сломал железный запор, перепрыгнул через стену и бежал. Явившись во дворец
Цао Цао, он сообщил ему о заговоре. Цао Цао увел его в потайную комнату и
расспросил все подробности.
— Ван Цзы-фу, У Цзы-лань, У Ши и Ма Тэн в доме моего хозяина замышляют
что-то против вас. Хозяин показывал им кусок белого шелка, но что на нем
написано, я не знаю. А недавно я видел, как Цзи Пин прокусил себе палец в
знак клятвы.
Цао Цао укрыл Цинь Цин-туна во дворце, а Дун Чэн, зная лишь, что тот бежал,
даже не стал его разыскивать.
На другой день Цао Цао притворился, что страдает головной болью, и вызвал
Цзи Пина. "Теперь злодею конец", — подумал лекарь и, захватив с собой
зелье, отправился во дворец. Цао Цао лежал на своем ложе и велел Цзи Пину
приготовить лекарство.
— Один глоток, и боль пройдет, — сказал Цзи Пин. Он велел принести сосуд,
и тут же на глазах стал готовить питье. Когда оно закипало, Цзи Пин тайно
подлил яду и поднес Цао Цао. Тот медлил.
— Пейте, пока горячее! — уговаривал Цзи Пин. — Несколько глотков — и
сразу поправитесь.
— Вы читаете ученые книги и должны знать этикет, — возразил Цао Цао. —
Когда заболевшему государю предлагают лекарство, его сначала пробуют
сановники. Если лекарство должен выпить отец, его сначала пробует сын. Вы
для меня самый близкий человек, почему же вы не пробуете прежде, чем дать
мне?
— Лекарство делается для больных. Зачем его пробовать здоровому?
Цзи Пин понял, что заговор раскрыт, и, бросившись на Цао Цао, силой пытался
влить ему в рот отраву. Цао Цао отшвырнул чашу, она разбилась вдребезги.
Слуги тотчас же схватили лекаря.
— Я не болен! Я испытывал тебя, — вскричал Цао Цао. — А ты и в самом
деле пытался отравить меня.
Двадцать здоровенных тюремщиков поволокли Цзи Пина в сад на допрос. Цао Цао
восседал в беседке, а Цзи Пин связанный лежал на земле. На лице его не
отражалось ни тени страха.
— Я считал тебя лекарем! Как ты смел подсыпать мне яду? — начал Цао Цао.
— Тебя кто-то подослал. Назови их, и я прощу тебя.
— Ты — злодей! Ты обижаешь государя и обманываешь знатных! — выкрикнул
Цзи Пин. — Не я один — вся Поднебесная ждет твоей смерти!
Цао Цао трижды настойчиво повторил вопрос, но Цзи Пин твердил:
— Я сам хотел тебя убить! Меня никто не подсылал! Замысел мой не удался,
ну что ж, я умру, и только.
Цао Цао приказал бить его. В течение двух часов стража избивала несчастного
лекаря. Кожа его повисла клочьями, кровь заливала ступени беседки. Опасаясь,
что Цзи Пина забьют до смерти, так и не добившись у него признания, Цао Цао
велел дать ему передохнуть.
На следующий день Цао Цао устроил пиршество и пригласил всех сановников. Не
пришел лишь Дун Чэн, сославшись на болезнь. После того как вино обошло
несколько кругов, Цао Цао сказал:
— Что-то невесело у нас на пиру! Но у меня есть человек, который всех нас
развеселит! — И он крикнул страже: — Введите его!
К ступеням подтащили закованного в кангу(*11) Цзи Пина.
— Известно вам, что этот человек был связан с шайкой злодеев, которая
собиралась изменить двору и убить меня? Небо разрушило их планы. Вот
послушайте, что он засвидетельствует!
Цао Цао велел бить Цзи Пина, и тот в беспамятстве упал. Бедняге брызнули в
лицо водой, и он снова пришел в себя.
— Цао Цао, злодей! — простонал Цзи Пин, широко раскрывая глаза и
стискивая зубы. — Убей меня! Чего ты ждешь?
— Соумышленников было шесть, а вместе с тобой семь, — спокойно произнес
Цао Цао.
