— Погоди, не поднимай бучу. Мы же все тут бьемся в поисках решения нашего положения. Вот сейчас вновь собираем митинг, приехал товарищ из Питера он и разъяснит нам, будут нас отправлять в Россию или нет. Так что иди, сходи к своим, и приводи на митинг. Поглядим, как оно все пойдет.
А его оставь — Михаил придержал меня своей рукой — мы тут еще поговорим, а потом решим, что с ним делать.
— Рассказывай — уже ко мне обратился Волков — все рассказывай, у нас с тобой есть пол часика. Потом на митинг. Ты что, действительно ничего не помнишь?
— Ничего, и никого. Все как будто вновь вижу. Даже не могу вспомнить свою мать.
— Жуть какая. Тогда совсем непонятно зачем ты согласился сюда возвернуться?
— А куда мне податься? Я и так три месяца болтался между небом и землей.
Честно говоря, я почему-то не мог решиться говорить сразу же о цели появления в лагере. Нужно было хотя бы обжиться чуть-чуть, послушать сослуживцев, понять каким тут человеком запомнился мой родственник. Нужно время, чтобы стать своим, и уж затем, попытаться продвигать какие-то вопросы. Как-то так. Я и не думал, что все вмиг получится. Первое впечатление я составил, есть накал, напряженность имеет место быть, но я бы не сказал уж, что обстановка взрывоопасна. Хотя по времени, если вспомнить хронологию событий по моим воспоминаниям, уже должно тут все кипеть. По мне так не зачем ждать, когда котел станет взрывоопасен, остудить горячие головы и предотвратить бойню — вот цель моего посещения лагеря. А для этого нужна поддержка влиятельного человека, и Волков вполне подходил. Размышляя, таким образом, продолжал вслушиваться в его речь:
— Да, ты прав. Кому бы пришло в голову из командиров наших спрашивать мнение солдата? Это я так, навскидку спросил, может, в лазарете тебе предлагали другое, я же не знаю. Так что давай, не тяни время, говори.
Товарищ явно спешит, а на скорую руку не получится его убедить в моей правоте. Разве только про службу у Игнатьева выложить. Рассказал. Уложился в десять минут.
— Постой, мне не понятно, он-то, почему у себя не оставил? Видел же, что ты совсем не подготовлен как солдат? Или и ему не нужен убогий? Избавиться от обузы решил?
— Да нет, тут несколько другое. Я сам захотел сюда вернуться. Пичугину уже говорил — после контузии на меня снизошло некое просветление, или вернее что-то типа сновидений о нашей будущей жизни стал видеть. Причем сны я вижу настолько отчетливо и подробно что, просыпаясь, не забываю их, как обычно бывает. И мне будто кто-то там, в голове, приказывает рассказать об увиденном всем людям. Голос слышу, он мне подсказывает и картинки показывает. Ты не поверишь, жутко по первости было, а потом привык. Мало кто верит, но когда подтверждаются события, то начинают задумываться, просят еще рассказывать.
— На психа ты вроде не похож... — задумчиво разглядывая меня, произнес Волков. — Говоришь, голоса слышишь? Многие из нас во сне разговаривают, но почти никто не помнит с кем и о чем. Может ты и в самом деле слегка не в себе. Контузия она брат вещь серьезная, крови нет, но рана имеется. Это я точно знаю, ты у нас не первый с такой болячкой в полку. Есть еще один с похожими последствиями контузии, но он просто считает себя царем Николашкой. И у него никаких снов нет, лишь требует, чтобы к нему обращались, как и подобает при разговоре с царем. Мы его в шутку и стали звать Ваше Величество. Так он морду скособочит..., знаешь ли, величавую, подбоченится и такую фуйню начинает нести, что диву даешься отколь у него слова-то появляются. Раньше и двух слов связать не мог. Если и у тебя что-то подобное происходит, то ты уж постарайся меньше на людях об этом говорить.
