Хочешь? Сам и пробуй. Сейчас прикину... но учти, многих я тебе не отдам. Сейчас выберу тех, кто сможет пользу принести. Кто сможет за тридевять земель пойти и их освоить. Да, и не слишком запачкался. Чтобы пахать быки нужны, то верно.
— Иногда мне кажется, что ты не человек, — Федор даже поежился. Софья смерила его насмешливым взглядом.
— Болван ты, братец. На то я и такая, чтобы ты в людскую доброту верил. Оно куда как легко за спиной у старших и сильных. А ты вот в жизни попробуй...
И Федор подумал, что она в чем-то права. Легко быть добрым за чужой счет. А вот так, как сестре? А Алексей, когда приедет?
Нет уж!
Никогда и ни за что не хотел бы он себе короны. Не вынесет.
Сломается.
* * *
Болотная площадь бурлила. От народу было черно и темно. Сновали разносчики, продавая пироги, покрикивали продавцы кваса и сбитня, скользили в толпе карманники...
На площади возвышались два десятка эшафотов — и палачи ждали. Ухмылялись.
Туман лениво скользил между людьми, касался лиц холодными пальцами, словно злорадствовал...
Отдельной группой собрались родственники казнимых — все, как один, в простых белых рубахах... еще хоть раз попробовать умолять царевну.
Да, именно царевну.
— Ой, Луша, ужас-то какой...
Лукерья прищурилась на подругу.
— Мотря, не след бы тебе сюда идти. Не праздна ведь...
— Да срок-то ранний. А событие какое! Говорят, царевна смертью лютой приказала тысячу людей сказнить!
— Пару сотен, не более. Да и не просто людей — тех, кто бунтовать задумал.
— Так бунта ж не было...
— Так это потому, что царевна вовремя в Москву успела.
Лукерья говорила хорошие и правильные слова, а пальцы нервно перебирали кончик косы. М-да... вот ежели бунт начался бы, ежели остановить его не удалось бы, тогда — да! Тогда все бы царевну поняли. А сейчас...
Народ шептался — и шептался нехорошо. Все чаще слышалось 'кровавая царевна'. И переломить это мнение никак не получалось.
Луша честно донесла о том в Кремль, девочкам, но... что-то сделает царевна? Что тут вообще можно сделать? Хотя это же государыня Софья! Она обязательно что-нибудь придумает.
Но вот толпа заволновалась.
— Едет! Едет!!!
И верно, к Болоту двигался легкий открытый возок, в котором сидела царевна Софья. Без платка, с простым золотым венцом на голове, в алом платье, она смотрела прямо пред собой, холодно и надменно.
Темная коса змеей стекала по яркому шелку. Венец поблескивал алыми камнями.
За ней ехали конники, шли обережные стрельцы...
Других Романовых в возке не было.
— Милославское семя, — прошипел кто-то в толпе.
Царевна спокойно вышла из возка, который остановился рядом с самой высокой платформой, простучала каблучками сафьяновых сапожек по ступенькам, развернулась к народу.
— Слышите ли меня, люди добрые!?
Голос был звонким и отчетливым. И народ замер, стараясь не потерять ни единого слова. Тем временем всадники окружали помост.
— Сегодня за попытку бунтовать, за умышление на жизнь царской семьи, будут казнены триста четыре человека. Для каждого будет оглашена вина его и приговор. Судите сами, сколь справедливо это.
И замолчала, опустилась в заранее приготовленное кресло, положила руки на подлокотники и замерла ледяной статуей. Стрельчихи качнулись вперед, в ноги броситься, умолить, но замерли, потому что на площадь принялись въезжать телеги.
Одна, две... пятнадцать, двадцать... и в каждой — люди. Все простоволосые, также в белых рубахах, в цепях, со свечами в руках — Софья не собиралась давать кому-то возможность сбежать.
Палачи приготовились. Родные и близкие бросились к своим, осеклись, натолкнувшись на охрану...
Стражники потащили на помосты людей из первой телеги... но почему-то за них никто не вступился?!
И то верно — Софья подобрала людей так, что в первых двух телегах сидели люди из Иноземной слободы, а за них просить никто не пришел. Патрик Гордон несколько дней проводил там большую разъяснительную работу, объясняя, что иезуитские шпионы — это собственно, вовсе не добрые протестанты. И заступаться за них — себе дороже.
Тем временем по знаку Ежи Володыевского, охрана у телег чуть раздалась, пропуская родных к стрельцам. Там начались крики и стоны.