Цзи Пин отвечал бранью. Ван Цзы-фу и его сообщники сидели, словно на
иголках. Цзи Пина попеременно то били, то обливали водой, но не могли
вырвать у него мольбы о пощаде.
Цао Цао понял, что ничего не добьется, и велел увести лекаря. Все сановники
разошлись. Цао Цао оставил только Ван Цзы-фу и еще троих на ночной пир.
У них душа ушла в пятки, но им ничего не оставалось, как только ждать.
— Я бы не стал вас задерживать, если бы мне не хотелось узнать, о чем вы
совещались с Дун Чэном, — произнес Цао Цао.
— Мы с ним ни о чем не совещались, — заявил Ван Цзы-фу.
— А что было написано на белом шелке?
Все утверждали, что ничего не знают. Цао Цао велел привести Цинь Цин-туна.
— Где и что ты видел? — спросил его Ван Цзы-фу.
— Вы вшестером, укрывшись от людей, что-то писали, — сказал Цинь Цин-тун.
— Вы не можете это отрицать!
— Этот негодяй развратничал с прислужницей Дун Чэна, а теперь еще клевещет
на своего господина! — вскипел Ван Цзы-фу. — Как можно его слушать?
— Но кто же, если не Дун Чэн, подослал Цзи Пина подсыпать мне яду? —
спросил Цао Цао.
Все ответили в один голос, что это им не известно.
— Сегодня же вечером вы принесете повинную, — потребовал Цао Цао. —
Я еще могу простить вас. А если затянете признание, вам же будет хуже!
Ван Цзы-фу и его сообщники упорно твердили, что никакого заговора нет.
Цао Цао кликнул стражу и велел посадить их в темницу.
Наутро Цао Цао с толпой сопровождающих отправился навестить Дун Чэна.
Дун Чэну пришлось выйти им навстречу.
— Почему вы не были вчера на пиру? — спросил Цао Цао.
— Занемог, боялся выходить.
— Недуг от несчастий страны? — испытующе спросил Цао Цао.
Дун Чэн остолбенел. Цао Цао продолжал:
— Вы знаете о намерениях Цзи Пина?
— Нет.
— Как это нет? — Цао Цао усмехнулся и, продолжая беседовать с
императорским дядюшкой, велел привести узника. Вскоре стражники ввели Цзи
Пина и бросили к ступеням. Цзи Пин проклинал Цао Цао, называя его
узурпатором.
— Этот человек потащил за собой Ван Цзы-фу и еще троих, они уже в темнице.
Остается изловить последнего, — сказал Цао Цао и обратился к Цзи Пину: —
Говори, кто тебя послал поднести мне яд?
— Небо послало меня убить злодея!
Цао Цао снова велел бить его. На теле несчастного уже не было живого места.
От такого зрелища сердце Дун Чэна разрывалось от боли.
— Почему у тебя девять пальцев, а где десятый? — продолжал допрашивать
Цао Цао.
— Откусил, дабы поклясться, что убью злодея!
Цао Цао велел отрубить ему остальные пальцы, приговаривая при этом:
— Теперь ты будешь знать, как давать клятвы!
— У меня еще есть рот, чтобы проглотить злодея, и язык, чтобы проклинать
его! — не унимался Цзи Пин.
Цао Цао приказал отрезать ему язык.
— Не делайте этого! — воскликнул Цзи Пин. — Я больше не могу терпеть
пыток! Я признаюсь во всем! Развяжите мне путы!
— Развяжите его, это нам не помешает.
Когда Цзи Пина освободили, он поднялся и, обратившись к воротам дворца,
поклонился:
— На то воля неба, что слуге не удалось послужить государству.
С этими словами он упал на ступени и умер. Цао Цао велел четвертовать его
тело и выставить напоказ.
Потомки сложили стихи о Цзи Пине:
Династии Ханьской уже угрожала погибель,
Лечить государство взялся отважный Цзи Пин.
Он жизнью пожертвовал, чтоб послужить государю,
Врагов уничтожить поклялся, как матери сын.
Под пыткой жестокой промолвил он гневное слово,
Текла по ступеням из пальцев раздавленных кровь.