— Нет, в том то и дело, я себя чувствую нормально, и понятное дело осознаю — сновидения лишь временное помутнение рассудка в результате контузии, но и не рассказать о том, что вижу, тоже не могу. Особенно когда касается вопроса о судьбе нашей бригады, и товарищей по службе. Вот, к примеру, я знаю, что тебя ожидает в скором времени.
— Интересно. Ну и что ты там углядел?
— Я видел во сне как тебя и несколько наиболее активных солдат, которые будут выступать за немедленную отправку домой, вскоре посадят в тюрьму.
— Могет быть, я и так знаю. Хотя, не факт. Мы тут не просто так сидим и болтаем чепуху. Мы готовимся к восстанию, у нас есть много оружия, и я не думаю, что кто-то из командования решится против воли большинства сделать гадость. Плохо, что отделилась третья бригада и Ян Балтайтис*, к сожалению, склоняется к такому же решению. Предлагает наладить временное сотрудничество с генералами, верит в мирный исход дела. Мол, потянем время, а там, глядишь, и война закончится, а пока идут переговоры, предлагает отправить еще одну делегацию в Петроград с петицией. Мы уже думаем, что его пора менять, в комитете нужен человек, который всегда с народом, а не наособицу.
— Я примерно подобное и видел во сне, ну и другие моменты. Сказать, что нехорошие считай ничего не сказать, и за минуту разговора с тобой их не расскажешь. Нужна обстоятельная беседа, тогда и тебе станет ясно, стоит или нет прислушаться к моим рассказам. А потом уже приглашать других активистов, может, что-то дельное почерпнуть сумеете. Не спеши отказываться. Понятно, тут все шито белыми нитками, поверить контуженому солдату сложно. Но факты вещь упрямая и когда они подтверждаются — против уже не попрешь.
Михаил стал нервничать, видимо бесполезный треп ему надоел, он стал искать возможность закончить разговор. Я понял, и не стал настаивать на продолжении. Даже помог выйти из неудобного положения.
— Как я слышал, сейчас митинг будет, и ты торопишься, поэтому отложим разговор на потом. Ты дай команду, чтобы меня хотя бы на довольствие поставили ну, и определи куда-нибудь на службу. Что-то типа писаря при себе. Ну, а на митинг я бы тоже пошел, интересно же послушать очевидца из России. Могу предсказать — будут вновь уговаривать и дальше воевать. Хотя и без моих снов вам известно, о чем станут говорить приезжие господа.
— Это верно. Тут таких агитаторов до хрена выступало. Каждый, кто сюда приезжает из России или от местных руководителей, требует собрать людей на митинг и, причем уверены — народ будет слушать, развесив уши. Не понимают господа, сегодня солдат уже не тот, что был два года назад. К сожалению, и среди нашего брата единства нет. Кто-то хочет продолжения войны, за честь России болеют болезные, а кто-то домой рвется, боятся, что всю землю без них поделят и им ничего не достанется. Господин Смирнов тоже потребовал собрать митинг, ну а как же — представитель солдатского комитета, аж из Петербурга. Так он даже не знает, с какой стороны к винтовке подходить, а туда же, представляет интересы солдат и матросов. Смешно смотреть на таких людей, да и говорят почти одно и то же. Послушаем, что этот скажет. Начальник делегации, Комиссар, етит ему некуда, мандатом перед нами тряс, тряс, все требовал, чтобы оказывали всяческую помощь, считает, если нас выбрали в солдатский комитет бригады, то мы ему подчиняемся, он же с центрального комитета. Начальник херов, тут их столько повылазило, что и не знаешь, кого слушать.
— А вы никого не слушайте, делайте свое дело, но с умом.
— Ага, и ты нам как раз хошь сказать, что делать, насмотревшись своих снов. Чересчур умный что ли? Или, в самом деле, не в себе слегка? Все понимаешь, лезут с советами, как поступать и что делать. А зачем нас учить, взяли бы, да и отправили домой. Все будут довольны, и никого не придется в тюрьмы сажать.
У меня появилась и не давала покоя мысль: попробовать через этого прибывшего комиссара от комитета солдатских и рабочих депутатов Петербурга попытаться решить вопрос о возможности эвакуировать на родину всех больных и инвалидов, и я тут же, пользуясь случаем, попросил Волкова:
— Миша, мне нужно с этим господином встретиться. Можешь организовать встречу?