Софья терпеливо ждала — и ее терпение было вознаграждено.
— Сестрица, прошу тебя о милосердии!
— Невместно царевне жестокосердие проявлять...
Откуда они появились — никто и не заметил. Высокий седовласый мужчина с гордой осанкой, с окладистой бородой, в простой черной рясе — и рядом с ним отрок в белой одежде. Ладный кафтанчик, светлые волосы... да что у них может быть общего?
Это Софья знала, с каким рвением царевич учился, как внимательно слушал Аввакума — ему б точно священником быть!
Глядишь, и патриархом еще станет.
На площади наступила тишина. Софья выпрямилась.
— Ведомо ли вам за кого просите?! За татей, зло умышлявших! Чудом не совершили его, да хотели! Всех Романовых хотели извести, покамест брат мой с татаровьями злобными воюет!
Стало так тихо, что Софья едва не рассмеялась. Беден этот мир на зрелища, ни телевизора, ни даже театра толкового... Станиславский ее бы вмиг со сцены смел, насчет своего актерского таланту Софья не обманывалась. А тут... даже детям рты заткнули!
— За людей прошу! Православных людей, с толку сбившихся, злыми латинянами обманутых!
— Сестрица, не карай их за глупость-то!
— А коли б кровь пролилась? Твоя кровь, Феденька?!
Роли были расписаны заранее и даже слегка отрепетированы у нее в кабинете.
Аввакум напирал на нехристианскиий поступок, Федор на милосердие, Софья упиралась, отказывая потому, что 'они же еще раз придут'! 'Они ж не помилуют'!
И — да. Таланта у Софьи не было. А у зрителей не было опыта парламентских дебатов. А потому...
Поддерживать накал страстей Софье пришлось минут пятнадцать. Потом какая-то кликуша не выдержала, выскочила из толпы стрелецкой родни, бухнулась в ноги царевне и заголосила так, словно ей в попу вилами тыкали:
— Царевна, заступница наша, не попусти, век за тебя бога молить будем, один он у нас!! Кормилец!!! Пропадем ведь, голодные да холодные...
Софье того и надобно было. Истерика одной бабы спустила с цепи всех родственников казнимых, которые присутствовали на площади — и те все падали на колени рядом с царевичем и Аввакумом, глядели то на них, то на Софью, как на последнюю надежду, рыдали, стонали, умоляли, размазывали сопли...
Софья наблюдала острым взглядом — и дав народу выкричаться, подняла руку.
Все умолкли — и в этой тишине все увидели, как протопоп Аввакум опускается на колени, а рядом с ним царевич Федор.
— Коли казнишь их царевна, руби и мою седую голову, ибо они стадо, а мы — пастыри духовные и моей вины в том бунте более, чем их!
— И моей! — царевич Федор бухнулся в грязь рядом с учителем и наставником. Мы должны были того не допускать, сестрица...
— А те, кто отца нашего отравил?
— Так ведь не стрельцы ж! Их самих злые люди с пути истинного сбили...
Софья глубоко вздохнула. Задумалась на пару минут, еще нагнетая обстановку.
И наконец...
— Ладно же, батюшка! Ради тебя, ради просьбы брата моего, коего эти тати на копья поднять хотели, — пусть и не хотели, но могли же! — Слушайте мое решение!
Слушали. Муха пролетит — услышали бы.
— Стрельцы. Приговор мой будет таков вам — вы отправитесь в изгнание. Возьмете с собой семьи, кто поехать с вами захочет, подворья ваши в казну отойдут, а вы поедете туда, куда я скажу. И жить будете там, где я скажу. Тогда живыми останетесь. Иначе... Либо смерть — либо постриг.
Вот тут Софья и поняла, что такое — народное ликование. Смело восторгом! Залило восхищением.
Кровавая царевна?
Милосердная! А уж что обрушилось на Аввакума и Федора...
Когда те поднялись с колен, народ на них уставился ровно на святых. Софья усмехнулась про себя. М-да, не знаете вы, что такое PR-технологии — и даст Бог, никогда не узнаете.
А она сейчас цинично размышляла, что в казне прибыло — и очень неплохо. Это первое.
Осваивать земли на границе с Китаем надо — это второе. И эти — освоят, коли жить захотят. Конечно, голых и босых их не отправят, но сейчас, вот как есть, вывезут за город. Там подержат в монастыре недельку, пока не соберут все потребное — и проваливайте. Вместе с семьями.