Он умер героем, как прожил героем на свете,
А слава героя не меркнет во веки веков.
Затем Цао Цао приказал телохранителям привести Цинь Цин-туна.
— Вы узнаете этого человека? — спросил Цао Цао.
— Это беглый раб, его надо казнить! — воскликнул Дун Чэн.
— Он рассказал о вашем заговоре и сейчас это подтвердит. Кто же посмеет
казнить его?
— Зачем вы слушаете беглого раба, господин чэн-сян?
— Ван Цзы-фу и другие уже сознались. Лишь вы один упорствуете.
Телохранители по знаку Цао Цао схватили Дун Чэна, а слуги бросились в
спальню искать указ и письменную клятву заговорщиков. Под стражу были взяты
семья Дун Чэна и все его домочадцы. С указом императора и клятвой,
написанной на шелке, Цао Цао вернулся к себе во дворец и стал обдумывать
план свержения Сянь-ди и возведения на престол другого императора.
Поистине:
Порой ни к чему не вели императорские указы,
Но клятву одну подписал — все беды обрушились сразу.
О судьбе императора Сянь-ди вы узнаете из следующей главы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
из которой читатель узнает о том, как злодеи убили Дун Гуй-фэй,
и о том,
как Лю Бэй потерпел поражение и бежал к Юань Шао
Когда Цао Цао заговорил о свержении императора Сянь-ди, Чэн Юй стал
отговаривать его:
— Вы можете заставить трепетать всех и повелевать Поднебесной лишь потому,
что действуете от имени ханьского императора. Сейчас князья еще не
успокоились, и такой шаг, как свержение государя, обязательно послужит
поводом к войне.
Цао Цао вынужден был отказаться от своего намерения. Он ограничился лишь
тем, что приказал казнить пятерых заговорщиков с их семьями у четырех ворот
столицы, не щадя при этом ни старых, ни малых. Всего было казнено более
семисот человек. Все жители и чиновники, видевшие это, проливали слезы.
Потомки сложили стихи, в которых оплакивали Дун Чэна:
Опять удостоен большого почета
Кто раз императорский поезд спасал.
Слова Сына неба ушли за ворота,
Был в поясе послан секретный указ.
Душою болел он за счастье страны,
И в снах своих даже свергал он злодея,
Зато его верность и ныне живет
И в тысячелетья войдет не тускнея.
Есть и другие стихи, в которых оплакиваются Ван Цзы-фу и его
единомышленники:
Собою пожертвовать, чтоб послужить государю,
Они присягали и стойко сдержали обет.
И верности ради семей своих не пожалели,
За это их слава гремит уже тысячи лет.
Казнь Дун Чэна и других заговорщиков не умерила гнева Цао Цао. Он отправился
во дворец, чтобы убить Дун Гуй-фэй, младшую сестру Дун Чэна и любимую
наложницу императора. Сянь-ди осчастливил ее — она была беременна на пятом
месяце.
В тот день император пребывал во внутренних покоях и беседовал с
императрицей Фу, сокрушаясь о том, что до сих пор от Дун Чэна нет никаких
вестей. Неожиданно к ним ворвался Цао Цао с искаженным от гнева лицом и с
мечом в руках. Император побледнел.
— Государю известно, что Дун Чэн замышлял мятеж? — без всяких предисловий
начал Цао Цао.
— Но ведь Дун Чжо убит! — удивился император.
— Не Дун Чжо, а Дун Чэн!
— Нет, нам ничего не известно.
— Забыли о прокушенном пальце и кровью написанном указе? — гремел Цао
Цао.
Император молчал. Цао Цао распорядился привести Дун Гуй-фэй.
— Она на пятом месяце, пожалейте ее! — молил император.
— Я сам уже был бы мертв, если бы небо не разбило их планы! — не унимался
Цао Цао. — Оставить эту женщину, чтобы она потом натворила мне бед?
— Заточите ее до родов во дворце. Убить ее вы и после успеете, — просила
императрица Фу.
— Сохранить ее выродка, чтобы он мстил за свою мать! — упорствовал Цао
Цао.
— Умоляю, не выставляйте на позор мое тело, когда я умру, — рыдала Дун
Гуй-фэй.
Цао Цао велел подать ей белый шелковый шнур. Император со слезами говорил
несчастной:
— Не сердись на нас, когда будешь в стране Девяти источников(*1).
И у него ручьем покатились слезы. Императрица Фу тоже заплакала.
— Вы ведете себя, как дети! — разгневался Цао Цао и приказал задушить Дун
Гуй-фэй за воротами дворца.
Потомки сложили об этом такие стихи:
Напрасно правителя милость снискала прекрасная дева!
Погибла несчастная! В жертву принесено семя дракона.
Не в силах отвесть ее гибель, руками лицо закрывая,
Безмолвно рыдал император, печалью своей удрученный.
— Казнить всех, кто из родственников императора по женской линии войдет во
дворец без моего разрешения! — заявил Цао Цао дворцовой страже. — А тех,
кто проявит попустительство, рассматривать как соучастников!
После этого Цао Цао набрал три тысячи верных ему телохранителей и поставил
во главе их Цао Хуна.
— Я расправился с Дун Чэном и его сообщниками, — сказал Цао Цао Чэн Юю,
— но ведь Ма Тэн и Лю Бэй тоже из их числа. Оставить их в живых невозможно!
— Ма Тэн в Силяне, тут надо быть осторожным, — ответил Чэн Юй. — Мне
думается, что следовало бы в письме поблагодарить его за труды, чтобы у него
не возникло никаких подозрений, а потом завлечь в столицу и здесь убить...
И Лю Бэя в Сюйчжоу тоже нелегко одолеть — его войско расположено "бычьими
рогами". Нельзя забывать, что Юань Шао из Гуаньду замышляет нападение на
столицу. Стоит нам напасть на Лю Бэя, как он обратится за помощью к Юань
Шао, и тот не пропустит случая напасть на нас врасплох. Что тогда будет?
— Лю Бэй храбрец, это бесспорно, — возразил Цао Цао. — Тем более ударить
на него надо теперь же, а не ждать, пока у него вырастут крылья, тогда с ним
трудно будет бороться. Юань Шао нам бояться нечего — он хоть и силен, но
нерешителен.
В эту минуту вошел Го Цзя, и Цао Цао обратился к нему:
— Я хочу идти в поход на Лю Бэя. Скажите, следует ли мне в этом случае
опасаться Юань Шао?
— Юань Шао непостоянен и недоверчив; советники его соперничают между
собой. Одним словом, он нам не страшен, — заявил Го Цзя. — Что же касается
Лю Бэя, то он не успел еще завоевать сердца своих новых воинов. Можете идти
на восток и решить все в одной битве.
— Я тоже так думаю, — заявил Цао Цао.
Вскоре двести тысяч воинов пятью отрядами двинулись на Сюйчжоу. Это стало
известно Сунь Цяню, который поспешил донести о положении дел Гуань Юю в Сяпи
и Лю Бэю в Сяопэе.
— Надо обратиться за помощью к Юань Шао, — сказал ему Лю Бэй, — иначе
придется туго.
Он послал Сунь Цяня с письмом в Хэбэй. Сунь Цянь сначала повидался с Тянь
Фыном, чтобы заручиться его поддержкой, и тот представил его Юань Шао.
Юань Шао выглядел изнуренным, одежда его была в беспорядке.
— Почему вы, господин, в таком унынии? — спросил Тянь Фын.
— Я скоро умру.
— К чему такие речи? — изумился Тянь Фын.
— У меня пять сыновей, — ответил Юань Шао, — и самый младший из них
наиболее умный. Только он может понять мои стремления. Но он болен, его
мучают язвы, судьба его предрешена, и у меня нет никакого желания вникать в
другие дела.
— Цао Цао выступил в поход против Лю Бэя. Сюйчан опустел. Если собрать
людей и ворваться туда, можно защитить Сына неба и спасти народ. Не
упускайте случая, князь!
— Я это знаю, — промолвил Юань Шао. — На душе у меня очень неспокойно,
— боюсь, что нас постигнет неудача.
