— Не беспокойся, один коллекционный экземпляр нам заботливо сохранили.— Эйри — слишком уж оригиналы, что старший, что младший...
Спокойно. Глупо отстаивать приоритет барраярского оружия человеку, обряженному в цетагандийские цвета на цетагандийском же балу. Не умнее, чем барраярцу защищать честь цетагандийского имени.
— Смотри, какой он у них ухоженный. — И что? У меня дома тоже живут... биологически ценные экземпляры. Лягушки и рогатые ящерицы. И я тоже пробую на них новые смеси. Но я не тащу их с собою в свет, согласись?
Дружный хохот. Выпито, должно быть, достаточно.
Мой бокал тоже уже наполовину пуст, и голова пронзительно ясная и чересчур веселая. Хотите проверить, у кого больше колючек под языком? Извольте.Отвечаю на последнюю реплику, отчетливо и членораздельно.— Боитесь невыигрышно смотреться в сравнении, капитан?Скрещиваю руки на груди и задумчиво разглядываю того, что повыше, добавляю вроде бы сам себе, вполголоса, но четко: — Какой был бы в свое время экземпляр для моей коллекции... Роскошный скальп. И так мало мозгов под ним.
— Смотри-ка, огрызается, — предсказуемо радуется капитан. — И слухи о дрессируемости весьма преувеличены, — добавляет он, глядя на меня в упор и усмехаясь.
— Действительно, — улыбаясь, — некоторые цеты дрессируются лучше. Очень предсказуемы, очень управляемы. Стоит показать приманку, кидаются всей стаей.
Признаться, я очень странно себя чувствую. Учебное упражнение "не разозлиться до смерти", исполняемое в спарринге с пятью цетами. Почему мне кажется, что и они не намерены доводить дело до смертельной ссоры и вооруженной драки? Что они просто проверяют мою выдержку? Хорош я буду, если ошибусь.
— Ну у вас и самомнение, юноша, — комментирует лидер компании, обладатель звучного баритона, а также раскраски, от которой в буквальном смысле слова режет в глазах. Оранжевые полосы, сочно-фиолетовые спирали, плюс багрянец мундира... либо у этого парня дальтонизм, либо он вообще никогда не глядится в зеркало. — С чего вы взяли, что хоть чем-то нас интересуете?
С того же, с чего вы решили обсуждать эту тему ровно в паре шагов от меня, парни.
— Барраяр и барраярцы — скучная тема, — соглашаюсь. — Традиционно. Тамошний виноград так дик и зелен, что лучше убраться оттуда подобру-поздорову и сделать вид, что он вас никогда не интересовал, верно?
— Вы на вашей дикой родине тоже не задержались, — подкусывает меня капитан. — Разумный выбор.
— Держу пари, зеленые овощи — это у них что-то ритуальное, — неожиданно сообщает ослепительно раскрашенный гем, — Верно, Фор..? Э-э, а как вас называть, кстати? Уж если вы вмешиваетесь в чужую беседу, потрудитесь хотя бы представиться.
Сквозь невольный смешок я успеваю оценить аккуратность, с какой лидер компании направляет беседу в мирное русло. Я верно предполагал: драки на балу они не хотят.На долю секунды склоненная голова, почти что щелчок каблуками. Выговариваю, хотя с непривычки чуть язык не прикусил:— Эрик Форберг из дома Эйри. — Пауза. — Капитан.
Гемы переглядываются.
— Майор Хенн Рау, — отчетливая, но не переходящая границ, усмешка в голосе гема. — Из дома Рау, как вы понимаете. Капитан Далет, — поименованный едва заметно наклоняет голову. Ну капитанский-то грим я распознаю даже сонным, больным и пьяным. — Лейтенанты Сеттир и Окита, — соответственно два коротких кивка. — Вы в чересчур боевом настроении, младший дома Эйри. Желаете продолжить дискуссию на свежем воздухе?
А это, пожалуй, уже формальное предупреждение. Прочерченная кончиком клинка на песке граница, которую не рекомендуется переступать, если не желаешь вполне определенных последствий. — Не в столь боевом, чтобы нарушить прямой запрет своего Старшего на поединки, — отвечаю прямо.
— Что ж, не станем портить прием, — надменно заявляет Рау и демонстративно отворачивается.
Словесная дуэль окончена вничью. Я могу наслаждаться обществом своего недопитого бокала, а компания цетов — продолжать беседу, в которой причудливо смешаны одобрительные речи в адрес чьего-то пари, воспоминания о боевых друзьях, слухи о них же и обильные рассуждения о превосходстве Цетаганды над прочими расами и народностями.
А я, если честно, удовлетворен. Во-первых, спустил пар. Во-вторых, дал этой компании понять, что в обиду себя не дам, но драться не намерен. Теперь желательно, чтобы эта характеристика разошлась в обществе как можно шире. А победы в этом споре я и не ждал.
Разговор в офицерском обществе тем временем скатывается на богатую тему холодного оружия, и я невольно прислушиваюсь.
— ... уверяю тебя, Окита. Дьявольски неудобная балансировка; тянет руку вперед просто неудержимо. — Да просто брак, — высказывает предложение Далет. — Может быть, церемониальный?— Боюсь предположить, для какого церемониала предназначен, — фыркает второй из лейтенантов. — Ты же знаешь привычки этих варваров.
Я держу лицо и не морщусь. Между прочим, среди своих ребят мы тоже любили пообсуждать коллекцию скальпов.
— А-а, — машет рукой капитан. — Уже не узнать, да и бог с ним.— Почему же, — внезапно заявляет Рау и делает шаг ко мне. — Господин Форберг, можем ли мы получить вашу консультацию по животрепещущему вопросу назначения одного из видов барраярского оружия?
Я подозрительно прислушиваюсь, но в голосе совершенно не слышно издевки. — Я попробую, — пожимаю плечами, — а в чем, собственно, вопрос?
— Лейтенант Сеттир, — улыбается Рау, показывая ладонью в сторону скептика, — сомневается в том, что один из висящих в здешней оружейной барраярских клинков действительно предназначен для боя. А я полагаю иначе.
— Оружие, не предназначенное для боя, может быть только деревянным или парадным — тогда клинок затуплен, — даю сухую справку.
— Этот заточен, — комментирует Рау. — Но странно изготовлен... впрочем, это легче показать, чем объяснить.
Оружейная, она же трофейная, спрятана за анфиладой арок. Внутри нечто среднее между недавно виденным магазином и небольшим музеем. По стенам старые трофеи — какие-то штандарты, узкие трехрогие кинжалы, бумаги в рамках, значки... И среди них пара блестящих клинков так хорошо знакомой конструкции.
— Вот он, — указывает Окита. — Очень неудобен для руки, тянет вперед, словно топор.
Осторожно снимаю меч с креплений. Балансировка действительно нестандартная, значит, определенно кавалерийский, но предназначен для короткого замаха... Провожу пальцем по нижней стороне чашки, и ощущаю ожидаемую выпуклость выдавленного вензеля. Да. Императорские рейнджеры.
— Это полноценное боевое оружие, — поясняю, опустив клинок. — Горные егеря, конная разведка.
Ставлю меч в держатели. "Покойся с миром, приятель. Вероятно, как и твой хозяин". Обычно рейнджеры живыми не сдаются и оружия своего не отдают, но... мне ли рассуждать о том, кто и при каких обстоятельствах может попасть в плен?
— Ритуальное, да? — ехидствует гем-майор и кивает мне: — Спасибо, Форберг.
— Не за что, Рау, — парирую. Нечего опускать почтительную приставку звания возле моего имени, если не хочешь аналогичной фамильярности.
Рау громко смеется:— Тебе... как это у вас говорят, не давай кусать за руку, да? Слухи о том, что Эйри-старший обломал о тебя все свои лозы, как видно, имеют право на жизнь. После чего компания покидает оружейную.
А я остаюсь стоять у стены трофеев в одиночестве и ностальгировать. Ну что ж: и им, и мне приходится как-то тут выживать. Но прикосновение к рукояти оставило горькое чувство, словно я коснулся руки погибшего.
Но комната наполнена не только свидетельствами прошлых побед, но и вполне безликим новеньким оружием. Если в нем есть символизм, он не для моего ума. А вот набор метательных ножей в перевязи, со спиралевидным цетским узором на рукояти и таким же — на ободе мишени у двери, мне вполне по мыслям и по руке. Отвлечься, что ли? Повинуясь внезапному, хулиганскому порыву, снимаю набор с крюка и один за другим отправляю ножи в полет. Успокаивающее чмоканье стали, уходящей в плотную доску мишени... развлечение на отдыхе, старая привычка. Если я и не фехтую, как этот проклятый Пелл, то кое-что до сих пор умею неплохо.
Я заканчиваю упражнение лишь после того, как хорошее настроение возвращается в полной мере. Цетаганда в ее парадном варианте меня не съела и даже не сумела вывести из себя. И точка. На выходе из оружейной принимаю очередной бокал у склонившегося в поклоне слуги — эти "флоксы в зелени" рассыпаны по всему дому в обилии, едва ли не сравнимом с числом гостей, — и отправляюсь фланировать дальше.
* * *
Якобы случайную встречу с Иллуми в этой толчее я решаю считать за добрый знак. Хм, казалось бы, ведь не скучаю и вообще развлекаюсь здесь. А услышал его голос — и потеплело как-то.
Он тоже улыбается, интересуясь: — Как впечатления?
Приходится как похвалить прием, так и признаться, что я сумел и здесь найти неприятности на свою голову: — Я тут немного сцепился с вашей молодежью. Гем-офицеры. Нет, не всерьез, — успокаиваю я Иллуми. — Мы ритуально показали друг другу зубы — и разошлись невредимые. Потом даже помирились, насколько это вообще возможно: я им помог.
— Чем же? — любопытствует Иллуми, чуть успокоившись.
— Разрешил спор насчет одного клинка, — усмехаюсь. — Барраярского. Один из этих чудиков на полном серьезе утверждал, что оружие бывает декоративным. Но вариант попался действительно редкий, надо отдать должное.
— Даже так, — задумчиво констатирует он. — Хотя все равно возникает желание приставить к тебе охрану.
— Да ладно. На этой выставке я считаюсь любопытным экспонатом лишь временно. Как только они с разочарованием убедятся. что у меня нет когтей и клыков, я снова примусь скучать в полнейшем одиночестве.
— И не надейся, — голос теплеет самую малость, так что посторонний этого бы и не услышал. — Пойдем, развею твою скуку. Выйдем на воздух? Хочу хотя на четверть часа забыть, что я — Милорд Иллуми Эйри. Надоело.
Смеюсь. — Четверти часа нам вполне хватит, чтобы продрогнуть и уступить место уединения другим парочкам.
Снаружи оказывается достаточно свежо, зато красиво необычайно; одиночество, тишина, темный лабиринт кустарника, неяркий рассеянный свет дорожек, и над самой головой звезды — низкие, яркие.
— Если бы я подбирал эпитеты к этому местечку, — признаюсь тихонько, — то назвал бы его чудесным. Что-то есть в нем от детской сказки о волшебных замках за изгородью шиповника.
— И романтичным, — подтверждает Иллуми, склоняясь ко мне для короткого поцелуя. Губы холодные, а язык горячий.
На одну минуту можно отпустить себя... А потом — просто молча постоять, вдыхая свежий, горьковатый запах опадающих листьев с ноткой морозца, пока Иллуми обнимает меня сзади за плечи.
— Мой сад гораздо проще, у меня на изысканный декор не хватает фантазии, — произносит он задумчиво. — Вот почему, кстати, я почти не устраиваю приемов.
— Почти? — спрашиваю с опаской человека, не настроенного на светские развлечения в собственных стенах..
— Разве что в дни рождения, — успокаивает он. — Твой когда?
— Предупреждаешь, чтобы я успел сбежать? — хмыкаю. — Почти в самую Середину лета. Не скоро, короче. Прошлый я пропустил, не самым приятным образом.
— Следующий будет лучше, — дыхание согревает мне затылок. — Рассматривай это как официальное заявление.
Контраст с жарким шумом внутри дома и холодной нежностью снаружи почти сокрушителен. Никогда не считал себя сентиментальным или склонным с трепетом любоваться лунными пейзажами, но сейчас я чувствую себя неоправданно счастливо и, быть может, даже согласен признаться в этом вслух.
Увы, не успеваю. Скрип шагов по каменной дорожке совсем рядом, голоса — мужской и женский. Иллуми замирает. К его чести, он не отшатывается и не делает резких движений; просто разжимает руки, давая мне возможность отойти чуть в сторону.
Черт побери, мы — не пара подростков, которых родители застали за грешными делом на кушетке в гостиной! Скорее наоборот. Лерой обводит картину совершенно неверящим взглядом, так, словно у него в голове не укладывается происходящее; его юная дама смотрит на кавалера с вопросительным интересом. Очарование ночного парка привлекает влюбленных, как мед — насекомых. Однако вот эта встреча определенно неудачная.
Отец стоит молча, явно предоставляя сыну возможность пройти мимо, "не заметив" неожиданного общества, но намек не срабатывает.— Мы проявляем поразительное единодушие в попытках отдохнуть от шума, — произносит Иллуми, наконец. — Вы не озябнете? Здесь достаточно холодно.
Мальчик зримо вспыхивает, и грим не способен этого скрыть.— Прошу прощение, что нарушил ваше уединение, — буркает, с очевидным трудом удержав на языке более резкие выражения, и окидывает нас двоих выразительным гневным взглядом. — Идем, Арвин.
Юные цеты удаляются к выходу, сквозь редкий кустарник отчетливо слышен девичий голос: "... подожду в зале...", и буквально спустя минуту уже совершенно красный и зло сощурившийся Лерой возникает перед нами снова.
— Как ты мог, отец? Прогнал нас, чтобы без помех любезничать... с этим? На "этого" в моем лице он даже не смотрит — словно взгляд на столь низменную персону способен его самого запачкать.И зло добавляет:— Я-то думал, ты соблюдешь приличия хотя бы на приеме. Но нет, ты показываешь всем и каждому, зачем держишь это создание в нашем доме...
Ух, какие мы сердитые! Интересно, малыш не знает слов покрепче, чем "это создание" или просто блюдет вежливость перед лицом Старшего, пусть даже и осмеливается отчитать собственного отца за неподобающую компанию?
— Сын, — произносит Иллуми негромко, но словно хлыстом щелкнули. — Будь любезен прийти в себя, немедленно.
— Я в себе, — поправляет Лерой твердо. — Я оскорблен, но даже горе и гнев не лишают меня самообладания.Изящная фраза звучит так, словно он вычитал ее из романа. Что, возможно, соответствует действительности.
— Ты ведешь себя неразумно и невежливо, — спокойно сообщает Иллуми, который если и покраснел от смущения либо побледнел от ярости, то грим позволяет это надежно скрыть. — Я разочарован.
— Прошу позволения удалиться. — Мальчик упрямо склоняет голову.
— Иди, — холодно разрешает отец сыну. — Я хочу поговорить с тобой, но дома.
— Я всегда в твоем распоряжении, — тихо и чуть ядовито отвечает, — когда у тебя только найдется время, отец.Коротко кивнув, он уходит, не оборачиваясь; спина неестественно прямая, шаги широкие, край накидки полощется на осеннем ветру, и над головой крупными буквами написано слово "решимость".
Иллуми молчит, потом выдыхает только: — Дети... — словно это все объясняет.
Да, дети. Что здесь, что у нас дома — максималисты, склонные рассматривать все в черно-белом цвете. Я, вероятно, занимаю черную половину картины мира юного Лероя Эйри. Или на Цетаганде траур как раз белый? А мне следовало подумать заранее и ожидать подобной реакции. Не он первый не принимает меня в этом мире, но у подростков все обострено до крайностей.
— Прости, — с тяжелым сердцем произношу, делая еще шаг назад.