И третье, самое приятное. Она сейчас помиловала человек пятьдесят. Остальных никак нельзя, а эти были выбраны, как самые неповинные. По принципу — все пошли, и я пошел. Я рядом стоял. Командир приказал. Но власть уже не будет кровавой. Такие поступки, как милостыньку подавать. Бросит царь грошик — никто и не вспомнит, что он налоги повысил. Общественное мнение формировать надобно, а то как же! Власть должны ценить и любить, а не бояться. Тот же Петр, Софья точно помнила, головы рубил, да бунты постоянно были. То один давил, то второй... и надо ли нам такое добро?
Нет уж. Будем зарабатывать братишкам популярность.
Аввакум царевне поклонился, собирался было с площади уйти, но... куда там!
— Благослови, батюшка!
— Благослови, царевич!
Софья с ехидной ухмылкой посмотрела на брата. А что?
Кто может быть лучше патриарха из царской семьи?
Вот только надо бы решить, как быть с целибатом. Софья еще в той жизни его не понимала и не принимала — ни к чему такие извращения. Ей-ей, пусть хоть сперму бы тогда сдавали, если естественным путем размножаться не хотят! Генофонд ведь пропадает!
А тут как?
А тут и не сдашь. Увы...
Да и Федька...
Было что-то такое сейчас в мальчишке.
Сделаю я его таки патриархом. Никуда не денется. А наивность? Так у него ж пока щенячий возраст, вот, через годик начнем его вводить в курс дела, тогда попроще будет. Постепенно вся эта шелуха с него и пообтрясется.
Но это потом. А пока...
Софья подозвала Ежи и тихо распорядилась. С площади двинулись телеги с тщательно отобранными стрельцами, толпа заволновалась, зашумела...
А тем временем, пока счастливые родственники обнимали почти воскресших стрельцов, палачи по кивку царевны принялись за свою работу.
Софья досидела до последнего. Досмотрела. Вымучила из себя.
И все же... с жизнью сегодня расстались не три сотни человек, поменее. Чуть более двух сотен. По ее воле. Правда — враги. Шпионы, двойные агенты, завербованные ими перебежчики, кое-кто из Долгоруковых, кого уже выпотрошили, да и те же стрельцы — та часть, которая приняла близко к душе посулы изменников...
Малоприятная публика.
Софья внимательно прислушивалась к себе, когда ехала обратно. Изменилось ли что-то?
Нет.
Примет ли она еще раз такое решение?
Однозначно. Для защиты своей семьи все средства хороши. Эх, где-то та семья
* * *
'Та семья', а точнее, Алексей Алексеевич Романов и Иван Морозов сейчас находились под Бахчисараем вместе с примкнувшим к ним Яном Собесским. Он-таки дошел, хоть и потерял почти двадцать процентов войска. И ладно бы — в боях!
Причинами послужили не татары, а кишечные инфекции, буквально косившие народ. Пока не догадались мешать воду с вином, или, на край, с уксусом, полегла чуть ли не половина войска. Алексей только фыркал — правда, про себя. Ему-то Софья давно рассказала, что к чему и чем опасны кишечные инфекции. А заодно — и как их избежать.
И откуда только она все это знает? Умная у него сестренка...
Собственно, под Бахчисараем они еще не стояли. Столица крымского ханства была окружена равниной, а та — холмами. Вот к этим холмам и подошли оба войска. Казаков пока еще не было, но скоро, скоро уже...
Никогда Иван Сирко себя ждать не заставлял, да и Степан Разин старался, зарабатывал славу.
— Что делать будем?
Алексей пожал плечами.
— Татары не дураки. Хоть и не готовились они тут обороняться, но укрепления на холмах у них есть. Да и дорога отвратительная.
— Если пойдем по ней — нас просто перестреляют.
— Могут, — согласился Ян Собесский. — и что вы предлагаете?
— Пока я послал разведку. Они вернутся, доложат, кто и где стоит — и мы будем решать.
Ян одобрительно кивнул.
— Вы мудры, ваше высочество. Другой бы пошел в атаку...
— Мне не нужна воинская слава. Мне нужны мои люди. Живые и здоровые.
— Мало кто так рассуждает.
Царевич пожал плечами. Лесть ему была приятна, но в то же время...
Льстят? Подумай, чего хочет добиться этот человек. Мы с тобой — царские дети, то есть даже будь мы последними болванами, нам бы льстили...
Голосок Софьи всплывал в памяти, тревожил, не давал расслабиться.
— Скоро подойдут казаки.
— Государь, а что потом будет с этой землей? Когда закончится война?