— Зачем? — Недоумение, а затем как бы понимание странной просьбы, связанной с моей больной головой, проявились на его лице. — Да он с тобой срать на одном поле не станет. Кто он и, кто ты?
Я торопливо протянул ему один из нескольких предусмотрительно составленных мной совместно с Игнатьевым документ, в котором мы с ним старательно расписали, что я в настоящий момент являюсь представителем общества "Красный Крест" и наделяюсь полномочиями.... Список полномочий был большим.
Волков мельком глянул на бумагу и, оттолкнув мою руку вместе с документом, заявил:
— Еще один. Ты знаешь, сколько уже побывало с подобными бумажками? Каких только представителей мы тут не видели. Убери свой документ. Не станет он с тобой разговаривать. Для него мы всего лишь серая солдатская масса. А митинг мы проведем, все-таки человек с центра прибыл. Может новости, какие-никакие нам расскажет. Мы же ничего незнаем, как там, в России, что творится, слухи в основном. Командование на построениях зачитывают новые указы, распоряжения. Но пока ни разу никто не сказал, даже намека нет, чтобы домой отправить. А солдат на сей момент ничего больше не интересует. Но с удовольствием слушают, все какое-то разнообразие в нашем болоте.
Я не обиделся, не стал, и делиться с ним, каким образом у меня оказалось это удостоверение. Зато сам с удовольствием вспомнил. Появление, в снятой для меня квартире, Жульен, которая не удержалась от желания увидеть друга, и узнала от Игнатьева новый адрес, было неожиданным и от этого я вел себя закомплексованно, даже разговоры наши были сплошь деловыми. Зашел разговор о ее новой работе. Как я понял, отец настоял на ее переводе и естественно способствовал устройству дочери в Парижское отделение Красного Креста. Вот тогда у меня и возникла идея попробовать внедриться в эту организацию. Постарался вспомнить все, что знал об обществе. По времени еще рано для создания Международной Лиги Красного Креста, и общества на местах действуют лишь в рамках своего государства. По первости все сводилось к благотворительным акциям, они, как правило, проводились желающими выделиться, таким образом, в глазах общества. В основном занимались подобным меценатством богатые люди. Решение упорядочить такое движение и подтолкнуло к созданию организации Красного Креста. Жульен активно участвовала вместе со своей матерью в благотворительных акциях, это и послужило основанием для ее перевода, а отец с помощью связей помог. Ему видимо хотелось, чтобы дочь была рядом. Он еще даже не догадывался, что именно в этой организации она будет наиболее уязвима, и дома сидеть ей не придется. Но это знал я, в моем времени люди, посвятившие себя благородному делу, а именно спасать человечество, не задумываясь, жертвовали своей жизнью. Естественно, ни она, ни ее родные еще не знали, какая ей предстоит непростая, а порой и очень опасная работа.
Я кратко просветил, чем грозит ей в будущем ее новое увлечение, а заодно, прямо скажу, на авось, закинул удочку с просьбой и меня пристроить в эту организацию, мотивировав тем, что буду в минуту опасности рядом с ней. Взволновал ее чуть ли не до слез желанием ее оберегать, и она в порыве благодарности кинулась меня целовать. Естественно я не удержался, мои ласки в результате чуть было не привели к ее "нелюбимому" виду мебели — к кровати. Мы оба, с трудом сдержали себя от такого поспешного шага в наших отношениях.
Итогом встречи стало ее энергичное проталкивание меня в эту структуру, и вскоре я как представитель от русской дипломатической миссии являлся полуофициальным сотрудником общества Красный Крест. Мое сотрудничество было закреплено выдачей соответствующего документа, и мне, уже после посещения нашего посольства, с помощью Игнатьева, было даже выхлопотано денежное довольствие, или зарплата, как в моем времени говорят. Составила она девяносто шесть рублей, а если перевести на франки, то получается примерно двести шестьдесят франков в месяц. Как он смог подобное провернуть...? Так и не рассказал. Сослался на хорошие отношения с послом, графом Извольским. Но главное не это, главное в том, что я вроде бы как стал легальным сотрудником российского посольства во Франции, ее представителем в обществе Красный Крест. И уже в этой организации совсем неожиданно для меня установили месячное вознаграждение в размере трехсот пятидесяти франков. Каким образом моя валькирия смогла подобное провернуть, я особо и не интересовался, дали зарплату значит, на что-то надеются, возможно, получить с моей помощью контакт с русской диаспорой, которая на данный момент одна из самых больших в Париже. Естественно, пообещал ее отблагодарить, чему она крайне обрадовалась и в ответ заверила, что будет всенепременно ожидать, как и меня, так и мою благодарность. Вот так и получилось — в настоящий момент я был вполне обеспеченным человеком по сравнению с тем, что меня ожидало, если бы я вновь влился в ряды своего подразделения. В сумме выходило шестьсот десять франков без всяких вычетов, я считал, что устроился очень даже неплохо. Другие мои соотечественники, проходящие службу во Франции, получали не намного больше, лишь старшие офицеры имели более высокую ставку, да и то за счет всяких там суточных, столовых, представительских. Про солдат вообще говорить не стоило, они даже положенное денежное довольствие не всегда могли получить. Офицерам казалось — рядовым деньги не нужны, им просто некуда их тратить, и нередко эти копейки прикарманивали на свои потребности. Пятьдесят франков на солдата положено здесь во Франции, а в роте примерно сто человек, вот и получается около пяти тысяч ежемесячно, руки некоторых офицеров так и тянутся к этим деньгам. Подобная практика не способствовала хорошим взаимоотношениям в воинских подразделениях. Игнатьев мне рассказал о чуть ли не восстаниях в госпиталях, где проходили курс реабилитации после боев раненые нижние чины. В одном из них и случился конфликт, при отправке солдат на Салоникский фронт те потребовали все денежные задолженности им вернуть. После долгих уговоров и митингов командованию пришлось пойти на уступки и солдатам выплатили положенное довольствие во франках. Игнатьева возмутило не тот факт, что солдаты взбунтовались, а то, что многих солдат за нарушение присяги и агитацию антивоенную арестовали и в настоящее время ведется следствие по этому делу.
Моим же официальным рабочим местом с недавнего времени является — представитель Российской дипломатической миссии в обществе "Красный Крест" Франции. Во как! Короче шишка на ровном месте. Мне почему-то сразу в голову не пришло, да что там говорить я просто забыл про такую организацию как Красный крест, дела которой полностью перекликались с моими планами. Поэтому и ухватился за предоставленную возможность затесаться в эту структуру. С о-о-чень четким прицелом на ее использование в дальнейшем, при воплощении моих планов в жизнь.
Вот этим документом я и размахивал перед Волковым. Я вполне уверенно мог махать им перед лицом любого чиновника, подписанным не просто абы кем, а самим послом, господином Извольским, доказывая тем самым, что действую не по своей прихоти, а в рамках должности. Расхожая мысль в мои времена, когда всяк человек понимал: — есть документ в виде любой бумажки ты человек, нет ее, ты никто и звать тебя никак — оказалась действенна и в этом времени. Но вот для Волкова эта бумага не являлась документом, он в его понимании не соотносился с моей личностью, так как слишком хорошо знал, кто я и что собой представляю. Мы и отбор для прохождения службы во Франции еще в России проходили вместе, и полмира пересекли, добираясь со всеми сюда, чтобы в окопах здешних вшей кормить, и спать под одной шинелью не раз приходилось. Поэтому он и не верил очевидному. Ну не мог его сослуживец, крестьянин к тому же, стать представителем правительства России, даже и в столь малой организации, тем более ему совсем неизвестной. Чтобы поддержать свое новое реноме в данной ситуации я поспешил зачитать несколько выдержек из документа, которые, ориентируясь на знания будущего, самолично и написал. Особо при этом выделил одну из них:
